– Тора? Прозвище? – Матушка поглядывает на телефон. Как пить дать позвонит моему врачу, когда я слиняю.

– Сокращенное от Виктории. Живет на соседней улице. Учится в четвертом «Б». Это ее я спас.

Матушка косится на тумбочку, где валяются мои таблетки, и кусает губу.

– Хорошо тебе погулять, сынок, – кивает она.

Я вылетаю на крыльцо и молюсь, чтобы предки не позвонили доктору.

Дверь захлопывается. Через открытую форточку слышно, как матушка затевает старую песню под названием «Что-то не так». Но ведь сегодня я… улучшенная версия. Почему что-то не так, мама? Я надел самые чистые носки. Без дырок. Причесался. Я не болтал в твоем присутствии с Воробьем и не швырялся цветочными горшками.

Что со мной не так сегодня?

Я оглядываюсь и машу рукой – скорее дому, чем предкам, а мне машет калитка.

Сегодня странный день: соседи слишком улыбчивые, здороваются громко и по-доброму (их хижины – тоже), никто не пытается меня прибить. Солнце чересчур печет – дефективный ноябрь.

И я весь такой чистый. Еще бы, праздник! Иду в гости.

Я застываю перед Ласточкой.

Привет, птичка. Ты не изменилась – лишь окна новые. Надеюсь, ты не плакала.

Во двор выбегает Хлопушка и тянет меня в дом. Хвастается, что впервые сама приготовила яблочный пирог с орехами.

Предки Торы суетятся в кухне и зовут нас к себе.

Совсем недавно здесь ругались клоуны, а сейчас Ласточка дышит уютом: гудит холодильник, закипает чайник, на столе – скатерть в цветочек, из печки – аромат корицы.

Матушка Торы тараторит без умолку, и единственное, что я успеваю переварить – имена: тетя Марина и дядя Антон. Они обнажают все тридцать два и подсовывают мне табуретку, словно не видят мой диагноз под названием «Что-то не так». Наливают чай, спрашивают, как дела. У меня давно никто не спрашивал, как дела.

Тетя Марина достает из духовки пирог, разрезает и накладывает каждому по кусочку. Я сразу же его пробую. Вкуснотища!

Тора щебечет о школе, о куклах и книгах, о том, как мы подружились. Без истории с домами, естественно.

– И все же, – щурится тетя Марина, – как ты забрел сюда, Захар? Насколько нам известно, ты живешь немного ближе к морю.

– Он искал кота, мам, – выдает Тора. – У него пропал кот, представляешь?

Пирог застревает в горле, и я поспешно запиваю его чаем. Половина течет мимо рта.

Что же ты несешь, дурочка?

– Бедняга. – Тетя Марина подливает мне чая. – Нашел?

– Нет, – хриплю я.

– Как его звали? – подает голос дядя Антон.

– Облако.

На этот раз краснеет Тора. Кулаки сжимает. Ха-ха, так тебе и надо! Нечего болтать!

Чайничек в руках тети Марины вздрагивает. Капелька падает на скатерть.

– Ох, извините…

Тетя Марина хватает тряпку и трет стол, уничтожает вместе с пятном и мой ответ. Дядя Антон пододвигается к нам, щурится, рассматривает меня. Жалеет небось, что лупу не прихватил.

– Необычное имя для кота.

– Согласен, – фыркаю я. – Вот это совпадение, да? А вообще, люблю облака. Когда-нибудь мы научимся на них летать.

Кивнув, он вцепляется в чашку, игнорируя то, что она обжигает ладони. Дядя Антон высокий и полный, и теперь я понимаю почему: из-за кожи толщиной в сорок сантиметров, которой нипочем ни кипяток, ни лава.

– Мы пойдем поиграем, хорошо? – нарушает тишину Тора.

– Конечно, солнышко, – отзывается тетя Марина. – Только без Облака – я его постирала.

Тик-так.

Я вздрагиваю. На шкафу с сервизом громоздятся часы Zahnrad.

Мы с Торой идем в ее комнату – маленькую, как домик куклы: мини-кроватка, мини-столик, мини-стульчик, мини-картина с Белоснежкой и гномами, мини-книги на полках. И – большой-большой шкаф. Между дверцами торчит кусок фиолетовой юбки.

– Ты чуть не выложила им все! – накидываюсь я на Тору.

– Но не выложила же. Хотя они не разрешают мне дружить с необычными.

И вот мое сердце уже на низком старте. Три, два…

– Твои предки знают?..

Один.

– Знают что?

– О нашей тайне!

– Захар. – Тора кладет ладошки мне на плечи. Я чувствую себя на приеме у врача. – Это никакая не тайна. По крайней мере, для нашей семьи. Родители верят, что я дружу с домами.

– Почему? Они разве не думают, что с тобой что-то не так?

– Они тоже с ними общаются.

Ноги подкашиваются. Я сползаю на пол. В висках стучит звонкое «я не один, я не один, я не один»…

– И все же ты им обо мне ничего не сказала.

Тора прилипает лбом к мини-окну.

– А зачем? Ты необычный. Нам нельзя дружить.

– Но зато о тайне семьи болтать направо и налево – это как два пальца об асфальт, да?

– И что? Детей никто не воспринимает всерьез. Тебе ли не знать…

– Что все считают меня психом и не воспринимают всерьез? – морщусь я.

– Прости.

– Ты темнишь.

Раскрой свою мини-тайну, Хлопушка.

– Необычным нужно темнить. На свету мы умираем.

– Вампиры, блин.

– Я сейчас.

Тора проскальзывает в кухню, но не запирает меня.

– Пока, мамочка! Пока, папочка!

Предки шепчутся, щелкает замок, и Хлопушка возвращается ко мне.

– Уехали на работу.

– Так поздно?

– У них не… ненор… нормированный график, – поясняет Тора. – Дурацкое слово! Давай лучше в прятки сыграем. С Ласточкой.

– Как это – с Ласточкой? – недоумеваю я.

– Ты же умеешь общаться с домами мысленно? Умеешь. Вот и попробуй ее перехитрить. Чтобы, когда ты искал, она не кряхтела половицами, а когда прятался, не выталкивала тебя тумбочкой прямиком ко мне!

– Ладно.

– Чур, я прячусь!

– Да пожалуйста.

Я ведь взрослый. Уступлю.

– Считай до ста, – командует Тора и толкает меня в угол.

Из кармана выпадает проигрыватель. Я с замирающим сердцем поднимаю его. Только не реветь, только не реветь, только не реветь… Посередине появилась трещина.

Тора гладит его по кнопкам.

– Ничего! С ним все в порядке!

Она выуживает из шкафа кассету и вручает ее мне.

– Давай попробуем.

Щелк. Начинает пиликать скрипка. Проигрыватель в норме.

– Это Джузеппе Тартини^[8], – сообщает Тора. – Мой любимый композитор. «Дьявольская трель». Я играю на скрипке, так что… без Тартини – никуда. Ладно, считай!

Я жмурюсь. Ступни Хлопушки шлепают в ритм музыке. По-моему, она взбирается на второй этаж.

– Раз!

Я убавляю громкость, чтобы по звукам определить, где Тора.

– Два!

Точно, второй этаж. Ласточка, мы же команда?

– Три!

Мне надоедает на пятидесяти.

– Сто! – выкрикиваю я в надежде, что Тора не слышит ничего, кроме своего Тартини. – Кто не спрятался, я не виноват!

А потом я целый час слоняюсь по дому. И все из-за Ласточки: то шторами взмахнет, то шкафом затрещит. Предательница, за Тору играет. Стычка с ворами пошла ей на пользу.

Я ползаю под столом, под лестницей, под диваном. Натыкаюсь на поломанных кукол, топчу крошки. Что, если Тора мне померещилась? Что, если я залез в чужой дом? Что, если матушка права и я болен?

Я облокачиваюсь на стол. Огромное растение Ториной матушки щекочет мне щеки. У моих предков такое же, арека называется.

– Ласточка, я сошел с ума?

– Тогда мы сошли вместе.

Растение выплевывает крохотную ручку, и та дает мне подзатыльник. Из-за листьев выглядывает Тора.

– Я была ближе некуда, а ты не нашел. Опять считай!

– Подожди. – Я хватаю ее за локоть. – Если твои предки такие же, как мы… Почему они не принимают таблетки от нашей болезни?

Тора хлопает меня по лбу.

– Дурачок! Это не болезнь. Это дар. Мы с родителями почти не обсуждаем его. Он есть – и точка. Мама и папа не пытаются меня от него уберечь. Только просят говорить о любых странных случаях в поселке и шушукаются, шушукаются…

– Мои тоже.

– Ладно, считай! – командует Тора.

Я вновь отворачиваюсь.

– Р-р-раз.

Вечер пролетает за секунду. Я запоминаю все: Хлопушку, вкус яблочного пирога, шершавые стены Ласточки. А когда возвращаюсь домой, сразу падаю в кровать. Даже крошки от пирога с ног не смываю – утром будет подтверждение, что Тора настоящая. Что я не одинок. Что я дружу с Хлопушкой, и она – о боги! – не называет меня Кирпичом.

* * *

Нам десять.

Нам одиннадцать.

Осенью Тора исчезает на целых два месяца. Ее брат Димка, который живет в городе, болен. Я никогда его не видел и впервые услышал о нем, когда Хлопушка прощалась со мной у машины, теребила мою руку. Я ничего не спрашивал, боялся ее расстроить. А она думала, что мне хватит его имени и дурацкого «родился-учился-работает». Ладно уж, если начистоту, так и есть.

Тора пообещала, что вернется как можно скорее, но на ее глазах блестели слезы. И я понял – не дурак – что «как можно скорее» вряд ли наступит. На прощание Тора поцеловала меня в щеку, и я до ночи не мог избавиться от ощущения, что она по-прежнему прижимается ко мне губами. Кожа горела. Пашка бы меня засмеял.

И вот я краду у предков черный фломастер, чтобы зачеркивать дни на календаре. Матушка обнаруживает пропажу и ругается, что я беру вещи без спросу. Я извиняюсь, помогаю ей полить огород, а она покупает мне новый фломастер – целехонький, с колпачком и почти не израсходованный!

Каждый день в восемь утра я рисую крестик на календаре. Это мой ритуал.

Зачеркиваю. Ем омлет.

Зачеркиваю. Чищу зубы.

Зачеркиваю. Натягиваю дырявые носки.

Зачеркиваю, зачеркиваю, зачеркиваю…

Фломастер высыхает, а Торы нет.

Я прошу у предков новый. Они обещают, что купят, и я временно использую вместо него угольки из-под костра – батя часто жарит шашлыки.

Я навещаю Ворона. Мы скучаем по Торе вместе. Мы ждем ее, чтобы снова считать до ста и кричать «кто не спрятался». Я постоянно хожу мимо Ласточки и все чаще замечаю, как в саду опадают листья.

Искать меня – любимое занятие Пашки. Где бы я ни находился, отовсюду звучит его противный голос: «Кирпич!».

И если я успеваю добраться до Ворона или Воробья – отлично. Нет – Пашка вытряхивает на мой котелок гору мусора. Это его ритуал.

Я зачеркиваю последний, тридцатый день месяца и плетусь к Ласточке.

Пусто, черт бы ее побрал.

Теперь я не снимаю наушники, когда сплю. Круглосуточное немое кино.

Месяц превращается в два.

Я вешаю календарь над кроватью – так удобнее.

Зачеркиваю. Ем омлет. Иду к Ласточке.

Зачеркиваю. Чищу зубы. Иду к Ласточке.

Зачеркиваю. Натягиваю дырявые носки. Иду к Ласточке…

Стоп.

Листья убраны.

Убраны!

Я зову Тору, горланю на всю улицу и не краснею: прогресс!

Хлопушка выскальзывает из дома – бледная-бледная, синяки под глазами. Я заваливаю ее вопросами, но она отвечает коротко, словно разучилась со мной общаться.

«Мы же друзья?» – спросил бы я, но сердце нырнуло даже не в пятки – в кончики пальцев ног.

А потом Тора говорит, что ее брат был спасателем. И умер.