«Экстремалов» обезвреживают люди в белых костюмах и масках. Вчера перед пранком мы это обсуждали. Я помню. И до сих пор стою за черт знает сколько остановок до штаба.

Я будто просыпаюсь – расталкиваю прохожих, они ругаются, но это неважно. Два шага в секунду – слишком медленно, чтобы не умереть.

Глупая наивная девчонка! Во мне борются раскаленная злость и страх, всепоглощающий страх.

Как она могла так поступить? Как я могла не прислушаться к ней?

Я сажусь в кабину на неизвестном мне небоскребе. Еду в тысячный раз, но лишь сейчас понимаю, какой это нерасторопный транспорт. Клянусь себе, что теперь буду ездить на поездах.

Разбить бы экран управления, растоптать, выкинуть в окно. Если бы в кабине был водитель, а не компьютер, я бы заставила его выставить максимальную скорость.

Жарко. Струйки пота щекочут шею. Я задыхаюсь и начинаю подвывать. На меня косятся картонки-люди. Царапаю сиденье – лишь бы отвлечься. Пусть из моего запаса вычтут полметра… Или какой там штраф за мелкое хулиганство?

Наконец двери открываются. Остановка. Лифт. Долгие пятьдесят две секунды. Мне больше не нравится кататься в стеклянном цилиндре. Я его ненавижу.

И возненавижу этот город, если он украдет у меня Эллу.

Шаг. Еще шаг.

Еще тысячи шагов до того места, где решится судьба сестры.

Или уже решилась.

Я несусь мимо домов и заросших садов. Справа маячит штаб. Мне некогда звать Кира. Я впервые пойду на стройку одна.

Мы были там трижды, изучали поведение сущностей для пранка.

Эти твари иногда охотятся в городе, поэтому людям запрещено снимать биомаски на улице.

Я пытаюсь выровнять дыхание, но тело, словно проколотый шарик, сдувается.

Может, я ошибаюсь и Элла выбрала менее опасное развлечение?

Вскоре передо мной вырастают заплесневелые стены. Под ногами разбитые кирпичи, у зданий нет крыш – сплошные серые лабиринты. На дорогах желтеет засохшая трава. Тихо. Здесь всегда тихо.

Они любят молчать, когда нащупывают уязвимые места своих жертв.

Я скольжу пальцами по лбу. Биомаска скрывает лицо. Они не увидят главного – глаз.

Я мягко ступаю по заросшей тропе. Между сухими стеблями-иголками похрустывают камни. Колени пружинят. Я готова убежать в любой момент.

Или сделать так, чтобы убежали они.

Я отошла от штаба метров на четыреста. Этого мало. Нужно пробраться в сердце их логова – на арену разрушенного цирка.

Раз в неделю Утешители обыскивают стройку. Как по мне, редко.

Стены расступаются. Поздравляю, Шейра, ты прошла первый этап Игры. Правда, нечестно – с маской.

Трава и кусты обступают черный круг арены. Лет пятьдесят назад она была красной и сюда приходили дети, чтобы поглазеть на львов и смешных людей.

Что теперь?

Сюда приходят такие же дети. Приходят и отдают свои жизни сущностям – непонятно во имя чего.

Хруст.

Им надоело молчать. Они пришли за мной.

Я осматриваюсь: Эллы нигде не видно. Тварей тоже – прячутся. Готовятся к нападению.

– Шейра! – раздается за спиной до дрожи знакомый голос. Я рада, я безумно рада его слышать.

Я оборачиваюсь и молю небеса, чтобы волосы сестренки не оказались седыми. Чтобы ее море плескалось, а не спало подо льдом.

Вот ты где, Элла. Моя родная Элла.

– Зачем? – слетает с моих губ. Я едва сдерживаю слезы. – Вот… – Испуганная до чертиков, я забыла маску сестры дома, поэтому делюсь своей. – Тебе нужнее.

Но Элла не спешит становиться безликой.

Мне неуютно, будто с меня сняли одежду, а затем привязали к столбу на центральной улице.

– Успокойся, – качает головой Элла. – Игра не окончена.

Границы моего терпения постепенно стираются.

– Что не так?

– Игра заключается в том, чтобы добраться до арены и не обнулиться. Я последняя.

– Тогда где остальные?

– Вот.

Из-за стен появляются десятки седых подростков с белыми зрачками и гематомами. Маленькие, худые, но больше не добрые и не наивные. Больше не дети.

Мне хочется кричать, срывать голос, чтобы добраться до их сердец. Я уверена: чувства тех, чьи волосы больше не будут ни русыми, ни черными, еще теплятся в этих телах.

И, возможно, они позволят нам уйти. Совершат последний добрый поступок, прежде чем перемолоть себя в мясорубке голода.

– Пожалуйста… – шепчу я.

В городе, на улицах, дежурят Утешители. Появляется сущность – ее увозят в третий блок. Туда, где она никого не «съест». Только это бессмысленно. Обнуленные все равно сбегают.

Но кому нужна стройка? Люди в здравом уме сюда не суются. Кроме тех, для кого адреналин дороже жизни. Кроме тех, кто готов заплатить кармой за проигрыш в Игре.

На фонарном столбе, у арены, краснеет кнопка. Она подает сигнал Утешителям.

Если не нажму – они приедут через неделю.

Нас с Эллой найдут в понедельник, как раз тогда, когда мы, новые монстры, уже сойдем с ума от голода и забудем, что такое жалость.

Я плавно приближаюсь к столбу. Сущности следят за каждым моим движением.

– Надень маску, – умоляю я сестру и замираю от ужаса.

Элла отдает ее бывшим друзьям, а сама растет, худеет, бледнеет. Лицо теряет форму лишь на миг, затем – становится овальным. Чужим.

Волосы седеют. Зрачки покрываются белым налетом.

Передо мной не моя сестра. Я отдала биомаску сущности и добровольно согласилась обнулиться.

Дура.

Я знаю, как эти твари умеют обезоруживать. Как притворяются, копируют голос и внешность. И все равно попалась.

– Шейра, я здесь! – Ко мне бежит еще одна Элла.

Настоящая ли? Истерические всхлипы, трясущиеся пальцы, шрам на мизинце – в пять лет ей на руку упала железная игрушка-птичка… Она. Она!

Сущности скалятся. Ликуют. У них две жертвы. Первые жертвы, у которых они украдут здоровье.

Сестра жмется ко мне. Я прикрываю ее собой. Пара шагов до столба – и мы спасены. Утешители приедут быстро, вот только дождемся ли мы?

Над стройкой тянется едва заметная дорога. Одна. Странно не видеть паутины маршрутов.

– Давай я их отвлеку, – предлагает Элла.

– Не высовывайся.

– Это я виновата. – Голос дрожит. Она плачет.

– Не спорю, – мрачно хмыкаю я. – Приготовься.

Я нажимаю на кнопку. Арена тонет в тишине. Внезапно «недети» кидаются на Эллу. Я не успеваю ее защитить. Сущности выстраиваются в полукруг и шипят. Девчонка, одурачившая меня, подбегает к моей сестре. Из глаз этой твари к глазам Эллы тянутся нити.

Она ее ест.

Ко мне ковыляют две сущности.

Я вспоминаю об электрошокере – он слабый, но этого достаточно, чтобы их отпугнуть, – и хватаю за кисть девочку лет одиннадцати. Раз за разом умираю, причиняя боль ребенку. У сущностей от малейшего удара током на теле возникают гематомы, но у меня нет выбора.

Первая девочка испуганно отпрыгивает. Затем вторая. Спазмы в желудке не дают мне покоя – ужин просится на свободу. Я со всех ног несусь к маске. Сущности бросили ее неподалеку от арены. Успею.

Десять шагов в секунду. Вот, что мне нужно!

Я прыгаю и растягиваюсь на земле. За мной идут. Захлебываясь в песке и пыли, я продолжаю ползти к маске.

Пальцы касаются шершавого мягкого материала. Я отчаянно сжимаю наше спасение и поднимаюсь. Я вновь безлика. Вновь в одежде. И больше не боюсь маленьких монстров.

Элла не кричит. Ниточки с каждым мгновением тоньше, а ее лицо – бледнее. Сестра не шевелится – не может. Когда из тебя выкачивают столько кармы, мышцы становятся деревянными.

– Отпустите ее! – визжу я и бросаюсь к Элле.

На тросе появляется черная кабина. Крепление удлиняется и опускает ее к нам.

Я рада. Счастлива.

И мчусь к Элле, но кто-то бьет меня по голове. Я падаю. Хватаюсь за края реальности, только бы не выпустить из виду сестру. Сейчас я ничем не смогу ей помочь, но должна видеть. Я не потеряю сознание и не брошу ее одну наедине с этими тварями.

Утешителям остается совсем чуть-чуть, когда локоны Эллы начинают седеть – волосок за волоском, быстро, нестерпимо быстро.

Я воплю, надрываюсь, но ползу к ней.

А она как ни в чем не бывало смотрит на сущность, нагло выкачивающую из нее последние капли жизни. Методично и беспощадно. Для седой девчонки это – способ утолить голод на пару часов, а для моей сестры – конечная станция под названием «необратимость».

– Элла! – Я цепляюсь за ее лодыжку. Встать не получается. Мир танцует, а я не попадаю в ритм. – Пожалуйста, опомнись! Умоляю!

Элла ничего не замечает. В ней бурлит сомнение, но кокон слишком плотен, чтобы она смогла пробить его и разорвать связь между собой и сущностью. У моей любимой сестренки – седые локоны.

Они тебе не идут, Элла.

Из кабины выпрыгивают две безликие женщины в светлых костюмах – рубашках и брюках. Они безупречны. Идеальны. Одинаковы. Стройные фигуры, длинные ноги, сильные мышцы.

Движения Утешительниц резки и четки. Без лишней суеты они оглушают сущностей. По очереди, одну за другой, словно щелкают орехи, без жалости и сожаления. Они понимают, что перед ними не дети, и работают.

Маленьких монстров ждут палаты в третьем блоке. Им там даже понравится.

Головы Утешительниц пропитаны информацией о болевых точках, а сердца тверды. Со временем привыкаешь к сломанным судьбам. Вырабатывается иммунитет. Эти женщины разучились жалеть. И я не знаю, завидовать им или сочувствовать.

Сущности не сопротивляются – вялые удары не в счет. Они истощены и поэтому слабее людей. Без кармы так будет всегда, а восполнить ее после черного порога невозможно.

Не проходит и минуты, как Утешительницы побеждают. Седые дети без сознания. Теперь они не выглядят угрожающе. Они снова маленькие и наивные.

Связь между сущностью и Эллой тает, и сестра хрипло втягивает воздух. Я до сих пор сжимаю ее лодыжку.

– Все позади, – шепчу я. – Все позади…

Женщины смотрят на Эллу.

– Она не переступила черный порог, – убеждаю я сама себя. – Не успела.

Поднимаю голову, чтобы обрадоваться светлым кудрям, и сердце тонет в море ужаса. Моя сестренка опускает глаза. Белые глаза.

– Прости меня, Шейра. Мне… жаль. Не проболтайся родителям, хорошо?

Она будто не понимает. Будто не ощущает, что пересекла черту.

– Вставай, родная. – Она подает мне руку, но я пячусь.

Нет, это ложь. Я сплю.

Давай, Шейра, просыпайся. Просыпайся!

– Почему так светло? – хмурится Элла, поворачиваясь к Утешительницам.

О, сестренка, теперь ты всегда будешь видеть слишком ярко, слишком пронзительно. Чтобы не давать шансов жертве. Чтобы ни на миг не забывать, в кого превратилась. Ты наказана, как наказывают серийных убийц и маньяков. За что? За то, что проиграла.

– Мы ее забираем, – цедит одна из Утешительниц, а затем обращается к Элле: – Надеюсь, тебя не надо обрабатывать, как этих?

– Почему… – Сестра закусывает губу. – Почему так тошнит? И кружится все. Холодно. Мне… Мне плохо…

– Пойдем. – Женщина увлекает ее в кабину.

Вторая Утешительница переносит в салон безжизненных детей.

– Нет! Не надо! – воплю я. Сердце-молот стучит в каждой клеточке тела. Откуда-то появляется немного силы, и я трачу ее на то, чтобы вскочить. – Пожалуйста! Элла! ЭЛЛА!

– Я сущность? – одними губами спрашивает сестренка. Она спокойна, но мне ли не знать, что за тонкой корочкой льда – отчаянное пламя. – Шейра, не говори им. Хотя бы сейчас, пока они в командировке.

Элла переступает порог кабины.

– Да послушайте вы меня! – Я цепляюсь за плечо Утешительницы, поднимающей чумазого мальчишку. – Она не виновата! Она не хотела, чтобы так произошло!

– А они хотели?

– Нет, – хриплю я. – Разве это честно?

– Понедельник и пятница – дни открытых дверей. Блок номер три, отделение невиновных.

– Так нельзя! Нельзя! Отпустите ее! – Я пытаюсь ее ударить, но она перехватывает мой кулак.

– Вы тоже поедете с нами. Мы довезем вас до первой безопасной остановки.

Лицо Эллы не выражает ни грусти, ни страха, ни сожаления. Неужели она сдалась? Неужели смирилась с тем, что ее заберут? Неужели не поняла, что это… навсегда? На всю жизнь.

Я задыхаюсь. В голове ни одного убедительного довода.

Я – марионетка. Снова.

Что я скажу родителям? Как буду оправдываться перед собой? Мою сестру лишили жизни, счастливой и здоровой, а я не нашла в себе сил победить сущностей.

Я ненавижу себя дважды. За Ника и за… Эллу.

Из раздумий меня вытягивает писк. Он разносится по венам, превращается в хор. Индикатор краснеет, моргает, плавится.

Стук-стук. Стук-стук.

А дальше – тишина. Я ослепла, оглохла, заблудилась во мраке. Но мне все равно. Я вдвойне заслуживаю кошмары. Заслуживаю обнуление. Заслуживаю.