Любовь к американским автомобилям
Роман

С автомобилями в моей семье было ох как не просто. Первой машиной был бежевый «Запорожец», рожденный отечественным автодизайном вслед за горбатым и ушастым. Как обладательнице больной ноги, мне полагалась машина с ручным управлением. Получить ее оказалось довольно просто: тесты на тренажере, подтверждающие придурковатость ноги; справка о менее придурковатых зрении и психике и разборка с теткой-распределительницей.

Для тетки, сидящей на раздаче унизительных машин униженным инвалидам, я выглядела как дырка в формальной логике. Она ни разу не давала машины молодой бабе, явившейся одновременно и с мужем, и без взятки. А посему начала остервенело орать, что таким, как я, «нечего, незачем и не по праву»… Я на подобных тетках отполировала зубы по судьбе и по работе. Так что скорбно попросила у нее лист бумаги и прямо на ее столе начала писать заявление в вышестоящую инстанцию о ее – теткиной – профнепригодности на этом теплом месте. Увидев мою подготовленность к подобной коммуникации, тетка сначала стыдливо прижала уши, потом заискрилась, завилась мелким бесом, затем заплакала про трудную женскую судьбу и легкое помрачение от усталости… После чего оформила бумаги со скоростью реактивного самолета. Присутствовавшая в комнате очередь из инвалидов косилась на меня как на богатыря, одним махом отрубившего дракону три головы.

Победа опьянила. И я с мужем и нашим другом, покойным журналистом Андреем Фадиным, рванула на крыльях победы за агрегатом. Ни я, ни муж машин не водили, и Андрей великодушно взял над нами шефство.

– Научишься водить, выучишь Москву, побьешь ее по углам, а там и нормальную купишь, – пояснял Андрей, – я тоже начинал с «Запорожца»…

Попав в жуткий заледенелый двор, где теснились новенькие «Запорожцы», мы оторопели. Ни одна из наличествующих машин не была укомплектована по полной программе. Начальник обледенелого двора вяло сообщил, что их так и присылают; хотя на морде у него был отчетливо написан адрес исчезновения запчастей.

– Ладно, мужик, как-нить до дому на ней доедешь, а там в сервис гони, все поставят, – посоветовал начальник двора, – машина – зверь! На рыбалку на ней ездить лучше, чем на танке. Можешь, конечно, не брать. Но другой партии не будет, пока этих не возьмут. А с этих пока еще больше свинтят… не углядишь.

– Ладно, поеду, – сказал Андрей мужику, – если куда-нибудь врежусь – тебя судить будут!

– А ты не врезайся… – подмигнул мужик.

Задавать вопросы, как на подобных машинах выезжают отсюда инвалиды, было бессмысленно, поскольку сначала надо было понять, как они смогут войти сюда и добраться до автомобиля по стопроцентному катку.

– Я тебе честно скажу, у твоей не хватает мелочи. По сравнению с остальными она просто «мерседес». И радуйтесь, что досталась, из старых запасов тачка… Скоро Ельцин с Гайдаром все так разворуют, уже никому ничего не дадут… – сказал на прощанье начальник ледяного двора.

И мы, три обозревателя отдела политики передовой «Общей газеты», отчаянные реформаторы и витиеватые либералы, не утрудили себя дискуссией, а медленно и тревожно выехали на урчащем агрегате.

Сказать, что «Запорожец» шумит, – это ничего не сказать: он ревет, как раненый носорог. Сказать, что его не трясет, тоже ничего не сказать: мотоцикл с коляской, двигающийся по деревенской дороге, по сравнению с ним круизный лайнер. Сказать, что в нем удобно сидеть, – это совсем ничего не сказать: в нем немного удобней, чем в гинекологическом кресле, но теснее, чем в стоматологическом.

Доехали мы, не врезавшись… Но попытки приручить железного друга инвалидов не давались, несмотря на то что до этого я весело рулила чужими иномарками.

– Андрей, – жаловалась я после очередного урока вождения, – у меня ничего не получается. Мы с ней друг друга не чувствуем. Может быть, я недостаточно инвалид, чтобы овладеть этой штукой?

– Видимо, я тоже, – пожимал он плечами.

Измучив себя и машину попытками близости, я поняла, что у нас тканевая несовместимость. Однако тканевая несовместимость с «Запорожцем» расползлась по всей семье. Ни оба мужа, ни оба сына не проявили интереса к этому техническому чуду. Все семейные советы резюмировались: «Давайте его кому-нибудь отдадим!!!»

Но «Запорожец» не отдавался. Каждый раз что-то мешало то нам, то ему, то потенциальным владельцам. Мы испробовали все: дешево продать, подарить, забыть или спровоцировать угон… Ничего не помогало, он миролюбиво застыл перед домом лет на пять, ласково именуясь «наша недвижимость». И поучаствовал только в моей предвыборной кампании в депутаты Госдумы в 1999 году. Увидав в разделе анкеты про автотранспорт слово «Запорожец», избирательная комиссия прослезилась и решила, что это изощренно продуманный пиар.

Годы шли, машина жила самостоятельной уличной жизнью, не принадлежа никому, кроме сидящих на ней дворовых кошек. И вот в один прекрасный день из окна кухни я увидела простоватого парнишку с изо всех сил беременной молодой женщиной. Они важно крутились вокруг «Запорожца», дергали за ручки, заглядывали в окошки… и достаточно мало походили на угонщиков. Через некоторое время зазвонил домофон и мужской голос с тем еще выговором сказал:

– Здрасьте, я это… машину вашу покупаю… Почем продаете?

– Я не продаю машину, – вежливо объяснила я.

– Так у вас стоит, а мне картошку возить… и жена у меня опять беременна! – возмущенно ответил он.

– Машина с ручным управлением, – пояснила я.

– Дык Васька придет, все враз сделает… чё она тута стоит?…Вы поймите, картошку в сарай возить…

– По закону я не имею права продать машину с ручным управлением…

– Дык мы угоним, тока вы разрешите…

– Если вы угоните, я обязана буду заявить в милицию…

– Дык вы не увидите, вы тока разрешите…

– Да она не ездит, пять лет стоит в одной позе!

– Дык у Васьки враз поедет!

– До свидания, молодой человек, я уже все вам объяснила.

– До свидания. Дык я приду еще, вы пока думайте почем…

Через пять минут я о нем забыла. На следующий день ровно в то же время диалог через домофон повторился. В течение месяца он повторялся ежедневно. Мы с деревенским парнем уже вроде даже и привыкли к подобной форме коммуникации, и никто никуда не торопился.

Перемены в наши отношения внесло его возбужденное заявление, что жена вчера опять родила мальчонку, а из роддома его везти не на чем. И вообще мне должно быть стыдно, что он из деревни на электричке мотается, картошку в сарай на тачке возит, а я все никак не желаю сговариваться.

– Хорошо! – сказала я. – Сто долларов, и чтоб больше я вас никогда не видела и не слышала.

– Вот и по рукам, – откликнулся парень через домофон, – завтра с Васькой придем, да и махнем на ней.

Я уже работала телеведущей, и физиономия моя легко распознавалась. Но по разговору через домофон поняла, что он не в курсе дела. Не хотелось быть опознанной, чтобы все гаишники по дороге от моего дома до его деревни были оповещены, что он по понятиям угнал «Запорожец» именно у Арбатовой, чтобы возить сначала сына из роддома, а потом картошку в сарай. Я замотала волосы косынкой, надела темные очки и вышла с мужем на улицу в назначенное время. Парень, радостно сияя, стоял возле точно такого же дружка. Дружок был обещанным Васькой, в его прищуренных глазах было написано: «Интеллигенты хреновы, такую тачку прозябать оставили!»

И возразить ему было нечего…

Мы с парнем обменялись ста долларами и доверенностью от руки. Васька залез в машину и сладострастно затих, погрузившись в ее внутренности.

– Удачи! – пожелала я. – Очень удивлюсь, если она сдвинется с места хоть на сантиметр.

И направилась к дому…

– Подождите, женщина! – возмутился парень. – А обмыть? Ей без этого никак! У меня тут все с собой заготовлено: хлебушек, огурчики, беленькая. Прямо на бампере и разложимся, чтоб дома не топтать…

– Ничего, обмоете сами… Поздравляю с сыном! – вежливо отстранилась я.

Мы с мужем отправились домой, подошли к кухонному окну, чтобы посмотреть, как бедняги колупаются с недееспособной машиной… однако парни с неимоверным грохотом и невозмутимыми лицами уже выезжали со двора.

Больше я «Запорожца» не видела. Года через три позвонил престранный персонаж:

– Вот мне тут телефон ваш дали, я про машину звоню. У вас машину угоняли?

– Да как вам сказать… – не нашлась я.

– Вот и хорошо! Они ее не в том месте поставили, мы в соответствии с инструкциями эвакуировали. Ну, она у нас на стоянке постояла, а они платить за стоянку не хотят. Там набежало. Денег у них нет. А я бы ее дяде жены своей взял. Он в Казахстане скот держит, ему такая машина совсем как раз… вы мне только доверенность напишите.

– А вы, собственно, кто? – совсем запуталась я.

– Милиционер я. Мы машины конфискуем. А у них все равно денег нет, и вам она зачем, если вы Арбатова?

– Мне она незачем, и я за то, чтобы она возила картошку или пасла скот, но… не могу два раза продавать одну машину. Я ее и один-то раз не имела права продавать…

– Так давайте я ее как бы угоню с нашей стоянки.

– У кого угоните?

– У вас! Нет, у них… Нет, не у них… У себя.

– А зачем мне писать вам доверенность, если вы сами у себя угоняете? Вот сами себе и пишите.

– Так я по закону хотел! – пояснил он. – Ну, всего вам наилучшего!

Ничего, кроме своеобразного представления милиционера о законе про это, больше не помню.

Вторую машину сыновьям подарил мой первый муж. Это были белые «Жигули», практически ровесники Петра и Павла. Их хозяином прежде был какой-то бережный космонавт, но за несколько лет общения с моим первым мужем от космонавтской бережности не осталось и следа. Первый муж – певец по профессии – с театрализованным сознанием ездил на машине «как в последний раз», и в руки педантичного Петруши она попала, болея всеми системами и органами. Ремонт стоил во много раз больше, чем она сама. Но детям было приятно, что папа – материально не участвующий в их взращивании с четырнадцати лет, в ответ на то, что ему было отказано в праве считаться моим мужем, – отдал тачку со своего плеча.

Машина начала перешиваться, переначиняться, переукрепляться изнутри; подкрашиваться и подполировываться снаружи, хотя, конечно, все равно выглядела на свои годы. Счастью сыновей не было конца, и я философски смотрела на то, что машина работала копилкой, которую, к сожалению, после наполнения нельзя разбить и пересчитать денежки. Когда Петруша куда-то подвозил меня на ней, я отчетливо слышала за спиной:

– Смотри, как на Арбатову похожа!

– Ладно тебе, Арбатова не может выходить из такой позорной машины…

Меня это веселило. Тем более что у меня вообще специфические отношения с автомобилями, и я интересуюсь только двумя вещами: может ли он ехать и сильно ли красив. А поскольку из всех машин красивыми мне кажутся только старые «Волги», «Победы» и пожилые американские автомобили, то разница между «Окой» и «мерседесом» для меня совершенно не принципиальна. Это всегда обижало мужчин, пытавшихся поразить навороченным транспортом, и подруг, накопивших на престижные тачки.

Я вообще плохо чувствую и понимаю про технику, как говорил Юрий Олеша: «Трамваи меня не любят…» Но я могу часами зачарованно стоять перед старым американским автомобилем и созерцать его, как поэт музу. Обсуждать это удовольствие мне, увы, было не с кем, поскольку мое окружение считало это особой психической девиацией… И вдруг я познакомилась с практикующим фанатом американских автомобилей!

Президента ныне почившего клуба «Колумб» звали, скажем, Веня Козлов. Костя Боровой пригласил его на плов в дом моей подруги писательницы Киры Суриковой. В этом сезоне было модно готовить плов не у себя, а в гостях, приходя с набором продуктов.