Глава 3

– Боже правый! Надеюсь, вы простите меня. Я не совсем точно выразился. – Старик прикрыл глаза ладонью и покачал головой. – Я перегнул палку. Преувеличил для пущего драматизма, как в телесериале. Приношу свои извинения. Давайте попробуем заново, ладно?

Он улыбнулся и откашлялся:

– Вы все почти мертвы. Зависли между жизнью и смертью. Время для вас намоталось на осколок реальности, образовав замкнутую на саму себя потенциальность, именуемую «Проснись в Никогда».

На сей раз удовлетворенный, он кивнул и перевел дух.

– Вы не единственные, кто столкнулся с этим феноменом. Такие моменты возникают одновременно в прошлом, настоящем и будущем по всему миру, во всей Вселенной, известные и неизвестные, скомканные и развернутые. Время движется не линейно. Оно изгибается и мчится через туннели и мосты. Ускоряется. Потом замедляется. Может даже сойти с рельсов. Так вот… В этой заминке, назовем ее так, каждый из вас существует в данный момент. И останется там до нового уведомления.

Старик поклонился, как бессменный инспектор манежа из бродячего цирка – с изящной непринужденностью, к которой примешивалась усталость.

– Я – Хранитель, – сообщил он. – Другого имени у меня нет. То, как я выгляжу и веду себя, мой голос, моя походка, мое лицо, все, что я говорю и думаю, – это совокупность пяти ваших жизней в том виде, в каком они были прожиты. Представьте себе уравнение. Настоящий момент равняется вашим душам плюс окружающие обстоятельства. Хотите еще пример? Представьте, что сознание каждого из вас помещено в блендер. Блендер включают на полную мощность. Получившийся коктейль и есть настоящий момент. А если с вами есть кто-то еще? Это будет несколько другой момент. Я добавил бы к сказанному несколько слов. У меня были бы другие волосы. Другие руки. Другие туфли. «Доксайдеры» вместо «Стива Мэддена». Но я отвлекся. Окружающие обстоятельства. Конечно, вам интересно, что я имею в виду. Так вот…

Он фыркнул, по-прежнему улыбаясь.

– Каждый из вас в настоящий момент лежит, вроде как мертвый, на обочине прибрежной дороги. Смерть наступила вследствие недавнего лобового столкновения с эвакуатором марки «шевроле-кодьяк» под управлением некоего Говарда Хейворда, пятидесяти восьми лет от роду, проживающего в Саут-Кингстауне, на Адмирал-роуд, двести восемьдесят один. Время стоит на месте. Оно заключено в одной восьмой секунды, как мотылек в банке. Выход, разумеется, есть. Мотылек может выбраться из банки, а время – вновь возобновить свой ход. В течение трех последних минут каждого пробуждения каждый из вас должен проголосовать. Выбрать того единственного, кто выживет. Он вернется к жизни. Остальные же умрут по-настоящему. Это состояние перманентное, но при этом совершенно непознаваемое. Решение должны принять все вместе, допускается лишь один голос в пользу кого-то другого. В живых останется только один. Исключений быть не может. Вопросы есть?

Никто не проронил ни слова.

«И все-таки он маразматик», – подумала я. И похоже, в прошлом подвизался на актерском поприще, потому что произнес свою речь с интонациями закадрового рассказчика из старых вестернов пятидесятых годов, хорошо поставленным баритоном, слегка нараспев, в старомодной величавой манере. Слова лились из него легко и непринужденно, будто он не раз произносил эту речь в прошлом.

Теперь он ждал, что мы скажем в ответ.

– Браво! – захлопал в ладоши Киплинг.

– Погодите, – нахмурилась Марта. – Он что, продает Библии?

– Чего вы хотите? – осведомился Кэннон.

Старик пожал плечами:

– Я всего лишь ресурс. Я не ищу вознаграждения, ни денежного, ни какого-либо еще. И тем не менее я желаю вам успеха.

– Успеха в чем? – захотела уточнить Уитли.

– В голосовании.

– Послушайте… – сказал Кэннон. – У нас был тяжелый вечер. Скажите прямо, чего вы хотите.

– Видимо, я не сумел как следует донести до вас суть дела. Вы предпочли бы получить эту новость в другом формате? Представление в лицах? Презентационные карточки? Иной язык? На итальянском даже самое зловещее предсказание звучит мягче, именно поэтому Данте использовал его для своего «Ада». – Он откашлялся. – Buonasera. Tra la vita e la morte, il tempo è diventato congelato…^[7]

– Хватит! – рявкнул Кэннон. – Убирайтесь отсюда.

Старика это нисколько не обескуражило. Он улыбнулся, обнажив мелкие серые зубы:

– Ну что ж… Удачи вам всем. Бог в помощь.

Он легко сбежал по ступеням, зашагал по подъездной дорожке и через несколько секунд, мокрый с ног до головы, скрылся в темноте двора. Нам были слышны его шаги по мокрой траве.

– Умеют же некоторые мозг выносить, – хмыкнула Марта.

– Ему надо выдать приз как худшему продавцу всех времен и народов. По-моему, он подсмотрел приемы продаж в «Монти Пайтоне».

– Как он там нас назвал?

– Мертвецами, – прошептала я.

– А, точно. Со мной всякое случалось. Бывал и мертвецки усталым, и мертвецки пьяным. А вот просто мертвецом – еще ни разу. Звучит не слишком жизнерадостно.

– Да он религиозный фанатик, – сказала Уитли, грызя ноготь. – Ведь похоже? Из какой-нибудь секты. Может, в полицию позвонить? Вдруг он там не один? Вдруг они решили вломиться в дом и поубивать нас всех или что-нибудь в этом духе?

– Нет, он безобидный, – пробормотал Кэннон. Вид у него, впрочем, был обескураженный. Он прищурился, глядя на пустую дорожку, потом внезапно схватил зонтик и выскочил на крыльцо под очередной оглушительный раскат грома, после которого дождь полил еще сильнее. Выйдя во двор, он оглянулся по сторонам и скрылся в том же направлении, что и старик.

Мы молча ждали. Всем было не по себе.

Примерно через минуту Кэннон вернулся:

– Похоже, он успел выйти на дорогу. Как сквозь землю провалился.

– Давайте проверим камеры наблюдения, – сказала Уитли.

Они двинулись в подвал, где были установлены мониторы. Кип с Мартой, бормоча о том, что им нужно «выпить чего-нибудь покрепче, пока не настал пенсионерский зомби-апокалипсис», поплелись обратно в гостиную.

Я стояла на том же месте и вглядывалась в темноту.

Этот старик определенно вызывал у меня тревогу. Велеречивость, церемонность, выговор такой же, как у диктора и одновременно у человека, год прожившего в Англии, – за всем этим, казалось, скрывался тонкий расчет. Словно то, что он рассказал нам, было лишь небольшой частью грандиозного плана.

Я вглядывалась в чащу леса – не шевельнется ли что-нибудь вдалеке? – и старалась остановить пьяную карусель в голове. Внезапно за моей спиной загремела музыка, перекрывая шум грозы, и ночной морок слегка рассеялся. Глубоко вздохнув, я закрыла дверь и заперла ее на задвижку. Уитли права. Скорее всего, он пытался завербовать новых прихожан для своей церкви.

Тем не менее я прошла мимо Кипа с Мартой, которые гладили Гэндальфа, уютно устроившись на диване, и вышла в холл с телефоном в руках. Мама взяла трубку после первого же гудка.

– Би? У тебя все в порядке?

По ее встревоженному голосу я поняла, что они с папой еще не спят. Наверняка лежат с книгами в постели: папа – с толстенной биографией какого-нибудь президента, мама – с триллером Джеймса Паттерсона, пытаясь читать его, хотя на самом деле уже в четвертый, если не в пятый раз скользит взглядом по одному и тому же абзацу, а потом взрывается: «Не понимаю, зачем она поехала к ним! У них какая-то загадочная власть над ней». А папа терпеливо отвечает, устремив на нее мудрый взгляд поверх очков: «Ей хочется увидеть их, Виктория, – это ее право. Она уже взрослая. И она сильнее, чем ты думаешь».

Я вдруг поняла, что сама не знаю, зачем звоню, – просто захотелось услышать мамин голос.

– Ехать домой уже слишком поздно. Я заночую здесь, – сказала я.

– Вообще-то, утром ты будешь нужна в «Рубке». Сонный Сэм позвонил и сказал, что он завтра идет к зубному.

– Я приеду.

Мама понизила голос:

– Ну как прошла встреча? Ты можешь говорить? У тебя расстроенный голос.

– Все в порядке. Я люблю тебя.

– Мы тебя любим, Бамбл. Звони, если что.

Я нажала на кнопку отбоя как раз в тот момент, когда в холле появились вернувшиеся из комнаты наблюдения Уитли с Кэнноном.

– Ни на одной видеозаписи его нет, – сказал Кэннон.

– Никаких следов, – подтвердила Уитли.

– Не вечер, а дурдом какой-то, – пробормотала Марта.

– Тоже мне, Хранитель, – покачал головой Кип. – Вылитый Санта-Клаус из Восточной Европы.

Уитли наморщила нос:

– У меня много лет подряд был такой пароль во всех интернет-сервисах. Я серьезно. «Хранитель-один-два-три».

В конце концов мы все сошлись во мнении, что это была Одна из Необъяснимых Вещей, развязавшийся шнурок мироздания. Но гроза продолжала бушевать, одна за другой сверкали молнии и грохотал гром, от гигантского дуба отломился сук и рухнул прямо на террасу, проломив ограждение.

Мы вздрогнули и переглянулись, явно думая об одном и том же: вот и начало кошмара, предвестником которого стал тот странный старик.

Но ничего не произошло.

Прошел еще час. Уитли рассказывала, как ее домогался начальник в сан-францисской юридической конторе, где она летом проходила трехмесячную практику. Кэннон никак не мог определиться, любит он свою подружку, международную чемпионку по фехтованию, или нет.

– Любовь – это неуловимая птица, – заявил он. – Ты всю жизнь преследуешь эту редкую переливчатую птаху, за которой люди гоняются годами, чтобы наконец взойти на гору где-нибудь в Японии и три секунды полюбоваться, как она сидит на ветке сакуры.

– Ты путаешь любовь с совершенством, – возразила я. – Любовь если есть, то уж есть. Как металлический складной стул.

Никто ничего не ответил, и я с запоздалым смущением поняла, что ляпнула это, надеясь вывести разговор на Джима. И почти сделала это. Но потом Уитли поднялась, чтобы принести еще виски, а Киплинг промычал, что в последний раз так напивался в девять лет, и момент был упущен.

– Я скажу, что такое любовь, – заявила Марта, устремив взгляд в потолок. – Это принцип неопределенности Гейзенберга. Стоит только вообразить, что она тут, и сказать об этом вслух, как ее уже нет. Она вон там. А потом вот в этом месте. А после этого – вон в том. Ты не поймаешь ее, а если поймаешь, то не удержишь, как ни старайся.