Цитаты из книг автора «Мариша Пессл»

Он как будто уверился, что сможет обрести могущество лишь на этих землях. И это правда. Он добивался потрясающей игры. Энергия его не знала границ. Он был как Посейдон, актеры – косяки мальков. Работая со Стэнни, ты жил в «Гребне». Питался там же, не выходил за ограду, любые контакты с внешним миром запрещались. Ты отдавал Стэнни свою жизнь – вручал ключи от королевства. И не только тело свое, но и душу. По предварительному уговору. Приезжаешь в первый день съемок – слепой, невежественный. Что за фильм, что за персонаж – неизвестно, понимаешь только одно: знакомая тебе жизнь подошла к концу. Ты отправляешься в путешествие, в другое измерение, в неведомое. Спустя месяца три-четыре, вынырнув оттуда, ты возвращался домой другим человеком. Понимая, что всю прежнюю жизнь проспал.

– я люблю бросать своих персонажей в темноте. Лишь тогда я вижу ясно, кто они такие».

– В общем, так началась жизнь Стэнни в «Гребне». В смысле творческом он обрел себя. Конечно, предыдущие его фильмы били навылет, однако новые, снятые там, – это просто другое измерение.

– До чего все-таки унылы поклонники. Как увидят тебя живьем – рыдают, ты вилку на минутку возьмешь – они ее потом вставят в рамочку. Но совершенно не способны хоть что-то с этим вдохновением сделать – обогатить, к примеру, свою жизнь. Стэнни, бедняжка, на стенку лез. Говорил мне: «Хьюи, – это он меня так звал, – Хьюи, они по пять раз смотрят кино, шлют восторженные письма, но глубинный смысл до них не доходит. Они ничего оттуда не выносят. Ни героизма. Ни храбрости. Просто развлекаются».

– Уж не знаю, как вышло, что он начал экспериментировать. Об этом он не рассказывал. Стэнни не боялся неведомого. Ни во вселенной. Ни в нас самих. Тут он был как рыба в воде. На подводных лодках туда спускался. В самые пучины, в темные расселины, в ил человеческих желаний и страстей, в уродливое подсознание. Не угадаешь, когда он вернется, если вернется. Работая над очередным проектом, он исчезал. Дышал работой. Сутками напролет писал по ночам, уставал так, что потом спал по две недели, как чудище в анабиозе. Жить с ним – кошмар. Я-то, как вы понимаете, познала это лично и вблизи. Явно гордясь этим заявлением, она глотнула бурбона, и по подбородку скатилась капля. – Как и многие гении, – продолжала она, отерев рот, – Стэнни был ненасытен. Это беда. Он ненасытно жил. Ненасытно познавал. И пожирал. И трахался. И понимал, отчего люди поступают так, как поступают. Он никогда не судил, понимаете? Для него не существовало ничего категорически дурного. Все – человеческое, а значит, достойно изучения, рассмотрения со всех сторон.

Заговорила она минуты через две, и низкий голос ее, прежде усеянный камнями и изрытый колдобинами, вдруг покрылся гладким асфальтом и проворно запетлял в темноте.

Письма поклонников расползлись по комнате, как паразиты: торчали во всех закоулках и щелях, заполняли все пустоты

– Как она там? – в тревоге зашептала Нора с порога. – Нормально? – Как лопнувшая покрышка на обочине шоссе. Нормально.

Вся семья жила ответом на вопрос, сказал Хоппер. Если так, то была несомненно яростная, пьянящая жизнь. С ней даже сообразуются таинственный пикник Пег Мартин и кое-какие ранние истории про Александру. Но подобная жизнь может обернуться и рабством, адом – вечно добиваешься зачарованного, вечно ныряешь в одинокую русалочью страну. Ищешь русалок. Трагический путь – все равно что искать Эдем.

погуглил «Пруфрок» и мутными глазами заскользил по строчкам. Стихотворение обжигало печалью, как и в студенческие времена, даже, пожалуй, острее, ибо я уже не самодовольный девятнадцатилетний юнец: строки о времени и «Я старею… Я старею…» наполнились смыслом. Лирический герой Пруфрок – точно насекомое, что еще извивается на булавке, пришпилившей его к постылой маленькой жизни, к миру бесконечных светских раутов, балов, банальных наблюдений; пожалуй, современный ему эквивалент – человек наедине с телефонами и мониторами, что твитит, френдит и апдейтит статусы посреди беспрестанной сетевой болтовни. Мысли его, запинаясь, мечутся между покорностью, ложным убеждением в том, что время у него еще есть, и глубинной жаждой большего, убийства и творения.