Как видим, в карельских регионах существовал значительный разнобой мнений по отношению к национальным и административным перспективам развития Российской Карелии. Поэтому Ухтинский съезд, состоявшийся 12–13 июля, не был единодушен в принятии решений. По подсчётам организаторов, в съезде участвовали депутаты, представлявшие треть населения Беломорской Карелии – до девяти тысяч человек[174]. Здесь были делегаты от всех поселений Ухтинской волости, а также от Вокнаволоцкой, Тихтозерской, Кондокской и Панозерской волостей. Прислали своих представителей и карелы, работавшие на строительстве Мурманской железной дороги. Съезд был приурочен к традиционному православному празднику – Петрову дню (дню Петра и Павла), который начинали отмечать 29 июня (12 июля), и празднование обычно продолжалось два-три дня.
Записи прений участников съезда, увы, не сохранились, поэтому нам невозможно представить себе, как проходило обсуждение насущных для карел вопросов. По косвенным свидетельствам можно судить о том, что дискуссии были бурными: Пааво Ахава, вернувшись со съезда, писал Митро, что речей было много, и прения были живыми[175]. Обратимся к содержанию решений съезда. Они показывают, что Карельское просветительское общество и собравшиеся в Ухте карельские представители перешли от планов национально-культурной автономии к идее национально-территориальной автономии, то есть создания самоуправляющегося карельского региона внутри России. Будущему Учредительному собранию адресовались нижеследующие заявления съезда.
На основе Архангельской и Олонецкой Карелий должна быть создана особая административная область, которая будет названа Карельская или Карельско-Северная. Границы области предлагались следующие: на юге по реке Свири, на востоке по Онежскому озеру, Выгозеру, реке Выг и Белому морю, на севере – по линии, соединяющей Кандалакшский залив и финляндскую границу, а на западе – по границе с Финляндией и Ладожскому озеру. Впрочем, допускалось в будущем и специальное решение по границам области, которое разработала бы особая комиссия, назначенная Учредительным собранием (в комиссии должно было быть одинаковое число карел и русских). Разграничение полномочий предлагалось такое: общими с Россией будут финансовые, почтовые, военные и судебные дела, тогда как все остальные стороны жизни будут подчиняться областной администрации. Сюда будут относиться административные, аграрные и инфраструктурные вопросы, сфера образования, здравоохранения, торговли, промышленности и налогов. Автономизация должна была коснуться и дел церкви: на той же территории предполагалось создать Карельскую епархию.
В резолюции съезда подробно описывалась система органов управления будущей карельской автономией – от деревенской сходки как низшего звена до Главного совета (промежуточные звенья – волостной совет, уездный совет и сейм). Несомненно, в этой схеме проглядывают как черты земского самоуправления, так и финская система органов власти. Однако самые насущные вопросы обнаруживаются в конце протокола. Во-первых, это давно ставший для крестьян болезненным земельный вопрос. В протоколе говорится: «…необходимо, чтобы внутри области все земли с лесами и со всеми возможными природными богатствами и все озёрные и речные воды с порогами, как и прибрежные части морей, уступались бы без вознаграждения на вечные времена в народное владение в этой проектируемой административной области». Половина всей этой обобществлённой земли должна быть передана «в вечное потомственное владение» местному населению, четверть делится между волостями, и оставшаяся четверть остаётся во владении области. Анализируя суть этого проекта земельной реформы, Стейси Черчилль справедливо замечает: обобществление земель и лесов Карелии делало бы невозможным для финнов, буде Карелия была присоединена к Финляндии, завладение этой землёй, – а значит, объективно проект был направлен против «панфинской» идеи[176].
Отдельно выделялись проблемы, решения которых участники съезда ожидали от Временного правительства незамедлительно. Это – тот набор экономических и национальных требований, который уже прозвучал в 1905–1906 годах и был повторен в адресе к Временному правительству: введение обучения и церковных служб на местном языке (для чего, в частности, следовало создать соответствующие учебные заведения и школы с обучением на родном языке), сооружение дорог из Финляндии и от Мурманской ж/д линии в Российскую Карелию и улучшение судоходных путей, устранение таможенных пошлин между Финляндией и Россией, а также проведение почтового сообщения и телеграфных и телефонных линий в Беломорскую Карелию[177].
Таким образом, как видим, несмотря на подробно расписанный проект национально-территориальной автономии, наиболее насущными проблемами карелы по-прежнему считали нерешённые экономические вопросы, из-за которых, как они прекрасно сознавали, не осуществлялось развитие их региона и ухудшалось их благосостояние. Нет сомнения, что и проект автономной области, и стремление перейти к самоуправлению имели своей конечной целью облегчить возможность проведения реформ. В способность ослабевающей центральной власти хоть в чём-то улучшить сложившуюся тяжёлую ситуацию верилось всё меньше.
Необходимо напомнить, что аналогичные съезды с похожими решениями проходили в 1917 году почти во всех национальных регионах России. «Требования автономизации, – пишет исследователь аналогичных процессов в Молдавии, – становились привлекательны по мере того, как массы уставали от политической смуты, от некомпетентности и неповоротливости Центра»[178]. При этом, как справедливо отмечает Т. Ю. Красовицкая, именно этнос выступал в условиях нестабильности как аварийная группа поддержки, как группа обеспечения экономических и политических преимуществ. Принадлежность к группе соплеменников давало человеку чувство защищённости[179]. Однако вплоть до большевистского переворота национальные регионы (за редким исключением) не ставили вопроса об отделении от России.
Поэтому не должно удивлять, что идея национальной автономии вызывала интерес в разных карельских регионах, – и не обязательно в русле предлагаемой Карельским просветительским обществом политики. Известно, например, что за месяц до Ухтинского съезда, 14 июня вопрос об автономии Карелии был вынесен на чрезвычайное заседание Олонецкого губернского земства и вызвал «большие прения», захватившие и следующий день. Настроения гласных были в целом единодушными: они выступали против раздела губернии по национальному признаку и считали карел неготовыми к самостоятельной государственности (гласный Кищенко пространно аргументировал это тем, что у Карелии нет «ни письменности, ни литературы, ни культуры, ни истории, ни государственных деятелей – карел»). После дальнейшего обмена мнениями пришли к заключению, что карелы не склонны к автономии, желают жить вместе с русскими и составлять с ними единое целое. Была принята следующая резолюция:
«1). Карелия должна быть тесно связана с Россией.
2). В культурно-просветительном отношении губернское земство должно широко идти навстречу карелам»[180].
Мы не можем судить, каков был процент карел в составе губернского земства, – но, судя по публикации, своей альтернативной позиции они не высказали. Поэтому интересно посмотреть, как шло обсуждение вопроса об автономии в карельских регионах. Сохранились воспоминания ребольского общественного деятеля и главы продовольственной комиссии в 1917 году, сторонника «панфинской» линии Пекки Кюёттинена, которые могут дать некоторое представление о дискуссиях, происходивших в 1917 году в Реболах. Не называя, к сожалению, конкретных дат, он сообщает, что вопрос карельской автономии неоднократно ставился на обсуждение на общих и земских собраниях и вызывал сильные споры. Речь, несомненно, идёт о весне, лете и осени 1917 года[181].
Так, на втором из земских собраний, состоявшихся здесь после Февральской революции (первое было признано не соответствующим новым законам), обсуждался вопрос введения обучения финского языка в школьную программу. Для Ребол этот вопрос был актуален – как мы уже писали, волость была тесно связана с Финляндией экономически. Тем не менее состоялась бурная дискуссия, в ходе которой «русские и их компаньоны» противостояли этому предложению. Было, однако, принято решение во всех школах по часу в день преподавать финский. Кюёттинен прокомментировал: «Мы добились первой победы на национальном фронте».
Вопрос карельской автономии обсуждался в Реболах постоянно, и сформировалась группа её сторонников (помимо Кюёттинена, в неё входили ещё четыре активиста). Жёстко противостояли этому сторонники «прорусской» линии, в частности, местный священник, и одновременно с этим на политическую арену стали выдвигаться большевики, которые «начали потихоньку сеять бурю». Они заявляли, что идея карельской автономии – это капиталистическая «буржуазная» инициатива. Начали звучать голоса о том, что «моржей» – буржуев нужно убивать, они только и хотят, что отдать карельский народ в новое рабство. Только в союзе с большевиками мы добьёмся настоящей свободы, внушали их сторонники. «В конце концов, – замечает Кюёттинен, – обе эти группы нашли друг друга и слились вместе против нас, национально мыслящих карел». Хотя народ, по словам мемуариста, относился к «национально мыслящим карелам» с симпатией, коммунисты и священник (Кюёттинен называет его «черносотенным») действовали активно. Листовки и агитационная литература, сетует Кюёттинен, поступают бесперебойно, и многие слабые духом подпали под обаяние «свободы» и больших обещаний.
Постоянно и безнадёжно ухудшавшаяся ситуация, понимание того, что в управлении Россией царит полный хаос, приводили ко всё более отчётливому стремлению обособиться от летящей в пропасть страны, найти свой, отдельный выход из тупика. В декабре 1917 года гласными в губернское и уездное земские собрания были избраны в Реболах Г. П. Григорьев и Ф. В. Нечаев. Им были даны наказы – при подходящем случае поднять вопрос о карельской автономии. Кюёттинен утверждает, что Повенецкое земство решило как можно энергичнее работать на осуществление этого плана[182]. Однако ситуация вновь изменилась – после большевистского переворота стало ясно, что стратегию и политическую линию нужно менять.
О проекте
О подписке