А еще Жора стал скучать без работы. Это было новое, необычное чувство. В Москве он его ни разу не испытывал, а тут – на тебе, прорвало. У всех, буквально у всех были общие интересы. Обсуждались ЧП, сплетни, конфликты, а он, веселый и компанейский, оказался за бортом. Захотелось в гущу событий, в коллектив.

С работой Жору выручил случай. При пересчете очередного поступления одноразового постельного белья начальнику административно-хозяйственного отела Якову Игоревичу доложили о пересортице. Вместо белых прямоугольных простыней прислали квадратные скатерти в сиреневый цветочек. На пятьдесят сантиметров короче требуемого размера и на тридцать шесть штук меньше. Хотя по сумме заказ сходился.

В момент выяснения математическо-бухгалтерской несуразицы на глаза Якову попался Жорик, который от скуки подыскивал на складе новые занавески на окна.

– Слышь, балагур! Что бы ты сделал в данном случае?

Жора развел руками с двумя комплектами турецких штор, прикидываясь простачком:

– Так не молоко же просроченное. Обменял бы.

– А если они этот обмен затягивают на полгода и дешевле плюнуть на тридцать шесть комплектов?

– То есть как это? – Жора улыбался, «не понимая» сложности вопроса. – Вы крупные оптовые покупатели и рассчитываетесь в срок, так пусть у них голова болит, как с вами отношения не испортить.

– Не успеваю. – Яков с листами накладных в руках перешел от контейнера с одноразовым бельем к контейнеру с продовольствием, взял новые накладные. – Не успеваю доехать на склад этой гребаной фирмы и объяснить, кто кому нужен. А заместитель мой… – Яков посмотрел в сторону лейтенанта, сдерживающего пивную отрыжку, – занят вечным похмельем и выяснять отношения с неточными поставщиками стесняется, твою мать! А общее количество недокомплекта, насколько я помню, к концу года составило сто восемьдесят четыре упаковки. И это только по одной позиции. А какие простыни и салфетки они прислали нам в прошлом месяце? Купидончики с голыми жопками и надписью: «Возвращайся скорей, мой ангел!» Это для нашего контингента рабочих, где все под смертным приговором ходят!

– Дорогой Яков Игоревич… – Жора положил на полку шторки, встал за левым плечом начхозотдела и почти интимно шептал: – Пошлите меня в эту фирму, пожалуйста. Они нам не только задолженность вернут, они коньяк на каждый ваш день рождения присылать будут и благодарственные речи на лакированных открытках.

– Не слишком увлекся? – скептически-весело уточнил Яков и расписался в накладных. – Здесь порядок.

– Может, слегонца и приврал, – согласился Жора, семеня за Яковом. – Но вы меня все-таки пошлите. Положительный результат будет. Текст ругательного официального письма я сам составлю.

Через два часа Жора положил на стол начхозотдела письмо-требование с перечислением задолженностей и пересортицей за год.

– А может, найдем другую фирму? Я за два часа нашел в Интернете три другие, но могу еще поискать.

– Фирма-изготовитель, Жора, согласована. – Яков показал толстым пальцем в потолок. – Переоформление договора – дело геморройное.

– А фирма об этом знает? – Жора хлопал ресницами и жмурил глаза.

– Не должна…

– На понт возьмем.

Закинув в рот конфетку, Яков вытер пальцы о салфетку с голым купидончиком, подписал бумагу и поставил печать.

– Поезжай, Жора. Если получится, займешься всем направлением одноразового ассортимента. Заместителя я на сантехнику переведу, пусть с говном возится, алкаш хронический.

На складе фирмы в городе все должности, включая грузчиков, исполняли женщины. Все, кроме поста директора.

Начальствовал ставленник фирмы толстячок Михаил Иванович, присутствующий на работе только телом, но не мозгами.

Оценив обстановку, Жорик метнулся в продовольственный магазин и через полчаса пил с заместительницей директора чай с ликером. Скоро их компания пополнилась главной бухгалтершей Зоей, еще через пятнадцать минут двумя учетчицами.

Женщины, не стесняясь, жаловались на начальника, а узнав, что Жора теперь будет работать с ними постоянно, стали не просто кокетничать, а чуть ли не вылезать из халатов и деловых костюмов, в открытую предлагая себя на сегодняшний вечер и на всю оставшуюся жизнь.

Переночевал Жорик у главной бухгалтерши Зои, молодой женщины выдающихся деловых и теловых качеств. Утром она выглядела помолодевшей, но, сразу правильно оценив Жору, особых планов на будущее не строила.

Ближе к обеду Жора ввалился в кабинет директора склада и положил на стол письмо-требование и свою личную докладную записку с замеченными на складе нарушениями. Пункты докладной ему полночи диктовала Зоя, отвлекаясь на шампанское и сексуальные утехи.

Своей проникновенной манерой разговаривать Жора так напугал директора склада, что тот письменно обещал исправить совершенные ошибки в недельный срок.

– Пока верю, – сурово закончил разговор Жора и забрал расписку.

В поселок он ехал счастливый. Ему светило место небольшого, но начальника. У него была крохотная, но отдельная комната-квартирка и шесть вариантов любовниц. Особенно хороша Зоя. Жаркая, горластая, денежная, как раз каких он любит.

Но при всех преимуществах над ним довлело чувство обиды. Не его выбор – жить в поселке. Заставили. Несвобода заставляла мечтать и рваться в ту, прежнюю, совсем не счастливую жизнь.

И он вырвался. И тоже не по своей воле.

Черт его за х… дернул связаться с Галиной…

* * *

К восьми вечера у нас собралась половина больницы. Восемь больных и четыре человека обслуживающего персонала.

Славно погудели. После банкета, не виданного доселе в стенах вышеозначенного учреждения, медперсоналу осталось пять батонов хлеба, три палки сырокопченой колбасы, несколько пакетов сока и пара-тройка килограммов фруктов в ассортименте. Зато ни капли от последних семи литров кагора и ни грамма черной икры. Я больше налегала на печенку, принесенную Жорой, а Аня на кагор.

Неделя особо питательной диеты из чужой крови, физиологического раствора, глюкозы, черной икры и натуральных соков привела к тому, что мой организм замечательно очистился, и я стала выглядеть моложе. Только синяки на лице до конца не рассасывались.

Аня же ровно наоборот. Она менялась с каждым днем. Бледнела, усыхала и немного постарела, то есть стала выглядеть почти на свой возраст. Она даже двигаться стала как-то заторможенно, и еще изменился запах ее тела. К худшему.

Когда Аня вышла в туалет, я взяла спутниковый телефон подруги и, найдя имя Гена, нажала на «вызов». Мужской голос ответил тут же.

– Привет, Анечка.

– Это не Анечка, это Машенька. Гена, с Аней плохо. Она отдавала мне кровь после аварии, ну вы знаете, и того… Плохо ей. Выглядит отвра-а-атительно. Говорит, ей в Зону нужно возвратиться.

Я заревела в голос.

– Не реви. – Голос устало вздохнул. – Правильно. Без радиации она могла протянуть только год. Ты сможешь посадить ее завтра на самолет или маму ее попросить?

– Зачем маму? – Я обиделась. – Аня мне жизнь спасла, а в аэропорт ее мама повезет? Смешно.

– Если смешно, тогда все нормально. – В трубке телефона было слышно, как Гена закуривает. – Самолет завтра в двенадцать дня. А в своем городе мы ее прямо в аэропорту как королеву встретим.

В половине двенадцатого ночи Валентина, смахнув с усиков красные капли вина, объявила:

– Прикрываем лавочку, нам завтра работать. Эх, Машка, не было у нас таких пациентов. И не будет. Знаешь, какой контингент в деревенской больнице? Старушки с застуженными придатками, мужики с простатитами, у молодняка или чирьи на лице, или переломы по пьянке. Устала я вправлять грыжи и геморрои жутко пахнущим старикам. Надоело ассистировать при абортах. Неужели есть другая жизнь?

– Нет, нет никакой другой жизни, – отозвалась сонная Аня. – Жизнь такая, какой ты ее видишь. Хочешь быть счастливой – будь ею. Ты сама выбрала свою специальность. Или терпи, или уходи.

Вскочила дежурная врач Антонина Георгиевна:

– Мы и терпим. Так, быстренько все убираем, а то Аня засыпает.

Аня лежала на кровати с закрытыми глазами. Я присмотрелась к ее лицу. Под глазами проявились черточки морщинок, на щеке – шелушащееся пятно.

Выходит, Нина была права, выстирав мои вещи, измазанные кровью после аварии. Завтра, не дожидаясь приезда Толи, я отвезу Аню в аэропорт.

Ночью плохо спалось, и, услышав ворочанье с боку на бок на скрипучей больничной кровати, я встала и тихо присела к Анне. Ее взгляд был взглядом совершенно больного человека.

– Не сплю, Маша, спрашивай.

– Аня, и ты, и Гена настаиваете на твоем возвращении в Зону Топь. Но как же сложные отношения с академиком Аристархом? Вдруг он опять захочет поставить на тебе пару опытов?

Аню передернуло от отвращения.

– Уже не захочет, знает, насколько бесполезны его «хотения». Если б было другое место с такими же климатическими условиями и уровнем радиации, я бы ни за что не вернулась в Топь, но пока у меня нет выхода, я привязана. Ну, ты нашла о чем на ночь говорить, теперь буду плохо спать.

Анна поправила длинные русые волосы, протянула ко мне тонкую руку, и я нагнулась ниже. Она дотронулась до моего лба, и мне моментально захотелось спать.

– Иди ложись, завтра будет не просто тяжелый, а очень тяжелый день.

– Да ладно тебе пророчить, – я от души зевнула, и сразу заныли кости на лице и треснувшие ребра, перетянутые эластичными бинтами. – Отвезу тебя и быстренько обратно в больницу. Здесь до аэропорта минут сорок пути. А потом за руль сядет Толик, я пристрою задницу на соседнем сиденье, закрою глаза и постараюсь забыть аварию, как страшный сон.

* * *

Ярко-синяя «Мазда» семилетней выдержки – это липкая лента для мухастых гаишников. Едет приличная тачка, то есть денюжка в правах «на всякий бякий случай» лежит, но машина не настолько крутая, чтобы напороться на неприятности, и шофер какой-то волнующийся. Чего ж не содрать «дорожный налог»?

Пока Жора добрался до станции Белые Столбы, он раздал полтысячи рублей, и даже сами гаишники не смогли бы точно объяснить за что.

Место казалось красивым и приятным, пока Жора не вышел из машины. Конечно, минус двадцать один не минус тридцать, но все равно не май месяц.

Не зная, куда ехать дальше, он подошел к единственной газетной палатке. Окошко было закрыто, и Жора, дрожа от холода, прокричал, выдавая изо рта облака пара:

– А это, как его… учреждение… где оно?

Продавщица за стеклом, одетая для улицы, да еще закутанная сверху в шаль, не стала уточнять, что именно нужно покупателю. Она отлично знала самое популярное здешнее заведение.

Сильно жестикулируя, она показала налево и, кашляя, проговорила маршрут, не вставая с нагретого места.

– Вот так вот по дороге, и через полтора километра вы у цели. Здание еще сталинское, вокруг новые постройки. Понятно?

Кивнув в ответ, Жора вернулся в теплую машину и осторожно поехал по заснеженной дороге.

Скоро показалось большое красивое строение. Жору приятно удивила ухоженность зданий и всего участка.

Охранник в будке с интересом наблюдал за приближающейся машиной. Жора затормозил перед шлагбаумом. Он смотрел на охранника, ожидая, когда тот выйдет. Охранник, не желая морозиться, ждал клиента в будке. Первыми нервы сдали у охранника, и он вышел к машине.

Немного опустив стекло, Жора протянул купюру.

– Пропуск забыл заказать.

Равнодушно взяв купюру, охранник вернулся в будку. Шлагбаум неспешно поднялся. Жора въехал на территорию. Он решил сначала пойти официальным путем. Узнать о местонахождении Ленчика, представившись двоюродным братом.

Затормозив перед ступенями подъезда, Жора несколько секунд сидел, нервно потирая руки в перчатках. Он волновался. Ради встречи с Ленчиком он бросил работу, просидел почти неделю в исконно русской деревне без особых удобств, и теперь…

Открыв дверцу, Жора взбежал по ступенькам, взялся за медную ручку высоких дверей. Нервно оглядевшись, он потянул дверь на себя… И краем глаза прочел табличку на стене: «Госфильмфонд России. Архив»… Это как же? Это что же? Это он куда приехал?

Не решив, заходить в здание или возвращаться в машину, Жора держал полуоткрытой тяжелую дверь.

Напротив него встал охранник в темно-синей форме и смотрел благожелательно, как смотрят работники правоохранительных органов на «своих» работников культуры.

– Холодно, между прочим. Заходите. Вы в основной фонд или по спецзаказу работаете?

Обойдя охранника, Жора вошел в просторный холл.

В центре холла усиленно терла пол уборщица с сердитым лицом. Мимо ходили с деловым видом женщины очень-очень среднего возраста, в юбках и мохеровых кофтах времен забытого развитого социализма. Иногда их обгоняли молоденькие девушки, одетые супермодно.

Обернувшись к охраннику, Жорик уточнил:

– А где дурдом?

Он недооценил акустику старого холла. Шепот троекратно отскочил от холодных стен и рассыпался по помещению, разлетаясь дальше, по всему зданию.

Мимо проходящие женщины остановились, с радостью глядя на Жору.

– Дурдом прямо тут! – громко объявила уборщица, громыхнув пластиковым ведром. – Вот он, санитар-охранник, а вон пациентки бегают, зар-разы.

Услышав привычный диалог, сотрудницы синхронно улыбнулись и пошли по своим делам, а уборщица продолжила тереть пол.

Охранник показал Жоре на письменный стол у входа, на котором лежала стопка бумаг и несколько карандашей. Взяв верхний лист, он начертил длинную схему.

– Не знаю, кто из советских литературных классиков написал о том, что психушка находится в Белых Столбах, но лет тридцать нас мучают наездами и посещениями. А это совсем не тут, не в Белых Столбах. Психушка находится на станции Столбы по Курскому направлению, в Чеховском районе, отсюда в ста с лишним километрах.

– Ничего себе крючок сделал. – Жора постучал пальцем по листку, на котором охранник нарисовал схему. – И как же мне отсюда?

Дождавшись человека, желающего с ним общаться, а не пролетающего мимо со снисходительным кивком, охранник с удовольствием рассказывал:

– Выезжаешь из ворот, возвращаешься на станцию, а дальше по схеме. Вот, я тебе нарисовал.

Он передал листок Жоре.

– Держи. А сколько ты на въезде дал? – Вопрос был задан профессиональным тоном.

– Ничего не давал. – Жора внимательно смотрел на схему. – Я через забор перелез. Спасибо тебе за внимание.

Пожав руку охраннику, Жора вышел из здания.

Боясь замерзнуть, он в три прыжка сбежал со ступенек и оказался у машины.

– Эй! – Охранник у входных дверей улыбался. – А автомобиль ты в руках держал, когда через забор лез?

– Нет, – Жора открыл дверцу. – Она сама перепрыгнула.

* * *

Утром не хотелось вставать, шевелиться и вылезать из-под теплых одеял. Но заснуть все равно бы не удалось. Нина в ожидании моего братца копошилась с пакетами, укладывая вещи. В палату постоянно заглядывали то медсестры, то пациенты из соседних палат.

Встав, я увидела над раковиной заново повешенное зеркало, без энтузиазма взглянула в него. Радости собственное отражение не доставило. Синяк расцветился дополнительными желтыми и зелеными оттенками, нижние веки подчеркивались фиолетовыми разводами. До распухшей переносицы было больно дотрагиваться, левая сторона лба и висок желтели неприятным цветом, затылок глухо болел.

Зашедшая Антонина Георгиевна привычно оглядела мое лицо, нажала на переносицу, отчего я заскулила обиженным щенком.

– Срастается, – констатировала врач. – И вообще, ты, Маша, в рубашке родилась. И Аня тебе кстати пришлась с кровью, которой у нас хронически не хватает, и сама ты девушка здоровая, дай Бог каждому. В общем, все будет хорошо, выдюжишь.

Врач похлопала меня по плечу, и эхо похлопывания отдалось в зарастающих ребрах и в низу живота.

Врач вышла, а я прилегла на кровать, успокаивая потревоженное болью тело.

Вот когда показывают по телевизору мордобои, они же дурят людей! Это же так больно! А эти, в кино, мордуют и мордуют друг друга, да еще со смачным звуком, да по одному и тому же месту по пять-шесть раз. Это ж никакие кости не выдержат. Дать бы такому режиссеру-постановщику три раза по башке, пусть ощутит на себе всю силу своего, извиняюсь за выражение, искусства.

Я бы еще лежала и жалела себя, но неожиданно в палату ввалилась тетка в распахнутом запятнанном тулупе. Под тулупом топорщилась расстегнутая вязаная кофта, под ней – трикотажное платье фасончика «муж меня бросил двадцать лет назад».

На голове женщины пестрел разноцветный платок, второй, серый пуховый, размером со столовую скатерть, она держала в правой руке. Тут тетку кто-то подтолкнул сзади, и в палату, цокая по линолеуму копытцами, вошла здоровенная коричневая свинья. На толстой шее сверкал собачий ошейник в граненых заклепках.

– Вот, – сказала тетка, глядя прямо на меня и вытирая рукавом лицо. – Отдаю. Откупиться у меня денег нет, а она у меня самое ценное.

– Да вы что? – Я взмахнула обеими руками. – Вы о чем?

Свернув на рукаве тулупа серый платок, чтобы он не волочился по полу, и как бы произведя особое действо, женщина облегченно вздохнула.

– Свинью тебе, Маша, отдаю. Буквально отрываю от сердца.

«Оторвыш» уселся на толстую попу и с любопытством оглядывался. Я признала в хрюшке ту самую особу, которая приходила к нам под окно.

– Свинюшка, надо признать, красивая, но куда я ее дену?

Тетка меня не слушала. Она села на корточки и поцеловала свинью во влажный пятачок.

– Она такая умная! А красавица! – Кряхтя, тетка Полина встала с корточек. – Это за то, Маша, что ты меня в тюрьму не посадила.

Заявление было для меня неожиданным.

– Послушайте, не нужен мне такой роскошный подарок.

Оранжевый голос, хихикая, напомнил русскую пословицу: «Не было у бабы печали, купила баба порося». Тут же влез с комментариями голубенький голосок: «Французы говорят – купил козу и понял, что до этого был счастлив». «Че переживать-то? Пустить эту Хавронью на окорока – и никаких проблем, сплошная прибыль», – резюмировал болотный, самый противный мой внутренний голос.

Пока я прислушивалась к своим мыслям, тетка накинула на голову пуховый платок и запричитала:

– Ой, ничеготочки ты не понимаешь, Машенька. При тебе да при братике твоем, а он ко мне, красавец-умница, в гости заходил, свинка моя будет ухожена и сытая.

Тетка, негромко голося, в то же время оглядывала палату, Ниночку и особенно Аню. Я пощелкала пальцами, привлекая к себе внимание.

– Ау, тетя Полина! Вы же за свинью деньги платили, в породах понимаете. А мне она зачем? Эй, куда вы смотрите?

Тетка, отвлекшись от созерцания Ани, повернулась ко мне.

– Действительно, Анна – она того, необычная. – Вытерев еще раз пот со лба, Полина стала разворачивать платок, намотанный на рукав. – За деньги, Маша, не волнуйся, мне и Коля с Ирой дали, и братец твой. А только знаешь, Хавронья моя каждый час норовит сюда, в больницу, сбежать. Неделю сюда бегает, а я за ней. Я свою Хавронью прямо бояться стала. Взгляд умный, хрюкает, как человек.

Задрав морду, свинья принюхалась и бодро засеменила в угол, где у нас хранились продукты, не уместившиеся в холодильник. И тут же начала чем-то хрумкать и чавкать.

С кровати Анны раздался тихий голос:

– Маша, возьми Хавронью, она теперь здесь жить не сможет.

– Вот именно. – Тетка неловко застегивала тулуп. – Еще благодарить будешь.

Пока я вытаскивала из пасти хрюшки батон сырокопченой колбасы, Полина, толкнув дверь задом, сбежала. Тут же в палату заглянула медсестра Валентина.

– Слышь, Маша, я попрощаться заш… – Взгляд ее остановился на Хавронье. – Батюшки светы, дожили! Нет, Машенька, ты ценный пациент, но хрюшка в палате – это перебор.

– Валентина, мне эту хрюшку только что подарили. А хочешь, возьми ее себе.

На секунду задумавшись, Валентина решительно замотала головой:

– Нет, Маша! У меня в хозяйстве свой собственный хряк имеется. Зовут Вася.

– Большой кабанчик?

– Вася – это муж. Двоих свиней в одном доме я не выдержу. Но хрюшку из больницы надо убирать.

– Валечка, – я попыталась улыбнуться, и тут же заныли кости переносицы. – В обед приедет Толик, заберет и меня, и Ниночку, и Хавронью…

– Ниночку я еще потерплю, но не хрюшку. Меня из-за нее уволят! Я вчера по пьянке ворчала, а сегодня тебе честно скажу – во-первых, мне нравится работа, а во-вторых и в самых главных, на мое место еще семь желающих. Маша! – Валентина сменила тон. – Не подведи меня, пожалуйста.

– Ладно. – Я запахнула атласный халат, накинутый на пеньюар, и сменила тон с просительного на свой привычный, руководящий. – Через два часа повезу Аню в аэропорт и захвачу Хавронью. Валя, в качестве одолжения, сделай выписку не только на меня, но и на Аню, напиши что-нибудь про сонное состояние. На твой вкус.

Валентина, напрягшись под халатом, оглянулась на плоский телевизор, видимо, примеривалась, куда поставит его в своей квартире.

– Сделаю.

* * *