Читать книгу «Тропами вереска» онлайн полностью📖 — Марины Суржевской — MyBook.
image
cover

Погода к вечеру испортилась: подул северянин, обрывая еще лишь прихваченные желтизной листья, и я пожалела, что не взяла кожух. Где-то в чаще выл зверь, и я прислушалась. Но слишком далеко, пусть у меня и ведьмин слух, а не человечий. Упала оземь, раскинула руки и вышла из тела. Схватила в полете горлицу, направила – пусть повременит с делами своими. Птица от испуга сначала провалилась, как в пропасть, но я придержала, успокоила. Посмотрела на лес ее глазами. И снова поразилась их остроте: на версты увидела, каждую ветку рассмотрела, и впереди, и по бокам, и сзади почти. Но играть времени не было, зверь выл за молодыми сосенками, чесал лапой бок, в котором стрела застряла. Я заклекотала негодующе. Плохой охотник – зверю мучение. И мне головная боль. Не убил лисицу, ранил, а та мучается теперь.

Птицу отпустила с благодарностью, вернулась в тело, полежала, приходя в себя. Столько лет, а все к полетам не привыкну, перед глазами и сейчас все плывет. После ясного да острого птичьего глаза – как слепая вновь, ничего не вижу.

Но медлить не стала, побрела, принюхиваясь. Пока дойду, глаза вновь по-человечьи видеть начнут, а пока и нюх сгодится. Зря, что ли, мне Шайтас нос таким длинным сделал?

Стрелу я вытащила, придержала лисицу, чтобы не торопилась бежать. Смешала землицу с успокой-травой, растерла пальцами. Плюнула пару раз. За водой идти к ручью некогда, и так сгодится. Рану зверю замазала да приказала не вылизывать, поберечь. И отпустила. Хотя знаю, что уже к вечеру сунет нос, не сдержится, пусть и ведьмин указ получила. Да и ладно. До того уже затянется все, новой кожицей зарастет.

* * *

Тучи налетели нешуточные, снежные, и я нахмурилась. Рано еще. Токи в деревьях бурлят, заморозит северный ветер, выстудит. Я закрутилась волчком, затопала, заухала совой, призывая стихию. Северко злился, выходить не хотел, но я за бороду его косматую схватила, дернула.

– Чего ругаешься, Шаисса, – прохрипел Северко, сверкнул глазами-льдинами. – Время мое пришло…

– Рано, Северко, рано! Повремени, старый! Разгуляешься еще! Не губи деревья, молодые не выдержат, силен ты больно!

Северко хмыкнул в бороду, но улыбнулся, так, что вьюга завьюжила. Был у него грешок, любил, когда хвалят старого… Я и хвалила, соловьем просто разливалась. И красавец он, и силен, и шуба снежная – сама Зимушка оглядывается. Он слушал да кивал, верил. Знать, хорошо врала, правдиво.

– Ладно, уболтала, Шаисса, повременю, – проскрипел старый хрыч да убрался на север, подальше от моего леса.

Я с облегчением перевела дух, села на пень. Саяна привычно опустилась мне на голову, сбила пегие волосы, чтобы удобнее было. Бороться с вороной я давно бросила, на редкость упрямая птица досталась. Каждый раз на моей макушке гнездо устраивает, хорошо хоть яйца не откладывает – видимо, все же опасается в суп попасть.

Сил не было даже встать, все же тяжело стихию так долго держать. Руки тряслись, как лихорадочные, тело по́том ледяным обливалось, сердце в трясучей заходилось. Хотела еще к березке сходить, да поняла: до лежанки бы доползти. Я и поползла, почти по-звериному, и о незваном госте-то забыла совсем. У околицы присела, поняв, что и шагу больше не сделаю, тут останусь до утра.

Сапоги со сбитыми носами подошли и застыли, а сам служитель окинул меня взглядом.

– Что с тобой, ведьма?

– Ничего, – буркнула я. Подол задрался, обнажив костлявые изодранные коленки, и он скривился. Отвращение в синих глазах мне словно сил прибавило, встала, держась за оградку, поковыляла в лачугу. И словно впервые ее увидела. Никогда не задумывалась, как мое жилище выглядит, что с ведьминой норы возьмешь? А сейчас вдруг поняла, как на это пришлый смотрит: убогое все, покосившееся, закопченное. Травами и нутряным жиром пропахшее. Не человеческое.

А и ладно. Что мне до мыслей служки, в его обители потолки высоченные, белые и золотые, росписью украшенные. Вот пусть туда и убирается. А мне и так сойдет.

Доползла до лежанки и упала, отвернулась к стене. Даже Теньку не покормила, настолько устала. Но зверюга моя не обиделась, подошла, легла рядом, согрела теплым боком. Я лежала, рассматривала зарубки на деревянном брусе, что каждую ночь перед глазами, и все ждала, когда же пришлый спросит, где ему спать. Лежанка-то в лачуге одна, второй сроду не водилось. Но, так и не дождавшись, заснула.

* * *

Проснулась от мерного стука топора и поначалу даже не поняла, откуда он. Вскочила, так что хлесса на пол упала, рявкнула спросонья, прихватила меня зубами за бок. Я ей по ушам дала, чтобы на хозяйку зубы не скалила, и Тенька заскулила жалобно, виниться начала. Но я с ней разговаривать не стала, вышла во двор, щурясь от яркого солнышка. Северко не соврал, далеко убрался, за море, так что у нас снова стало тепло, почти по-летнему. Это хорошо, успеют деревенские урожай убрать, к зиме подготовиться. И лес мой еще постоит золотой, побурлит соками, а снежком укроется тихонько, засыпая. Я смотрела, улыбаясь, но тут вспомнила о служителе и скривилась. Вот же напасть на мою голову…

Пошла на звук. Ильмир над поленницей навес строил, добротный такой, из хороших, высушенных солнцем бревен. И движения все спокойные, ровные, без суеты – видать, знает, что делает. Я постояла, тенью укрывшись, да в дом пошла. От вчерашнего гуся ничего не осталось, забыла я половинку тушки в подпол убрать, вот хлесса и добралась до запаса. Я стеганула животину по хребту и вздохнула. Зря ругаюсь, сама виновата. Все из-за этого прихвостня забыла, а на зверя гневаюсь. Оскалилась, глянув на мужчину из окошка. Ладно, посмотрим, какой он храбрец. Побыл и будет.

– Эй, служитель, – окликнула его, выходя на крыльцо. – Отложи-ка работу на время, непогода повременит. А вот обед – нет. К болоту сходи, жаб набери, да пожирнее. Можешь еще пиявок парочку. Топи чуток. И поворачивайся, жрать охота.

Он отложил топор, утер со лба пот. Постоял, разглядывая меня. Наверное, при свете дня совсем уж картина жуткая… вот и хорошо.

– Чего застыл? Может, ты еще и глухой вдобавок? Совсем Шайтас меня не щадит.

– Сколько? – глухо спросил он.

– Чего сколько?

– Жаб сколько? И пиявок.

– Да сколько в мешок влезет. Болотце там, по тропке…

– Найду, – коротко бросил служитель и пошел к моим покосившимся воротцам, забрав свой клинок. Я хмыкнула, провожая взглядом его спину. Ну, даст дух лесной, больше не свидимся.

И пошла в дом, выкинув служку из головы.

И каково же было мое изумление, когда этот прихвостень не только явился, но и притащил целый мешок, в котором квакало и шевелилось. И тушку зайца.

– Я подумал, что из зайчатины суп вкуснее, – спокойно сказал он. – Но если ты предпочитаешь жаб, вот они.

Квакуши запрыгали в мешке, переживая. Я окинула мужчину злым взглядом. Вот уж наглость дивная.

– Что ты есть будешь, то мне решать, – прокаркала я не хуже Саяны. – А заяц этот молодой совсем, даже первого выводка не дал, а ты его…

– Да и хорошо, – нахмурился он непонимающе, – у молодых мясо нежнее… И суп наваристее.

Вот тогда я совсем озверела, дернула мешок с квакушами.

– Во двор иди, пяток почисти на суп, остальных обратно в топь отнеси. В котелок тех, что с желтыми бородавками, да не перепутай. Я с красными не люблю, горчат…

– Относить обратно зачем? Можно ведь… впрок оставить, – вскинул он бровь. И красиво так вскинул, изысканно. Я вздохнула, оскалилась.

– А я лишь свежатинку ем! Завтра новых наберешь. Иди, Ильмир.

Он постоял, глядя на меня. И кажется, с трудом удерживаясь, чтобы не свернуть ведьме шею. Но удержался. Развернулся резко и вновь к болоту утопал. А я следом пошла, тенью укрывшись. Поманила из чащи духа лесного.

– Что ж ты, батенька, чужаку дорогу стелешь? – нахмурилась. – Запутать не можешь?

Дух глаза виновато опустил и руками развел.

– Так путал, Шаисса. Так уж тропки запетлял, сам чуть не заблудился. А этот – нашел. Размотал, как клубок, раскатал до самого твоего дома. Ты уж не гневайся.

Я пошамкала губами, смахнула хвостом сухой лист. Вот дела, подкинул мне забаву Шайтас…

Духа я отпустила – не его вина. Дошла до болотца, посмотрела, как служитель жаб из мешка вытряхивает. Скривился, как на кислое, еще и мешок пустой пнул. И сел на землю, обхватил голову руками, застыл, чуть покачиваясь. Квакуши попрыгали по кочкам, торопясь сбежать, пока в котелок не угодили. Но Ильмир, кажется, их не видел – сидел, сжав виски, да так, что на руках вены синие вздулись.

А потом вдруг вскочил и одним шагом рядом оказался. Глаза бешеные, лицо перекошенное, клинок тускло сверкнул почти у горла моего. Сама не знаю, как отшатнуться успела.

– Кто здесь? – выдохнул Ильмир. Я застыла, потянула тени, укрылась. А сама дышать боюсь. И смотрю внимательно в бледное лицо. И в черную душу. Как же он меня почуял? Ведь и хлесса порой обманывается, а этот распознал. Пусть не до конца, но все же…

А Ильмир снова клинком взмахнул, и лицо спокойное стало, а глаза холодными такими, что и Северко бы позавидовал.

– Ведьма, – глухо проговорил он. – Знаю, что ты здесь. Хоть и не вижу. – Он склонил голову, убрал сталь в ножны. Подобрал мешок и пошел к лачуге. А я присела на кочку, размышляя.

* * *

Супчиком жабьим я служителя все же накормила. Чтобы место свое знал. Пришел к ведьме, так и живи по-ведьмински. Подобрала у болотца трех старых, пупырчатых, слизью измазанных квакух, такие сами вот-вот сдохнут, отнесла Ильмиру. В руки сунула его чистенькие.

– Еще раз ослушаешься – выгоню, – сказала сурово и оскалилась. – Чисти. И аккуратно, шкурку не повреди, нужна она мне.

– Зачем? – выдавил он из себя, держа жаб на вытянутых руках и стараясь не кривиться.

– Высушу, растолку, с кровью человечьей смешаю, да буду поля посыпать, чтобы урожай извести, – хмуро пояснила я. Полюбовалась на ненависть в синеве глаз и пошла в свой закуток. Котелок ему самый дрянной выделила, а то от жабьего духа потом не отмоешь. Хотя что это я…

– После обеда пойдешь на речку, песочком посудину мою почистишь, – велела.

Он жабу на пол швырнул – разозлился, видать.

– Что ты мне бабскую работу поручаешь? Могу дрова колоть, забор тебе поставлю, крышу подлатаю. А котлы чистить не буду.

– Будешь, милый, еще как будешь, – нежно пропела я, сверкнула желтыми глазищами. – Или уже уйти готов? Так я не держу, иди. Другую ведьму найдешь, сговорчивее. А у меня нет работы мужской и женской, вся – ведьминская.

Он зубами скрипнул так, что Тенька ухо лапой поскребла, удивилась.

– Не знаю, где другую искать, – буркнул Ильмир. – Мало вас осталось, темных отродьев.

Я запечалилась: что верно, то верно. Почти всех извели служители.

– Так все вашими стараниями, прихвостни светлого бога, – усмехнулась я. – Больно любите вы ведьм на костры тащить. А порой и девок невинных жжете почем зря, на потеху достопочтимой публике. А как понадобилась ведьма – за семь земель притопал, сапоги не жалея.

– И правильно делаем, что жжем, – вскинул он светлую голову. – Детям тьмы не место в нашем мире, пусть к Шайтасу и убираются. Мы землю от скверны очищаем, добро несем. Ведьмы – зло великое, богомерзкие создания!

Ух, как разошелся. Я хмыкнула, поклон ему земной отвесила.

– Вот спасибо, служитель, просветил темную, не знала не ведала, – и снова поклон. – Как же я жила раньше? Хоть ты, благодетель, пришел, научил! Вот спасибо тебе! Пойду в топь, уничтожу ведьму, себя то есть! Чтобы землю не пачкать!

Я развернулась, взметнув свой балахон, пошаркала к двери. Он посмотрел изумленно, а потом кинулся следом.

– Издеваешься?

По моему лицу от хохота снова потекли кровавые слезы. Тенька подошла ближе, распахнула свою жуткую пасть, все клыки явив – улыбается, значит. Мыши вылезли из норы, сели рядком, носы-бусинки подрагивают, усы дрожат. Тоже хохочут. Саяна примерилась, упала с насеста, схватила одну мышь и на крышу поволокла. А что делать, ворона же…

Я же, отсмеявшись и слезы утерев, указала служителю на жаб. Квакуши лежали там, где упали – я же говорю, старые совсем.

– Иди уже, служка, обед готовь. Сильно не перчи, запах жабий не перебивай. Давай-давай, пошевеливайся.

И отправила его во двор, на костерок. Нечего мне в доме жабьим духом вонять. Вытащила из подпола кусок валяной лосятины, поела с хлебушком, в окошко на мученика поглядывая. А уж страдал он знатно. Квакуши, почуяв скорую расправу, молодость вспомнили, порскнули в разные стороны. Так он ловил сначала, потом примерялся, чтобы освежевать и шкуру не попортить. Я, на его лицо перекошенное глядя, чуть не подавилась от смеха. Но потом смотрю – зубы сжал и жаб разделал, да четко так, аккуратно, как и я не смогла бы. Мясцо соскоблил, в котелок накрошил, водички добавил. И стоит над костром, помешивает. Я даже расстроилась, что забава закончилась.

Принес, на стол бухнул.

– Готов обед, – сказал Ильмир.

– Готов, так ешь, – усмехнулась я.

– А ты?

– А я после тебя, – оскалилась. – Вдруг отраву ведьме решил насыпать? Вот отведаешь, посмотрю, живой ли, потом и я угощусь.

Служитель лавку пододвинул, похлебку себе в тарелку налил, ложку окунул. Я села напротив и смотрю во все глаза: неужто есть будет? Так да. Ест. И спокойно, не кривится даже. Кусочки мяса вылавливает и жует, хлебушком заедает.

– Вкусно? – спросила я.

– Соли не хватает, – ответил равнодушно и дальше ест. Даже Тенька ближе подошла и облизнулась, глядя, как этот прихвостень жабий суп уплетает. Доел, посмотрел на меня вопросительно.

– Посуду собери да на речку топай, – прохрипела я.

Он кивнул молча, все в мешок сложил и ушел. А я к котелку подошла, понюхала, попробовала осторожно… А что, суп как суп. Только тиной воняет. И несоленый. А так есть можно. Вышла во двор и вылила все в миску для хлессы, пусть тоже отведает угощения.

А потом в лес ушла.

* * *

Сегодня в моих владениях спокойно было, стихия не серчала, звери смирные. Даже не стала перекидываться, все ножками обошла. Так, глянула разок сверху глазами соколиными. Дух лесной в землю ушел – боялся, что я снова ругать буду. Он у меня такой, боязливый да пуганый, так и сидел бы под землей, как крот, чтобы на глаза мне не попадаться.

Дошла до березки, полюбовалась на гнездо голубицы в ветвях. Березка почти вся золотая стала, нарядная, как невеста. И веточек сухих за ночь ни одной не прибавилось. Я обняла ее, прижалась щекой к белой коре, глаза закрыла. И хорошо так стало, спокойно. Это березонька меня утешила, погладила по патлам моим взъерошенным, успокоила. Так бы и сидела до вечера, но на опушке рожок прозвенел, и я вскочила. Охотники. Да не наши, деревенские, а барские… Те, что зверя бьют для забавы, для развлечения. Ох, не в тот лес они сунулись! А скорее зверье их сюда привело, зная, что здесь защита ведьминская.

Перекидываться не стала ни волком, ни беркутом, а положила ладони на землю, завыла, вызывая старика из подземной норы. Дух лесной откликнулся живо: он людей не любит, а таких пакостников и подавно. Подхватил меня – еле встать успела, а то так бы и понес согнутую и скрюченную. Протащил по лесу, бросил на примятую траву, как мешок с отходами. Но я не обиделась, он же дух, а не суженый, да и не до нежностей сейчас. Вскочила, осматриваясь. Рожок уже близко, и лошадиное ржание, и лай собачий.

– Э-ге-гей! – кричали охотники. В нос мой длинный ударила волна смрадного духа хмеля и злости – так от них пахло. Я скривилась и бросилась в чащу. А вот и добыча: лосиха, молодая совсем. Глаза черные, перепуганные, пар из ноздрей валит. Перебирает тонкими ногами, мечется. Позади загонщики с арбалетами, впереди овражек, свалится – копыт не соберет.

Я оглянулась: близко охотники, близко.

Упала наземь, укрылась тенью и в лосиху вошла. Придержала животное, чтобы с перепугу и правда в овраг не сиганула, успокоила. И пошла в сторону. Мелькнула перед загонщиками боком лосиным, подождала, пока увидят.

– Вон он! Вон зверь!! Э-ге-гей! Загоняй, Таир! Гони лося на опушку, чтобы легче тащить было!

Я мгновение смотрела на них звериными глазами. Но лишь мгновение – побоялась, что ведьмин взгляд увидят. Он же сквозь любого зверя пробивается, во всех глазах светится желтизной и метками Шайтаса. Но от этих людей так несло хмелем, что и самого Шайтаса не приметили бы!

Их было четверо, на холеных рысаках, с собачьей сворой, арбалетами и клинками, украшенными камнями. Знать.

Собаки и лошади ведьму-то почуяли, отпрянули. Псы заскулили жалобно, жеребцы уши прижали и попятились, но люди такие приметы не заметили, лишь хлыстом животин отходили. Ну, значит, так тому и быть.

Сорвалась с места, как выпущенная стрела, понеслась, ног лосиных не чуя. По низине, вдоль овражка, через бурелом. В чащу самую. Охотники беды не предвидят, даром что рысаки уже на весь лес ржут. И собаки воют. А этим хоть кол на голове теши – несутся, глаза горят безумные, хлыстами свистят, покрикивают. Один, кажется, заподозрил что-то, приотстал, оглядывается. Молодой совсем, мальчишка, оттого и живо еще внутри человеческое, не успели разврат и жестокость душу искалечить. А живая душа, она глазастая, чувствительная, трепетная.

– Стойте! – закричал он своим подельникам. – Мы уже в самой чаще! Болотом пахнет… И ведьма там, говорят, живет!

– Так мы и ведьму сейчас на болт насадим, – хохочет тот, что впереди всех несется. – Пусть выходит ведьма! Не бойся, Таир, погоняй!

Мальчишка замялся, смотрит испуганно. А есть чего бояться: в самую чащу их завела, к болотам, здесь даже птицы не поют, и темно, словно в сумрак вечерний. А сама перемахнула через кусты и была такова.

Лосиху отпустила, наказав на открытую местность не выходить, молодая она еще и глупая. Вернулась в свое тело, полежала, на солнышко прищурившись. И пошла тихонько в чащу, слушая, как ругаются охотники, пытаясь дорогу назад найти. Так сквернословили, что у меня уши завяли, словно лютики по осени. Да только хоть ором, хоть проклятиями, а сидеть на топи они долго будут. Потому что нет дороги назад. Я ее как ленту смотала, вокруг пояса обернула, узлом завязала. Пока не распущу – не выберутся.

Лошадок и псов ночью выведу, нечего им от дури людской страдать. А то охотнички через пару дней проголодаются, начнут животин своих резать да жрать, сырыми притом – ведь огонь на болотах не загорится. А сидеть им в клетке лесной долго, пока ума не наберутся. Потом, может, и освобожу.

Так что в сторожку я возвращалась довольная, улыбалась даже.

* * *

Только когда добрела, хорошее настроение как ветром сдуло. Служитель сидел на пороге, щурился на закатное солнышко. Хлесса моя в сторонке, косится на чужака, порыкивает, но тот даже ухом не ведет. Сидит, клинок свой начищает.

– Отмыл кухонную утварь? – прошипела я. Он головой кивнул молча, а я опешила. Отмыл, да как! Блестит, смотреться можно, словно в зеркало. Я насупилась и в дом ушла. Села на лежанку, раздумывая. Второй день к закату клонится, а служитель и не думает отчаливать. Видимо, жабами его не проймешь, крепкий оказался. Ну ладно, у ведьмы в запасе средств много, сбежит еще Ильмир, всему свое время. Зато жилище мое в порядок приведет. Я захихикала, представив, что сказали бы его братья по обители, увидав, как служитель Атиса полы в ведьминском логове драит. Я захохотала, вообразив их вытянувшиеся лица – вот бы посмотреть!

Служитель вошел, покосился на меня, отошел подальше. Понимаю: сидит страшилище такое, хохочет само с собой, потешается… Не объяснишь же, что я уже столько лет одна, так что же теперь, лишь слезы лить? Так уже все вылила, целое озеро вон, за леском. Деревенские девки не зря туда купаться бегают, чуют, что водица непростая…

– Чего вылупился? – грубо сказала я.

Он постоял, осматриваясь, но сесть было некуда. Сложил аккуратно свою сутану, сел на нее, к стене привалился.

– Что, ведьм раньше не видел? – оскалилась я.

– Видел, – спокойно ответил он.

...
5