Царевым казалось, что если советский народ приложит какие-то дополнительные усилия – похоронит Ленина, забудет Сталина или впустит назад Солженицына, – то все волшебным образом изменится, заиграет кристальными лучами всеобщего счастья. Они хотели улучшить, но не развалить, оставить хорошее старое, прибавив к нему лучшее новое. Они верили в то, что советская власть вполне совместима с демократией, обилие танков – с избытком туалетной бумаги, а уж свобода слова – извините, у нас это даже в Конституции записано! Царевы честно глотали все диссидентские рукописи и запрещенные книжки, которые могли достать, еще честнее удивлялись – за что же эти книжки запретили, слушали кашляющие и хрипящие голоса – Америки, Стокгольма, Лондона, шепотком и под водочку критиковали партию и правительство, но при этом – по сути – оставались совершенно советскими людьми.