– Он, Машенька, уже не рабочий. Он теперь большой человек. Я схожу к нему, хотя, видим бог, как мне этого не хочется…

– Детям пока ничего говорить не будем. Спрячем, а когда всё наладится, папа сам это заберёт. Я уверена, что всё обойдётся. Ну не могут же они… Ведь народ…

– Мы для них, дорогая, не народ… Но мы с тобой им будем нужны. Врачи всегда нужны… Большевики тоже болеют…

* * *

Вольская совершала ежедневный моцион, получая удовольствие от тёплого, уже почти летнего солнца. Размеренная ходьба по любимым улицам способствовала приведению в порядок её внутреннего мира. Путь свой она мысленно делила на отрезки, и на каждом из них её воображение рисовало свои картины. Скромный бульвар на улице Правды, навсегда оставшейся для неё Кабинетской, оно превращало в Les Champs-Elysées, где ей довелось побывать в далёком досоветском детстве. На Владимирском проспекте, глядя на театр имени Ленсовета, она вспоминала о «Владимирском игорном доме». Перед ней появлялись тени некогда живших неподалёку Достоевского и Некрасова. Переходя родную Ивановскую-Социалистическую, каждое лето утопавщую в тополином пуху, она вновь становилась юной кокеткой. Однажды кокетка умудрилась на этом перекрёстке споткнуться и, на радость зевакам, шлёпнуться на чугунную тумбу, зачем-то установленную на краю тротуара. Тумба была с трещиной, и все, кто был в курсе происшествия, потом беззлобно подтрунивали над Лизой – чугунная голова оказалась крепче чугунной тумбы. «Это Серёжа придумал про чугунную голову, – вспомнила Елизавета. – Тумба до сих пор стоит. Целая. А Серёжи скоро тридцать лет, как нет». Она вздохнула. Мысли о брате, которого она с годами вспоминала всё чаще, настроили её на элегический лад.

Окинув взглядом перекрёсток с тумбой, Вольская продолжила свою размеренную ходьбу в сторону Звенигородской улицы. Так она могла гулять по несколько часов, ничуть не уставая. Когда-то ей нравилось в такт шагам творить свои произведения, теперь же её мысли, в основном, текли в более прозаическом русле. В данный момент она пыталась понять, в самом ли деле звучали дикие слова, долетевшие до её слуха сегодня утром, или это было игрой воображения. «Что это такое? Слов таких не существует. Придумать их я не могла. Но что-то было в них знакомое… – думала Вольская. – А может, не слова мне знакомы? Было что-то в интонациях? Да нет, шипение какое-то и всё… Или голос? Приглушённый, странный, но был какой-то отзвук…». Пройдя по одному из своих обычных кругов: Социалистическая, Правды, Звенигородская, Загородный, она в задумчивости дошла до пяти углов, зачем-то перешла на другую сторону, где и очнулась от своих размышлений. Так и не придя ни к какому выводу, она собралась повернуть обратно, в сторону дома. У пяти углов её взгляд зацепился за что-то, что не сразу дошло до сознания Елизаветы Марковны, сосредоточившейся на дороге. Когда она миновала перекрёсток и оглянулась, ничего необычного поблизости не оказалось. Она замедлила шаг, через некоторое время снова осмотрелась и вдруг заметила близнецов Митиных и Сильву, которые приближались почему-то вместе и почему-то с противоположной от школы стороны. Дети быстро прошли мимо Вольской, не обратив на неё внимания, мимо своего подъезда, свернули за угол и скрылись, вероятно, в родной подворотне. Тут Елизавета Марковна, наконец, сообразила, что же смутило её несколько минут назад: Сильва, которой полагалось быть на занятиях во Дворце пионеров, изучала нечто в витрине магазина с совсем недетскими товарами. Близнецов в тот момент поблизости не просматривалось.

Елизавета Марковна не успела обдумать увиденное – к дому подходили её новые знакомые. В руках у Шурика был объёмистый свёрток. «Ну вот. Надо отдать людям их вещи, – подумала она. – А я ведь даже не спросила, как их зовут. Шурик – это фамилия. А имена?» Вслух она сказала:

– Я вижу, вы успели и в магазине побывать. Удалось вам поменять билеты?

– А? Да-а. Тока нонче не было билетов-та, – протянула тёща Шурика.

– Простите?

– Не было нонче-та, – повторила тетёха и уточнила. – Завтра.

– Простите, но я не поняла, вы купили билеты или нет?

Тут в разговор пришлось вступить Шурику:

– Не было билетов. Сказали, может, завтра будут.

– Да что же мы на улице стоим. Пойдёмте в квартиру. Там обсудим, что делать, – решила Елизавета Марковна и, открывая дверь, добавила. – А как вас зовут? Мы так и не представились друг другу. Я Елизавета Марковна Вольская.

Незваные гости пробурчали в ответ что-то невнятное. Вольская остановилась на лестничной площадке и вопросительно посмотрела на них.

– Андрей Петрович Шурик, можно просто Андрей, – пришлось повторить молодому человеку. – А это тёща моя, Наталья Степанна… Иванова.

– Очень приятно, – констатировала Вольская и открыла дверь в квартиру.

В ноздри ударил умопомрачительный сладкий запах свежеиспечённых булочек. Поэтесса прикрыла глаза, и перед ней из воздуха возникло золотистое, припудренное белым, украшенное кремовым кондитерское изделие округлой формы. Она открыла глаза. Видение исчезло, но запах остался.

– Одну минуточку, – сказала она топтавшимся в прихожей Шурикам-Ивановым и прошла в кухню.

Видимо, это был день сюрпризов не только для Пичужкиных. У плиты вместо ожидаемого Льва Эдуардовича, до сих пор единолично владевшего секретом влияния на обонятельные рецепторы ближних, или хотя бы Нинели Виленовны стоял Ростислав Петрович. На нём были цветастый фартук с большим карманом в виде божьей коровки и такая же цветастая косынка. Явление Митина-старшего у плиты уже само по себе вызывало удивление. Вдвойне поразительно было, во-первых, то, что это явление наблюдалось в середине рабочего дня и, во-вторых, то, что готовил Ростислав не какую-нибудь подвластную любому индивиду яичницу, а восхитительные аппетитные булочки с кремом и сахарной пудрой. Воображение поэтессу не обмануло, и она не удержалась от восклицания, в котором прозвучала смесь иронии и уважения:

– Ростислав Петрович! Вы ли это?!

– Я, Елизавета Марковна! – гордо произнёс сосед. – Вот, знаете ли, решил блеснуть. Специально отпросился в местную командировку, чтобы пораньше домой попасть. Пятница.

– Ну и ну… – не нашлась с ответом Вольская.

– Действительно. Пятница. Тринадцатое, – раздался из коридора голос Нинели, которая сегодня работала в первую смену и дома находилась на законных основаниях. – Слушайте его больше, Елизавета Марковна. Блеснуть он решил. Это он долги отдаёт, – пояснила Митина со смехом. – Кстати, кто-нибудь знает, куда подевался наш спичечный коробок. Ростик, ты газ чьими спичками зажигал?

– Как это, долги отдаёт? – удивилась соседка. – Спички ваши я не видела, а свои забыла, кажется, на полочке у плиты. Наверное, Ростислав Петрович их использовал.

– А так отдаёт… Ой, забыла! Елизавета Марковна, а кто это там под вашей дверью скучает?

– Ой! Забыла! – в свою очередь вскрикнула Елизавета и заспешила к себе, бросив на ходу, – Потом обязательно расскажете! А спички найдутся…

Андрей и Наталья Степановна не то, чтобы скучали, но вид имели не очень весёлый.

– Простите, ради бога! Проходите, пожалуйста, присаживайтесь, – проговорила запыхавшаяся Вольская. – Так, что же мы будем делать?.. Не спать же вам, в самом деле, на вокзале… Можете, конечно, переночевать у меня. Но, увы, могу предложить только матрац на полу…

– Мы согласные, – как-то слишком быстро ответила Наталья. Это царапнуло слух хозяйки, однако, предложение высказано, согласие получено – делать нечего.

– Мы, ежели чего, поесть там, так мы сами. Вы не волнуйтеся.

– Да. Мы в столовой поели. Нам бы только чаю вечером, – поддержал тёщу Андрей.

– Чаю так чаю, – согласилась Елизавета Марковна, почти жалея, что поддалась благородному порыву и предложила кров неизвестно кому. – Вещи можете вот здесь, у шкафа, поставить. Тогда места хватит.

– Спасибочки, – Наталья с зятем, кажется, старались не смотреть на хозяйку. – Мы таперче ещё до мага′зина сходим, а к вечеру′ придём.

– Хорошо, хорошо. Когда вернётесь, то позвоните два раза. Я открою.

Приезжие удостоили её кивком головы с порога.

Вольская несколько секунд, молча, смотрела на закрывшуюся дверь. Положительно с этими людьми было что-то не так. Ничего не придумав, она вернулась в кухню, где подходило к концу приготовление нежнейших булочек. Одновременно с ней, только с другого конца квартиры, а точнее через дверь чёрного хода, в кухню, весело перебрасываясь короткими, только им понятными фразами, ввалилась детская троица и тоже жадно вдохнула неземной аромат свежей выпечки.

– Папа! – хором воскликнули близнецы при виде отца в экстравагантном наряде в цветочек с божьими коровками. – Ты, и правда, на это пошёл?!

– Правда, – вздохнул Митин.

– Ух ты! Здоровски! Хорошо-то как! – дети, похоже, были отчасти в курсе происходящего.

Елизавета Марковна, уже освоившаяся с новым обликом соседа, вежливо попросила удовлетворить её любопытство.

– Ростислав Петрович, скажите на милость, что спровоцировало ваши подвиги?

Вместо потупившего глаза мужа рассказ, посмеиваясь, повела Нинель Виленовна.

* * *

А дело было так. Накануне вечером в первой комнате семейство Митиных в полном составе, уютно устроившись на единственном раскладном диване-книжке, наслаждалось просмотром любимого фильма «Двенадцать стульев». Высоко задрав головы, поскольку в их, как нелестно называл Ростислав Петрович законные метры, «живопырке» место для телевизора было только на шкафу, они дружно хохотали над похождениями «великого комбинатора».

В тот момент, когда голос Ростислава Плятта за кадром завершил фразу: «В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селёдки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушёных яблок», Ростислав Митин вдруг громко произнёс:

– Замечательный был борщ!

Три пары глаз с удивлением уставились на него.

– Очень вкусный, – закончил мысль Ростислав, продолжая следить за происходящим на экране и не замечая немого удивления своих родственников.

Первой отреагировала Нинель Виленовна:

– Ты о каком борще говоришь? – спросила она. – Поданный у Альхена?

Теперь все головы повернулись к ней.

– У какого ещё Альхена? – не понял супруг.

Головы снова повернулись.

– У мужа Сашхен, – спокойно ответила Нинель, а дети начали похихикивать, получая явное удовольствие от родительского диалога.

– Какой ещё Сашхен, – Ростислав начал немного нервничать. – Ничего не понимаю.

– Из «Двенадцати стульев». Ты что сейчас смотришь?

– Я смотрю «Двенадцать стульев». А при чём тут…

– Как при чём? Ты же решил, что у них был борщ «очень вкусный». Твои слова.

– У кого?

– У Альхена и Сашхен!

Дети начали давиться смехом. Происходящее в реальности было не менее занимательно и абсурдно, чем происходящее на экране телевизора.

– Да о чём ты говоришь? При чём тут фильм?! Ты вчера сварила борщ! Я его съел! Он был очень вкусный!

– Мам, а почему мы борщ не ели? Ты нам почему не дала? – внесла свою лепту Лара.

– Потому что я его не варила! Не было никакого борща. Ни вчера, ни позавчера, ни сегодня!

– Как это не было, когда Я ЕГО СЪЕЛ! – уже раздражённо воскликнул Ростислав.

– Я – не – варила – борщ! – членораздельно произнесла Нинель.

– Тогда – что – же – я – съел? – не менее членораздельно вопросил её муж.

Страсти накалились. Две пары глаз сверкали, уставясь друг на друга. Две другие пары сновали взглядами туда-сюда, словно следили за теннисным мячиком. Фильм был забыт.

– Не знаю, что ты там съел, но я ничего подобного не готовила! Я сварила куриный бульон! И оставила его на нашей конфорке для тебя!

– Не может быть! Не было бульона!

– Не может быть! Кастрюля стояла на правой дальней конфорке. Как всегда!

– Не на правой, а на левой! И не с бульоном, а с борщом!

– Скажи мне, пожалуйста, а на правой конфорке ничего не стояло? – Нинель Виленовна начала, наконец, о чём-то догадываться

– Ну, стояло там что-то, в чём-то бежевом. Я ел то, что было в синей кастрюле.

– Наша кастрюля бежевая.

– Бежевая, синяя – какая разница! И вообще, где вы все были, когда я пришёл с работы? Вообще никого не было в квартире, кроме нашей драгоценной Елизаветы! – перешёл в наступление Ростислав. – Появился, правда, после меня Пичужкин. Мы с ним парой слов перекинулись… Так где вы все были?!

– Ну, всё понятно, – уже мирно проговорила Нинель. – Я была на работе, сам знаешь, вторая смена. Дети – в кружке. А ты слопал соседский суп. Так-то вот.

– Не может быть, – смутился Ростислав.

– Очень даже может, – вздохнула его жена. – Пойдём извиняться… – и, подумав, добавила, – Только вот интересно, почему никто не хватился своего борща? Вернее, почему Пичужкины не хватились – ведь это их кастрюля и конфорка тоже их…

И в то время, когда отец Фёдор и Киса Воробьянинов стали пинать друг друга в борьбе за сокровище, Митины уже переминались с ноги на ногу в комнате соседей с запоздалыми извинениями.

* * *

В четвёртой комнате в тот вечер происходило следующее. Пичужкины тоже смотрели телевизор, правда, с большим комфортом, чем Митины, благодаря более пристойным жилищным условиям. И тоже наслаждались. «Двенадцать стульев» Леонида Гайдая с неповторимым актёрским составом во главе с Арчилом Гомиашвили, Сергеем Филипповым, Михаилом Пуговкиным давно и прочно завоевали сердца всех обитателей Квартиры номер семнадцать. Даже самая старшая Елизавета Марковна при случае нет-нет, да и вворачивала в свою речь какую-нибудь цитату, вроде «утром деньги – вечером стулья…» Что уж говорить об остальных.

Итак, Пичужкины буквально приникли к большому экрану недавно купленного «Темпа». Перечисление того, что «в этот день бог послал Александру Яковлевичу», видимо, вызвало у Льва Эдуардовича, как и у Ростислава Петровича, приятные гастрономические ассоциации. Примерно в то же время, что и сосед, он изрёк:

– Раечка, почему ты раньше не варила такой вкусный бульон?

Раиса, в отличие от Нинели, быстрее переключилась с киножизни на реальную.

– Что ты имеешь в виду, Лёвушка? Какой бульон?

– Куриный. Очень насыщенный. Вкусный, – Лев Эдуардович даже слегка причмокнул, вспоминая.

– Лёвушка, я не варила бульон.

– Ну как же. Вчера. Я пришёл с работы. В кухне ещё Митин был, посуду мыл. Мы поговорили. Я разогрел бульон и съел, – он снова причмокнул.

– Боже мой! Да не было у нас бульона, – начала заводиться Раиса. – Где ты его взял?

– Как? На плите, конечно. На нашей конфорке, – ответил Лев и, хитро поглядывая на жену, как бы говоря «не подловишь», добавил, – Я по-омню. На правой задней, то есть дальней.

Сильва, мало чем отличавшаяся от своих приятелей из первой комнаты, развеселилась:

– Папочка, – пропела она ехидным голоском без тени уважения к родителю, – наша конфорка не пра-авая дальняя, а ле-е-ва-ая.

– Видишь, даже ребёнок знает! – удовлетворённо заметила Раиса, стараясь вновь переключиться на любимый фильм. – Так что не было у нас бульона.

– Папочка, а мамочка вообще-то борщ варила. Я его ела днём.

Чувствуя неладное, Лев Эдуардович, как и Ростислав Петрович, в критический момент предпринял словесную атаку:

– А где были вы? Почему мне никто ничего не сказал? Почему я должен сам догадываться, что вы там готовили?! На плите была одна кастрюля! С бульоном! И точка! На правой дальней конфорке! В бежевой кастрюле!

В целом мирно настроенная Раиса очень не хотела отрываться от просмотра фильма и махнула, было, рукой на суповые загадки, но потом задумалась.

– Подожди. Нет у нас бежевой кастрюли. У нас – синяя. Что же получается? Ты приговорил митинский бульон что ли? Это у них – бежевая.

Сильва захихикала, а Лев Эдуардович как-то погрустнел, однако не сдался:

– А было вкусно! Ты так не варишь! Ты не умеешь! Ты вообще не умеешь готовить! Суп!

В ответ на эти инсинуации Раиса начала грозно сдвигать брови и приподниматься с дивана, но в этот момент к ним постучали. Сильвочка резво вскочила и со словами «а это, наверное, борщ» распахнула дверь. На пороге топталось семейство Митиных в полном составе.

* * *

– Ну, когда всё разъяснилось, когда стало понятно, что это Ростислав первым всё перепутал… Хотя, оба хороши, конечно… Он и решил загладить вину. А оригинальное наказание придумала Раечка… Так что, приглашаем всех на чай.

История в изложении Нинели Виленовна получилась не только забавной, но и поучительной. Митина от природы была неплохой рассказчицей, да ещё сказывался воспитательский опыт. Периодически она развлекала соседей сценами из детсадовской жизни. Чаще всего героиней повествований была пятилетняя барышня Марина Соркина. Блиставшая «изысканным воспитанием» деточка, переступив порог старшей группы, останавливалась у двери и шаркала ножкой. Затем она чётким шагом подходила к воспитательнице, смотрела той прямо в глаза и очень вежливо, грассируя, произносила: «Здг-гаствуйте, Нинеленовна. Я сегодня пг-госнулась, умылась, оделась и к Вам пг-гишла». Как-то раз пресловутая Марина сообщила, что на обед она ест «только кугу-гябу», и отказалась брать в рот что-либо другое. Пришлось провести вежливую беседу с забиравшим её «папой Сог-киным», как именовала его дочь. Неестественные манеры девочки Митиной не нравились, но она старалась относиться к ним с юмором.

Пока Нинель говорила, в кухню постепенно стекался квартирный люд. Первоначально возникшие у чёрного хода дети то приходили, то разбредались по своим углам, пока, в конце концов, не обосновались в общей комнате, примостившись на перевёрнутом, столетней давности, корыте Шуриков и старой коляске Сильвы. Участники вчерашних событий, они всё равно с удовольствием слушали о разыгравшейся комедии.

Вскоре на коммунальной сцене появилась ходившая в парикмахерскую Раиса. Тоже почему-то через чёрный ход. С загадочно романтическим видом, слегка касаясь кончиками пальцев новой причёски, она поинтересовалась, что происходит. Ей никто не ответил, и она осталась в кухне слушать рассказ со своим участием.

Последним, в отличие от остальных через парадный вход, пришёл Лев Эдуардович и тут же живо включился в собрание на последних фразах повествования:

– А давайте-ка на чай все к нам! – и, предупреждая возможные протесты, пояснил. – У нас места больше всего. У вас, Елизавета Марковна, комната, конечно, самая большая, но мебели, простите, тоже не мало. А уж про вашу, товарищи Митины, простите, «бытовку» и говорить нечего. В кухне просто неуютно. Так что, милости просим…

Никто не возражал, и, спустя минут десять, все дружно уплетали дивное творение Ростилава Митина за круглым столом Пичужкиных. О том, что скоро ужин и можно испортить аппетит, никто не думал. А кое-кто думал, что в квартире, волей судьбы, появился второй кулинар-любитель и, вполне возможно, теперь поживиться вкусненьким можно будет гораздо чаще, чем прежде. Утренние события несколько поблёкли на фоне желудочных радостей, а про появление никому не известных Шуриков-Ивановых большинство присутствовавших и не знало.

* * *