Глава 3
Что такое смерть?

К тому времени домашняя обстановка становилась все напряженнее. Амплитуда непонимания между мной и матерью стремительно возрастала. Она была занята своей личной жизнью, я – своей. Она не знала обо мне ничего, а я НЕ ХОТЕЛА о ней ничего знать. Да и что ей рассказывать, если и так понятно, что она меня и слушать не станет, а возьмет и прибьет.

В итоге мы с Викой внаглую зависли в Москве у мужиков на три дня. Я-то не волновалась, потому что подготовилась основательно: в это время проходил театральный фестиваль в школе с выездом из города. Я же умнее всех! Я все просчитала! Но не учла самую малость: Вика ни на какие кружки не ходила, и у нее алиби, соответственно, не было. Поэтому ее мать подняла тревогу по всему городу, запугивая своими знакомыми друганами-бандитами. Если бы не Вика – все прошло бы гладко, как и всегда, и никто бы ни о чем не догадался.

Но!.. Без Вики же никуда! Все-таки подруга… Когда я вернулась домой после трехдневного отсутствия, мать избила меня за то, что нашла у меня на столе визитку с номером сотового телефона Николая, и за то, что Викина мамаша угрожала бандитскими разборками не только моей матери – чего с нее взять-то! – но и ее любимому Саше-Греку. Самое интересное, что Викина мать после того, как узнала, с кем спит ее дочь, не только успокоилась, но стала даже ей гордиться. А вот у меня было все гораздо сложнее. Ее-то не били! В общем, как я чувствовала себя забитой овцой всю жизнь, так ей и осталась, несмотря на деньги, которыми могла теперь с легкостью распоряжаться.

1997 год

(Из дневника Алисы)

То, что Алиса вернулась именно в этот день, было исключительно моей заслугой. Она, видимо, запамятовала. После звонка мне на квартиру Викиной матери с угрозами, а потом – ее триумфального прихода, когда она меня чуть за волосы не оттаскала – Грек спас! – я перерыла в Алискиной комнате каждую щель, каждый карман, перетряхнула каждую книгу… И я нашла то, что искала! Я нашла визитку этого урода, этого поганого мента, который совратил моего ребенка. Я позвонила по указанному телефону и – нет, я не кричала, потому что у меня уже не было голоса от рыданий – я прошипела:

– Николай Петрович?

– Да.

– Если ты, козел вонючий, не отпустишь мою дочь с подругой, я звоню в уголовный розыск и сдаю тебя с потрохами! Если ты думаешь, что сможешь отмазаться – даже не мечтай! Мой муж работает с фээсбэшниками, так что на тебя управа найдется! У тебя ровно два часа. Дальше я звоню, кому надо.

Я блефовала по-крупному, но мои угрозы возымели действие: упускать доходное место гребаный полковник МВД не хотел из-за каких-то сопливых малолеток. Ровно через два часа после звонка моя дочь и Вика были на пороге нашей квартиры. Это из центра Москвы! Не иначе, как на машине с мигалками привезли.

…Почему Алисины отлучки долго оставались мне неизвестны? Почему я не звонила во все колокола раньше ее глобального трехдневного загула с мужиками? Как вам это не покажется абсурдным: я верила дочери. ВЕРИЛА! Или изо всех сил ХОТЕЛА ВЕРИТЬ. Или это была своего рода терапия, чтобы не сойти с ума? Я заставляла себя верить, как только может верить дочери мать, считающая своего ребенка самым-самым. Самым лучшим, самым добрым, самым красивым. А моя дочь мне безжалостно врала, что они уезжают с театральным школьным кружком или с танцевальным ансамблем «Атлантида» на выступления в другие города, на двухдневные фестивали…

Ее вранье всплыло бы и раньше, но Алису прикрывали друзья-приятели. Особенно в этом преуспел некий Женя. Хороший мальчик, танцор из ансамбля «Атлантида»: забавный такой плотненький пацанчик с огненно-рыжими волосами и смешными детскими конопушками на носу. Внешне он совершенно не соответствовал утонченным танцорам, но Алиса уверяла, что он занят в ведущих партиях.

Я подумала, что с ним моя дочь будет, как за каменной стеной, настолько Женя показался с первой же встречи честным и открытым. Поэтому я и отпускала Алису с ним везде, даже на двух- и трехдневные выезды в другие города. А потом оказалось, что поездки с «Атлантидой» – сплошной обман. Паренек любил мою непутевую Алиску, а та, пользуясь его чувствами, прикрывала свои московские похождения.

Сначала он бывал у нас дома часто, но к концу Алискиного одиннадцатого класса стал появляться все реже и реже, а на выпускном вечере в школе к нам с дочерью не подошел, чем удивил меня чрезвычайно. Алиса сказала, что они с Женей недавно поссорились. «Еще помирятся», – подумала я, совершенно не представляя, во что может вылиться неразделенная подростковая любовь.

Выпускной вечер прошел скомкано. Накануне дочь в очередной раз загуляла, а потом, на бегу готовясь к вечеру, начала красить волосы, и они вдруг превратились из русых в смолянисто-черные. Как воронье крыло! И хотя за этот год ее волосы я видела-перевидела любых цветов и оттенков, но все же черный исключался, потому что Алиса сразу становилась похожа на армянку, как моя бывшая свекровь. Потом мне парикмахеры объяснили, что от частых окрашиваний продукцией различных, не всегда добросовестных, фирм произошел эффект наложения, непредвиденная химическая реакция. Почти как у Кисы Воробьянинова в «Двенадцати стульях». Короче, та девушка, которую я привела на получение аттестата, мало походила на Алису. На нас недоуменно поглядывали.

Впрочем, судя по дневнику, который я сейчас читаю, и ее внутренний мир мало походил на ту девочку, которую я считала своей дочерью. Вы сильно удивитесь, но такое пожирающее изнутри чудовище, как зависть, у меня отсутствует полностью. Я могу от души порадоваться за более удачливого человека, но не более того. А моя дочь, оказывается, завидовала черной завистью всем богатым сверстникам, что привело непутевую Алиску к воровству. К воровству! До чего же нужно докатиться, чтобы брать чужое? Это ведь неуважение к себе самой, прежде всего, но она этого не понимала, считая себя круче крутой.

Уговорить Алису поступить в институт после окончания школы не получилось. Да и аттестат был откровенно троечным. До учебы ли было моей дочери при постоянных гулянках! А я считаю, что высшее образование необходимо для общего повышения интеллекта. Просто – нужно окончить институт, и все. Кем ты будешь работать – второй вопрос. Но дочь уперлась рогом. Она буквально бредила пошивом модной одежды, и только на этом поприще видела свое дальнейшее существование.

Может, я и не противилась бы мечте дочери, ведь сама хорошо шью и Алису научила азам этого ремесла, так необходимого при тотальном советском дефиците… Но в перестройку все круто изменилось: ателье, с успехом просуществовавшие советский период, закрывались одно за другим из-за отсутствия работы. Балом ныне правили «челноки» – перевозчики тряпок из Европы, Китая и Индии. Зачем тратить время на пошив, если теперь на рынке можно приобрести все, что заблагорассудится? Можно съездить на Черкизон – Черкизовский рынок – и купить любую вещь от китайского пуховика и нижнего белья, до норковой шубы и цыганского золота. ВСЕ! Поэтому я не дала Алисе пойти в швейное училище, как она хотела.

Моя дочь будет пэтэушницей?! Такого позора для семьи я допустить не могла. Какие же глупые мысли меня тогда волновали! Позор… Разве может быть позорной любая учеба или работа? Гордыня! Вот что мной правило. И несусветная глупость. Теперь-то я понимаю. К сожалению, слишком поздно понимаю.

Оставался компромисс между институтом и ПТУ – техникум. После того, как вскрылись Алискины гулянки, разве я могла ее отправить учиться в Москву? Я затолкала дочь в противоположную от столицы сторону – в удаленное Подмосковье.

В этом году я оканчивала школу и «готовилась» к экзаменам. Почему в кавычках? А потому что мы с моим развеселым классом безжалостно прогуливали уроки. Перестроечное время было страшным для взрослых, а нам было пофиг!

Мне весь прошедший год нравилось общаться с ребятами из танцевального клуба «Атлантида». Туда ходили необыкновенные парни и девушки: прикольные, умные, добрые, интересные собеседники, веселые, сильные телом и духом, симпатичные… И еще кучу превосходных эпитетов. Они приглашали меня на свои концерты и праздники.

Один из этих ребят – Женя (Ниндзя, как его называли друзья), даже влюбился в меня, но мне он внешне не нравился, поэтому его любовь я воспринимала как дружбу. Женя не был красавцем, но – добрейшей души человек. По первому зову он мчался ко мне, а я относилась к этому, как к должному. Вроде бы в некоторые моменты можно обойтись и без него, но жизнь при этом становилась не так интересна и весела.

Это был простой, добрый, веселый парень, который хотел, чтобы я стала его женой. Но я такой вариант и не рассматривала, поскольку мои увлечения были, мягко говоря, не детскими, а совращать хорошего парня не хотелось. Поэтому до постели не дошло, хотя у него в гостях я бывала частенько, познакомилась с родителями и с сестрой. Я воспринимала Женю за близкого друга, а как сексуальный партнер он меня не привлекал. И даже то, что он в меня влюблен – лишь забавляло.

Все шутки мигом закончились, когда я узнала, что мой безответный дружок внезапно умер. Он умер в том возрасте, когда о смерти не задумываешься вообще. Когда-то это будет? А в тот день трубку телефона взяла моя мать, и сказала:

– Звонят из «Атлантиды». Умер какой-то Женя.

Мне и в голову не могло прийти, что это – Женька-Ниндзя: добрый и светлый парень, которого все любили. Все, кроме меня. Он не был ни наркоманом, ни бандитом, ни инвалидом, и вдруг – смерть! Этого быть не может!

Женьку нашли в его комнате задушенным полотенцем родители, вернувшиеся с работы. Друзья говорили, что он не мог покончить с собой, настолько это был веселый и жизнерадостный человек, просто он хотел словить собачий кайф. А его сестра сказала мне на похоронах, что если бы я была в тот день с ним, то ничего бы не случилось, и очень удивилась, когда узнала, что у нас с Женей не было близких отношений. По ее словам получалось, что я во всем виновата!

Я проревелась на похоронах и больше никогда о нем не плакала. У меня даже не возникало никаких угрызений совести. А с какой это стати! И сразу нашла Жене замену. Не траур же носить по несостоявшемуся жениху!

…После выпускного вечера в школе я бездельничала в городе. Ни в какой институт я поступать не собиралась, как настаивала мать, а поступила в техникум по ее указке, только чтобы она от меня отвязалась. И, что естественно, продолжала дружить с Викой. У нее дома целыми днями напролет не было родителей, и мы зависали там с обычными парнями, потому что богатых мужиков нам хватило с лихвой. Особенно мне! Деньги-то теперь были!

Нашими с Викой временными дружками стали Мишка Иванов и его сосед Тимоха. Я была с Мишкой. Вичка – с Тимохой. Мы весело и прикольно проводили время то у Вики дома, то у Мишки. Казалось – так будет всегда: легко и хорошо. Но я неосторожно залетела. Предохраняться так и не научилась, или мы просто не задумывались, что от этого могут появиться дети?

На тот момент мать продолжала жить гражданским браком со своим другом детства или бывшим одноклассником – я сильно не вникала! – с Сашей-Греком. Когда она узнала о моей беременности, то с ужасом воскликнула:

– Если ты родишь, то Грек меня бросит!

Отличное предположение… Я-то была уверена, что мать обрадуется рождению внука или внучки, и меня поддержит в этом случае, а оказалось – ей это вовсе и не нужно. Я позвонила Мишке Иванову и сообщила:

– Я беременна!

На что он выпалил:

– Выходи за меня замуж! – как честный-пречестный мужчина.

Но что-то я себе совсем не так представляла предложение руки и сердца. Это было сказано как бы – между прочим. Я положила трубку и задумалась. По идее этот такой-растакой Миша должен был тут же примчаться ко мне с букетом роз и умолять меня не делать аборт. Или я мыльных опер по телеку насмотрелась? Но этого не произошло. Возможно, он подумал, что я и так рожу безо всяких уговоров.

А для кого рожать этого ребенка, если кроме меня он никому не нужен? В итоге мы оба умрем с голоду. И я решила, что пойти на аборт будет лучше.

1997 год

(Из дневника Алисы)

А что другое я могла сказать? Сказать Алисе правду, что она шизофреничка, и дети ее будут тоже неполноценными? Откровенничать при ее неуравновешенной психике я не решилась. К тому же соседка-пенсионерка разрешила родить несовершеннолетней дочери, и теперь сама сидела без денег дома с этим ребеночком, а шалавистая дочь продолжала шляться по мужикам. Премило!

Мне и Алиски одной хватало без царя в голове, а тут еще психически больной младенец на голову свалится. Разве я достойна подобной участи? Только сейчас, когда рядом со мной Саша, я наконец-то почувствовала себя любимой и желанной женщиной. По-настоящему любимой! И что? В угоду моей гулящей дочурки без мозгов, я должна пустить свою жизнь под откос?

Никогда не думала, что придется говорить страшные слова об аборте своей дочери, потому что помню, какой шок был у меня, когда собственная мама сказала мне те же слова. Но Алиса нездорова, а у меня появился шанс родить самой полноценного малыша.

Чтобы не травмировать и без того ненормальную Алиску, я произнесла вслух нейтральную фразу, слегка переведя стрелки на Сашку, который по сути для Алиски – чужой человек. Мне же хотелось, чтобы дочь не возненавидела меня еще больше при слове «аборт». Хотя куда уж больше!

– Если ты родишь, – сказала я в ответ на ее признание в беременности, – то Грек меня бросит!

Только Алиса, как всегда передергивает, вырывая из контекста те фразы, которые перед ней самой оправдают ненависть ко мне. Потому что дальше я продолжила:

– Грек уйдет, и у нас не будет денег на существование. Папа Леша перестанет платить алименты, как только наступит твое совершеннолетие. Это произойдет ровно через полгода. Даже ребенок еще не родится. Я зарабатываю – впритык: еле-еле хватит на квартплату и еду. Если бы не Грек, то мы давно уже зубы сложили на полку. Ты не работаешь. И, судя по всему, не собираешься. На что мы будем растить ребенка? Ты можешь и не избавляться от беременности, если виновник залета возьмет ответственность за малыша на себя. И не только ответственность, но и материальное обеспечение. Звони ему!

В том, что она сразу позвонила Мише Иванову, и он позвал ее замуж, Алиса не призналась. Зачем? Она в очередной раз соврала, что отец ребенка не хочет знать ни ее саму, ни их пока еще нерожденного малыша. Так она решила переложить ответственность за принятие решения об аборте полностью на меня, чтобы пригвоздить чувством вины. За долгие годы нашего общения моя дочь научилась манипулировать материнским инстинктом. Скажу жестче – не манипулировать, а шантажировать!

Не скрою, долго меня это чувство за невинно убиенного младенца мучило: а вдруг, если бы Алиса родила, то она бы остепенилась, и ничего бы плохого не произошло… Рассуждала я обычно вслух при моем гражданском муже. На что Сашка-Грек, привыкший, как бизнесмен, рассуждать логически и решать вопросы по мере их поступления, не полагаясь на русское абы-да-кабы, здраво возражал:

– Не мучай себя, не изводи никакими черными мыслями. Ничего бы не изменилось!

Все прошло нормально. В смысле – аборт. Первый мой аборт. Первое мое убийство ни в чем не повинного дитя. Несмотря на смерти знакомых людей рядом со мной, сама я к этому руку не прикладывала, а тут…

Но четко помню, как мать со своим дружком Греком забирали меня из роддома на его черном слоноподобном джипе. Я юркнула на заднее сидение, пряча глаза от стыда. Почему-то было нестерпимо стыдно за мой малодушный поступок, за мой отказ от младенца, а мать всю дорогу шипела, как змея. По моим щекам текли горькие слезы от странного ощущения потери. Как будто часть тела или души оторвалась от меня и – самое ужасное! – это нечто не вернуть ни за какие деньги, ни за какие богатства.

Меня настигло первое в моей жизни чувство утраты. Не в тот раз, когда умер друг Женя, а сейчас. Нужно было пересмотреть свое отношение к окружающему миру пока не поздно, но никто мне никогда не объяснял, сколько же на самом деле стоит человеческая жизнь. Со мной вообще никто по душам не разговаривал, кроме бабушки Оли, будто я какой-то подкидыш, на которого не стоит тратить время. Но ей же всего не расскажешь! Вот и аборт от нее скрыли по договоренности с мамой. До всего приходилось допирать самой.

Только после аборта стало доходить: потерять материальное легче, чем потерять часть себя и часть своей души. Но словами выразить свое состояние я не могла. К тому же мать продолжала сыпать на меня какие-то непонятные обвинения.

Я же, глядя на эту парочку, почему-то вдруг возненавидела из обоих. Мать за то, что она меня ругала и била за мои проступки. Но она – моя мать. Этим все сказано. А вот Грек всегда отстраненно молчал, когда мы с матерью ругались. Иногда мне казалось, что ОСУЖДАЮЩЕ молчал, и не вмешивался в наши выяснения отношений. Но именно поэтому он стал для меня врагом номер один. Он не считал меня человеком, и я отвечала ему тем же.

Но главное – он не считал меня привлекательной женщиной, что было гораздо обиднее и больнее. Он ни разу не посмотрел на меня, как на женщину, которая может ему понравиться. А в его мимолетном взгляде на меня часто сквозило пренебрежение и даже – брезгливость, хотя, я думаю – нет! Я абсолютно уверена! – он не раз имел отношения с проститутками. Этого пренебрежения я не могла ему простить НИКОГДА!

И еще бесило, что каждый раз мне говорилось, что в нашей квартире ничего моего нет. Что я сама должна обеспечивать себя, а значит – идти работать. Ага, сейчас. Только штаны подтяну. Да денег Грека хватит на все с лихвой! Нужно просто умеючи тянуть! Он и матери моей постоянно говорил, чтобы она уходила с работы…