Глава 3

Первый телефонный звонок раздался без пятнадцати десять. Я в тот момент сидела на диване и листала журнал с последней статьей Эдуарда Петровича. Крапивин вздрогнул от неожиданности, когда пронзительный звонок нарушил тишину квартиры. Отложив газеты, я поспешила на кухню, чтобы включить «Слушателя» и записать разговор.

– Эдуард Петрович, снимете трубку, когда я вам скажу, – крикнула я на ходу.

Журналист промычал что-то нечленораздельное и поплелся вслед за мной.

Крапивин, волнуясь, замер перед телефоном. Затем он сделал несколько глубоких вдохов и посмотрел на меня, ожидая команды. Я кивнула, и тогда он поднял трубку, медленно, не сводя с меня глаз, поднес ее к уху и тихо сказал:

– Слушаю!

– Эдичка, солнышко, как ты там? – Несколько неприятный женский голос послышался в трубке телефона. Эдуард Петрович сразу расслабился и изменился в лице. На щеках заиграл румянец, губы расплылись в умильной улыбке. Прикрывая трубку рукой, он сообщил мне шепотом:

– Это жена.

Я и так догадалась, что это не с угрозами позвонили, выключила хитрое устройство Захарова и ушла из кухни, чтобы не мешать личному разговору клиента.

– Нет, дорогая, тебе показалось, я ни с кем не разговаривал, я дома один, – оправдывался Крапивин перед женой, которая, похоже, услышала его шепот, обращенный ко мне.

Эдуард Петрович говорил так громко, что мне даже прислушиваться не приходилось. За десять минут семейного разговора я узнала, что Эдуард Петрович жутко скучает по жене, что на ужин он поел пельмешки, а девушка из химчистки так и не позвонила. Распрощавшись с супругой, Эдуард Петрович, заметно повеселевший, вернулся ко мне и сел рядом.

– Марусенька звонила. – Журналист сиял от счастья. – Волнуется за меня, – не без удовольствия добавил он.

– Эдуард Петрович, – я решила воспользоваться его хорошим настроением, – подумайте хорошенько, кому вы могли на хвост наступить?

– Вы опять об этом, – улыбка мигом слетела с его губ. Выдержав небольшую паузу, он внезапно заговорил иначе: – Да, вы правы, я зажался в своем страхе и мешаю вам работать. Но я даже предположить не могу, кто и за что меня преследует. Глупость какая-то. – Неожиданно он сорвался с места и стал нервно расхаживать по комнате. – Еще пять лет назад я работал иначе – остро, актуально, бил, можно сказать, в самые болезненные точки. Теперь мое амплуа изменилось, я по-прежнему пишу на злободневные темы, но совсем по-другому. Как сторонний наблюдатель, корректно, без выпадов и оскорблений.

– Я просмотрела вашу последнюю статью, – вздохнула я, – должна сказать, что вы себя недооцениваете. Ваша статья очень колкая. Корректная, где-то даже дружеская, но это только на первый взгляд.

– Спасибо за комментарии, мне лестно слышать это от вас, от моего читателя, – Эдуард Петрович кокетливо засмущался и снова улыбнулся. – Но вы не видели, как я писал раньше.

– Почему же вы изменили стиль?

– Стал старше, умнее и понял, что журналист может разжечь войну, если захочет, уничтожить или, напротив, возродить. Словом надо пользоваться аккуратно, грамотно. Поэтому я стал сдержаннее в выражениях, но по-прежнему резок в осуждениях.

– Хорошо, мы немного отвлеклись, – я поймала себя на мысли, что мы говорим совсем не о том, о чем следовало бы. – Может, вы все-таки скажете, над чем сейчас работаете?

– Я предпочитаю не говорить о работе, которую еще не закончил. – Он снова уселся за рабочий стол и стал набивать какой-то текст, предварительно повернув экран таким образом, чтоб я не могла видеть, что он пишет.

– Эдуард Петрович, сейчас не до суеверий. Вы в опасности, и ключ к разгадке, возможно, кроется в вашей нынешней работе. – Я безуспешно пыталась докричаться до этого странного человека. И в этот момент новый телефонный звонок снова заставил Крапивина вздрогнуть и побледнеть.

Я бросила взгляд на часы – пятнадцать минут одиннадцатого.

– Это он, – прошептал журналист. – Включайте свою технику, сейчас я с ними поговорю. – Неожиданная храбрость и отчаяние обезумевшего человека накрыли Крапивина. Он поднялся с кресла и направился на кухню.

– Эдуард Петрович, даже не думайте сообщать своему собеседнику, что мы его прослушиваем, – предупредила я Крапивина, приводя аппарат Захарова в действие. – Этим вы только спугнете его. И старайтесь говорить как можно дольше.

– Он всегда сам заканчивает разговор, когда считает нужным это сделать, – сообщил Эдуард Петрович.

– Но вы же журналист, постарайтесь зацепить его, разговорить.

Телефон звонил уже неприлично долго, пора было отвечать. Я кивнула Крапивину, и он снял трубку.

– Что-то долго ты не отвечаешь, – усмехнулся неприятный голос. – Надеюсь, ты понял, что наказание неминуемо настигнет тебя, и ты горько пожалеешь о том, что не прислушался к моим словам. – Собеседник Крапивина как-то расплывчато и совсем неагрессивно запугивал моего клиента.

– Не понимаю, о чем речь, – холодно ответил журналист.

– Брось, Эдуард Петрович, все ты понимаешь. Мне порядком надоело тратить время на телефонные разговоры с тобой. Давай-ка ты, голубчик, завязывай с этим делом, – в этот момент разговор прервался, частые гудки в трубке раздражали своей настойчивостью.

– Я же говорил, – Эдуард Петрович аккуратно положил трубку на базу. – Он всегда сам заканчивает разговор.

Крапивин выглядел уставшим, он снял очки и потер глаза. Я выключила аппарат Захарова.

– О чем он говорил? – спросила я.

– Понятия не имею, – Эдуард Петрович не переставал с силой тереть глаза и лоб. – Вот такой бессвязный бред я слушаю каждый вечер. Ни кто он, ни чего хочет, я понять не могу. – Эдуард Петрович снова надел очки и с грустью посмотрел на меня. – Пойдемте спать, Евгения Максимовна, я чертовски устал.

Крапивин встал из-за стола и поплелся в кабинет. Несколько минут он потратил на то, чтобы перенести информацию с компьютера на диск, потом уселся на диван, отодвинул в сторону стопку журналов и положил на колени свою куртку. Я стояла в дверном проеме, облокотившись на стену, и с умилением наблюдала за тем, как журналист вшивает диск с информацией в свой надежный «сейф», во внутренний карман куртки. Он сосредоточенно наблюдал за иглой с красной ниткой, прокладывая неаккуратные стежки, хотя мысли его были где-то далеко.

Ночь мы провели в разных комнатах, хотя Крапивин настаивал на нашем «тесном контакте». Он по-прежнему придерживался мысли (и меня убеждал в своей правоте), что клиент и его телохранитель в минуты опасности должны быть неразлучны.

– Стена, разделяющая наши комнаты, будет скрывать возможную угрозу…

– Угрозы нет, я буду начеку, – пыталась я утихомирить взволнованного клиента.

– Я готов спать на полу, – джентльменский жест журналиста меня не сломил.

– Эдуард Петрович, я вообще не собираюсь спать, ни на кровати, ни на диване. Вы можете быть спокойны.

То ли усталость, то ли мои слова заставили Крапивина сдаться, и он оставил меня в покое. Я все оставшееся до утра время посвятила изучению разоблачающих трудов журналиста. Многостраничные статьи, пестрящие колкостями и обвинениями, сменялись короткими очерками на свободную тему. Поджав ноги, я устроилась в широком кожаном кресле, накрылась пледом, любезно предоставленным мне хозяином дома, и с интересом углубилась в чтение. После нескольких статей у меня сложилось твердое убеждение, что Крапивин – талантливый, но амбициозный журналист, не терпящий никаких возражений. Его правда, как аксиома, не нуждается в доказательствах и осуждениях, она просто есть, и с ней надо соглашаться.

Крапивин был прав, почти все его «подопечные», подвергшиеся публичному осуждению, могли жаждать мести. Но, выделяя круг подозреваемых, я в первую очередь основывалась на том, что люди, угрожавшие скандальному журналисту, хорошо оснащены в техническом плане. Установить на телефон такое сложное и дорогое устройство, подавляющее запись разговора, может не каждый. Поэтому нечистого на руку директора овощебазы, педагога-взяточника и подобных им я не стала рассматривать в качестве подозреваемых.

На улице уже светало, когда я отложила в сторону последний прочитанный журнал. Из всех обиженных я выделила четырех человек, о них я планировала переговорить с Крапивиным за завтраком. А пока позволила себе короткий сон – откинула голову на спинку стула и прикрыла глаза.

– Все ваши статьи сопровождаются замечательными фотоснимками, – наш утренний разговор о деле я начала издалека.

– Да, со мной работает молодой фотограф, очень талантливый и перспективный, – вяло ответил Крапивин, поправляя махровый халат. Он уже несколько минут молча смотрел в свою чашку с кофе.

– Вы плохо спали?

– Я вообще не спал, – резко ответил Эдуард Петрович. В словах его чувствовались нотки обиды и раздражения.

Я только усмехнулась, вспоминая, как сладко похрапывал мой клиент, пока я читала его творения.

– Что вы собираетесь делать дальше? – спросил он, не поднимая глаз.

– Сейчас вы возьмете все необходимое, и мы поедем на квартиру одного моего друга. Он в длительной командировке, квартира пустует, так что мы можем смело использовать ее как временное убежище. Там вас никто не найдет.

– Наконец-то. – Крапивин встал из-за стола, намереваясь немедленно паковать вещи.

– Пока поживете на этой квартире, а я отправлюсь на встречу с героями ваших разгромных статей, – сказала я.

– Минуточку, – Крапивин вернулся в кухню, – не хотите ли сказать, что я один останусь в чужой квартире? – Он возмущенно посмотрел на меня. – Не бывать этому.

– Эдуард Петрович, это безопасное место.

– Вы с ума сошли, Евгения Максимовна?! Вы не можете оставлять меня одного, вы же профессионал.

– Вот именно, – сказала я и указала на стул: – Сядьте, и слушайте меня внимательно.

Опешивший от моего напора Крапивин послушно присел у стола.

– Я профессионал, и я хорошо знаю свою работу. Если вы думаете, что можете понукать мной и указывать, что и как я должна делать, то могу вас разочаровать. Никому и никогда я не позволяла садиться себе на шею, и вы не станете исключением. Моя обязанность обезопасить вас, и я это делаю. Ваша обязанность… – я на секунду прервала свою пылкую речь, а потом продолжила: – Нет, это даже не обязанность, вы ведь в любую минуту можете отказаться от моей опеки. Скажем, это необходимость, – слушать меня и делать то, что я говорю. Если вам дорога ваша жизнь, найдите в себе силы подчиниться обстоятельствам.

Как нашкодивший подросток, Эдуард Петрович сидел, виновато потупив взор. Минуту он тяжело вздыхал, ерзал на стуле, морщился и только потом решился ответить.

– Вы профессионал, я знаю. Но один я не останусь, буду повсюду следовать за вами. – Он даже побоялся посмотреть на меня в этот момент.

Я выдержала некоторую паузу, а потом, неожиданно для Крапивина, согласилась с его требованиями.

– Ладно, будем действовать сообща. Возможно, так даже лучше, у вас будет возможность объясниться с людьми, которых вы некогда растоптали, уничтожили, лишили бизнеса.

– Не понял, – Крапивин выглядел растерянно.

– Нет, я согласна, вы заслуженно обвиняли людей в мошенничестве и нечистоплотности. Но вам, как журналисту, должно быть интересно, как теперь живут эти люди, что делают. Разве неинтересно?

– Абсолютно неинтересно. – Эдуард Петрович замотал головой. – А к чему вы клоните?

– Я отобрала четыре статьи, которые заинтересовали меня больше других. Первая из них вот эта. – Я положила перед Крапивиным журнал с его разгромной статьей о тарасовской оперной диве.

Он бросил беглый взгляд на фотографию. На снимке была изображена женщина с несимпатичным, даже неприятным лицом, отекшая, с синяками под глазами, с маленькими, как пуговки, глазками и жидкими кучерявыми волосами. Под фотографией заголовок: «Все поет наш соловей», буква «о» в слове «поет» была подправлена красным цветом, в результате получилось «пьет». Глядя на снимок, Крапивин поморщился и прокомментировал:

– Малявина, бездарность, таким, как она, не место на сцене.

– Ну, почему же, о ней долгое время говорили как о самородке.

– Тоже мне, самородок. Ни дня без алкоголя, откровенные наряды, извращенная страсть к молодым мальчикам и муж, который за все это платит. А как мужа не стало, так она и сдулась. – Он зло усмехнулся. – Самородок.

– Может, вы не знаете, но в скором времени планируется грандиозное возвращение дивы на большую сцену.

– Кому она нужна? – скептически заметил журналист.