– Ну хорошо, – улыбнулась я. – Это я так, для проформы… солидность накручиваю. А то у тебя тут вон как все капитально устроено. Когда только организовать успел?

– Да это не я, это все Блюменталь, – отмахнулся Головин.

– Кто?

– Блюменталь, – проговорил тот, хотел сказать что-то еще, но в тот же момент увидел, как в зал входит трио новых посетителей, всплеснул руками и направился к ним.

Вновь появившиеся по своему внешнему виду казались людьми взаимоисключающими, то есть между которыми нет и не может быть ничего общего.

Невысокий, непрестанно вертящий головой плотный мужчина лет сорока выглядел воробьем, которого невесть зачем обрядили в перья орла и придали ему орлиные же статус и значимость. На его круглом лице с анемичным подбородком и тяжелым, длинным утиным носом плавало выражение слепого самодовольства, смешанного с некоторым изумлением: куда это, дескать, я попал?

Дорогой, элегантный, прекрасно сшитый костюм сидел на нем, как драный холст на огородном пугале, но тем не менее нельзя было сказать, что выглядел он совсем уж малопривлекательно.

При всем при этом мужчина время от времени втыкался коленом в ногу идущей рядом женщины с узким надменным лицом, блеклыми, маловыразительными рыбьими глазами и одетой с тяжелой безвкусной роскошью. В отличие от своего живого и энергичного спутника она выглядела как мумия, которую на время извлекли из склепа, где та с достоинством и многовековой спесью возлежала неисчислимое количество лет. Она смотрела прямо перед собой, двигалась скованно, словно заведенная кукла, каждый жест был заранее просчитан и манерно исполнен. Эта женщина чувствовала себя вершительницей судеб, царицей Клеопатрой, от единого движения ее наманикюренного пальчика зависело: быть или не быть? – далее по тексту.

Я не смогла сдержать иронической улыбки: такой чудовищный, всепроникающий, смехотворно раздутый снобизм распирал эту даму.

Чуть поодаль, за спинами этой красочной парочки, выступал солидный, облаченный в строгий серый костюм грузный мужчина с длинным ястребиным носом и уже седеющими кудрявыми волосами.

– Добро пожаловать, Геннадий Иванович! – воскликнул Головин, приближаясь к своим гостям, и начал горячо трясти руку «воробьиного орла». Потом подскочил к «мумии» и приложился к ее белой веснушчатой ручке.

На лице дамы появилось нечто вроде кислой улыбки. Вероятно, так улыбалась бы сельдь иваси (до ее водворения в консервную банку), имей она вообще возможность улыбаться.

– Мое почтение, Татьяна Юрьевна, – продолжал рассыпаться Головин, а потом обменялся энергичным рукопожатием с солидным толстяком.

– Очень… э-э-э… Самсон… Серге… Станиславович… – прокудахтал Геннадий Иванович и тут же сбился, потому что наступил на ногу своей почтенной супруге и получил такой обжигающе ледяной взгляд в свою сторону, что невольно поперхнулся вдыхаемым им воздухом. Разумеется, мысль осталась незаконченной.

Впрочем, Головин его и не слушал. Он подвел дорогих гостей к столам и усадил по правую руку от отведенного ему самому главного места.

…Получилось так, что рядом с этими людьми оказалась я. И (как выяснилось немного позже) нельзя сказать, что это было самым плохим соседством.

* * *

Все потекло по традиционно отлаженному сценарию. Говорились тосты, здравицы, какого-то грузина едва не спихнули под стол за то, что говорил чуть ли не получасовой тост, который можно было резюмировать коротким русским: «Ну-у, за дружбу!» – а в целом от вечера в честь тридцатилетнего юбилея Самсона Головина я ожидала большего.

Впрочем, вскоре мои ожидания начали оправдываться.

Сидевший по левую руку от меня Геннадий Иванович, который все время молчал и только однажды произнес какой-то нелепый и маловразумительный тост, икнул и, проигнорировав в высшей степени выразительный взгляд своей супруги, которая второй час высокомерно цедила ананасовый сок, повернулся ко мне и проговорил:

– Я полагаю, что в высшей степени достойный человек, каковым является Самсон Самсонович… кхе… мое присутствие на его юбилее не может дезавуировать предвыборную кампанию на пост… м-м-м… – он подцепил на вилку кусок мяса, приправленного ароматным соусом, и продолжал, не замечая, что соус упорно капает на рукав надменно застывшей, как каменное изваяние, его супруги Татьяны Юрьевны, – в высшей степени… мням-мням… достойного человека. Лишним доказательством тому может послужить… кхе… какими женщинами он окружает себя. К плохому человеку такая очаровательная женщина… как драгоцен… вы Евгения Максимовна, не так ли… позвольте ручку… ням-ням… к нехорошему человеку такая женщина не потянется.

…Когда только успел, господи? Ведь сидел тише воды ниже травы!

Геннадий Иванович приложился куда-то в район моего запястья, пачкая мне руку соусом, и, не заметив, как поспешно я отдернула руку, опустил свой правый локоть на стол. Локоть размазал по прибору мусс из лангустов, но Геннадий Иванович остался в полном неведении и выговорил что-то из разряда уже совершенной околесицы:

– А к-как вы… позвольте спросить… относитесь к Коммуни… коммунисти-цкой партии Российской Федерации?

Ничего себе вопросики у господина. Хорошо еще не спросил о роли категорического императива Иммануила Канта в становлении этического аспекта классической немецкой философии с последующим перетеканием в иррациональный волюнтаризм Артура Шопенгауэра.

Я мягко улыбнулась, насколько можно вообще улыбаться в ситуации, когда тебя мажут соусом и задают неуместные вопросы, и ответила:

– А я к ней вообще не отношусь.

– И сов… совершенно напрасно, – проговорил он. – Вот когда я стану вашим губернатором, то… тогда и посмотрим, как относит… относительно вашей персоны, многоуважаемая…

Я мысленно взмолилась богу, чтобы он пробудил сознание окаменевшей рядом с Геннадием Ивановичем мумифицированной супруги, которая, казалось бы, вовсе не замечала, что муж довольно откровенно пытается занять разговором молодую и красивую женщину.

Бог не отозвался. Зато отозвался Головин, который уже вторую минуту созерцал экзерсисы Геннадия Ивановича.

Он подошел ко мне сзади и, положив руки на плечи, проговорил:

– Что, Женя, ты уже познакомилась с вашим будущим губернатором?

Я подняла на Геннадия Ивановича довольно-таки холодный взгляд и сказала:

– Если это можно назвать знакомством, то да.

– Меня зовут Геннадий Иванович Турунтаев, – проговорил тот и, зацепив рукавом вазу с фруктами, опрокинул ее в блюдо с салатом. – Я кандидат в губернаторы от КПРФ.

Ну конечно! Я вспомнила, где я могла видеть это круглое и, надо сказать, довольно добродушное лицо. Вероятно, оно мелькало в рекламных роликах, которые я при моем врожденном равнодушии, даже антипатии ко всяческой политике способна просматривать не более двух секунд кряду.

– Ага… это у вас рейтинг шестьдесят процентов? – выудила из памяти я.

Если сказать, что мои слова польстили ему, – это значит ничего не сказать. Он расплылся в широчайшей улыбке, сделал левой кистью хватательное движение – вероятно, для того чтобы поймать мою руку и в очередной раз галантно к ней приложиться, – но вместо моей руки ему попалась свиная ножка, которую он и поцеловал с трогательной нежностью. А потом вцепился зубами, увидев, что это вовсе не то, что он намеревался взять.

– Фоверфенно верно… мням… мой рейтинг… чав-чав… это я…

Мало того, что его дикция и до того не отличалась особенной четкостью в связи с обильными возлияниями, он еще и начал жевать. После чего вычленить что-либо из его длинной речи стало совершенно невозможно.

Не исключено, что она была предвыборной. Перед отдельно взятым избирателем, то есть мной. К этому выводу я пришла, когда среди прочего речевого букета идентифицировала слова «антинародный», «беспредел», «заводы» и даже замысловатое словосочетание «деприватизация национального достояния».

Я беспомощно оглянулась на Головина, но он только улыбнулся с загадочным видом и отошел к другим гостям.

Тем временем Турунтаев дожевал поросенка и заговорил более членораздельно, но не намного более осмысленно:

– Значит, вы оправдываете Ельцина и его р-р-р… реформы?

Я попыталась было подняться, но тут увидела, что Головин делает мне какие-то загадочные пассы руками, и поняла, что он просит пообщаться с господином Турунтаевым как можно дольше и плотнее.

И это под боком у жены.

Ну Головин, доберусь я до тебя! Не будь ты сегодня именинником…

Я повернулась к Турунтаеву, который уже оживленно совал мне в район подмышки фужер с шампанским, и проговорила:

– Скажите, Геннадий Иванович, а почему все коммунисты так любят это имя – Геннадий?

– Что?

– Я имею в виду, что многие коммунистические лидеры носят имя Геннадий: Геннадий Андреевич Зюганов, Геннадий Николаевич Селезнев, вот вы еще…

– А-а-а, вот в каком смысле! – пьяно обрадовался Турунтаев. – Да в нашей концепции вообще стоит отметить… в-в-в… тягу к исконно русским именам. Владимир Ильич…

– Иосиф Виссарионович, – продолжила я. – Чисто русские имена Лаврентий Павлович и особенно Лазарь Моисеевич.

Он посмотрел на меня даже не с обидой, а с каким-то детским негодованием. Вероятно, коммунистам на самом деле вредно пить. Хотя как сказать: упомянутый Турунтаевым Владимир Ильич вообще из спиртного только чай с лимоном употреблял, а вон каких дел наворотил, до сих пор разгрести не можем.

– Давайте лучше выпьем, Геннадий Иванович, – довольно дружелюбно проговорила я.

…А вдруг он на самом деле станет новым губернатором Тарасова?

А эта мымра окоченелая – его жинка – за все время так и не шелохнулась.