Сидя в первых рядах большого актового зала гимназии, я не вслушивалась и не вглядывалась в то, что говорили, разыгрывали и пели на сцене отпрыски влиятельных родителей. Банкир Гроссман и вовсе не смотрел на гимназистов, а вполголоса говорил по мобильному телефону и косился куда-то вправо, как будто увидел там интересующего его человека.
Клеветнически опороченный еще в коридоре красавчик-охранник Юра время от времени поглядывал в мою сторону и интенсивно сопел.
Насколько я могла судить, в зале в самом деле была масса «новых русских» и деятелей городской администрации и иных госструктур: налоговой полиции и инспекции, прокуратуры, ФСБ, госавтоинспекции и так далее. То и дело стрекотали сотовые, и недовольные голоса, кто тихо, кто на ползала, вещали, что сейчас не могут говорить, потому что «у Вовки (Ирки, Аньки, Лешки) тут вроде как школьный вечер или че-то наподобие… в общем, гниляк, как у тебя на заседании совета директоров, Петрович».
За спиной гудел содержательный диалог:
– Че, Димыч, может, поговорим с Агафоновым насчет мазута? А то он мне по факсу насчет алюминия грузил, так я ему сказал, что есть два вагона, нужно на реализацию ставить в срочняк.
– Да у него с налом сейчас крайне туго, потому что он заплатил за партию оргтехники, а со счетов еще налоговая не снялась.
– Заморожены?
– Ну… как тебе сказать…
Тут вмешался женский голос:
– Сергей, ты бы хоть на сына посмотрел, а не про работу… тошно слушать про все эти налы, безналы, налоговые… А ты, Тимофеев, моего не сбивай. Деятели!
Но я не особо воспринимала эти разговоры, в голову шло другое.
Я вспомнила о том, что говорил сегодня по телевизору Валера Коннов. Интересное совпадение. Вероятно, убитый в Петербурге банкир Демидов вот так же сидел в зале, на сцене которого выступала его дочь. Точно так же, как сейчас Гроссман и эти, за спиной.
Возможно, он так же не слушал и не видел ничего вокруг себя, углубившись в мысли о проблемах в бизнесе. И как раз в такой момент и застала его роковая пуля – прилетевшая словно ниоткуда.
Выпущенная невесть кем.
Я невольно скосила глаза: Борис Евгеньевич, убрав мобильный телефон, поднял глаза и смотрел на сцену, на которой в данный момент появилась молоденькая девушка, вероятно ученица старших классов, и произнесла:
– А сейчас Катя Гроссман прочтет отрывок из пьесы Фридриха Шиллера «Разбойники». Сценическое сопровождение: ученики пятого филологического класса…
Пока шли имена ребят, которые должны были представлять сценическое сопровождение, свет в зале померк. И только за спиной стоящей на сцене девушки-конферансье все сильнее разгоралось стилизованное под восход солнца розоватое зарево.
А тут неплохие световые эффекты, надо сказать.
Впрочем, толстосумы, которые собрались в зале, могут в два счета соорудить своим детишкам хоть лазерное шоу по европейским клубным стандартам.
В воздухе возник глубокий, протяжный звук… потом звук со сцены разросся так, что заглушил все голоса, и стрекотание мобильников, и чье-то унылое посапывание, и бас красношеего толстяка с ментовской рожей, рявкнувшего было в телефон: «Не-а… сегодня в СИЗО не поеду… не поеду, сказал!»
Музыка из невидимых колонок дошла до максимума, казалось, затрепетал воздух… а затем все как-то сразу оборвалось, и на сцене замелькали маленькие фигуры, облаченные в костюмы позапрошлого века. На них навели два прожектора, сцена ярко осветилась, и я увидела четверых мальчиков со шпагами в лихо заломленных шляпах с перьями… мальчики изображали яростную дуэль.
И еще – на сцене стояла девочка. Катя Гроссман. Вокруг нее дрались «разбойники», а она откинула голову и начала глубоким, плавным, чуть дрожащим голосом читать Шиллера.
Тут я начала слушать. Немецким я владела в совершенстве, а вот творчество Шиллера знала не очень хорошо.
Надо сказать, Катя читала неплохо.
Я всегда отмечала у нее актерские данные, а сейчас к тому же выяснилось, что у нее отличное произношение.
Все-таки вторая гимназия, а не какое-нибудь сельское учебное заведение.
Катя закончила. Послышались жалкие аплодисменты, снова за спиной возник разговор о поставках мазута в Волгоградскую область.
Катя стояла на сцене. Смотрела в зал. В ее глазах было странное, остолбенелое смятение.
В какой-то момент ее испуганный взгляд столкнулся с моим, и я машинально повернулась, чтобы посмотреть туда, куда за доли мгновения перед этим метнулись перепуганные глаза девочки.
Туда, где сидел ее отец.
…И когда я увидела его, а за его спиной вдруг встала во весь рост какая-то женщина и громко, хрипло закричала от ужаса – ее крик перекрылся пронзительным детским – летящим со сцены:
– Па-апа-а-а-а!!
Борис Евгеньевич полулежал в кресле, свесившись головой вперед, к коленям, и по виску, по шее его, по белоснежному воротнику рубашки стекала тонкая струйка крови.
Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: Гроссман мертв.
Эта страшная оледенелость позы, в которой застыл банкир, эта беспомощно свесившаяся с подлокотника кресла рука, по всей видимости, сведенная легкой судорогой, полуоткрытый рот и молочно-стеклянная полоска глазного яблока – все это могло навести только на такой жуткий вывод.
Багровая точка пулевого ранения виднелась на левом виске Бориса Евгеньевича.
Юра, сидевший рядом с Гроссманом, пораженный ужасом и изумлением, схватил шефа за плечо, дернул на себя:
– Борис Евгенич! Борис Евгенич!
В зале поднялся переполох. Люди повскакивали с мест, протолкавшийся к мертвому банкиру человек в черном костюме уже вовсю отдавал распоряжения никого не выпускать из гимназии, а Юра все так же держал руки на плече босса, его смазливое лицо как-то сразу обмякло и утратило всю мужественность, став потасканно-бабьим… он шлепал губами и растерянно бормотал:
– Да ведь он только что был жив! Да ведь я только что с ним разговаривал!
– Когда ты с ним разговаривал? – повернулся к нему человек в черном костюме.
– А… – Юра дернул здоровенным плечом и скривил рот в гримасе сомнения: – А вы кто такой?
– Я генерал Платонов из ФСБ, – не повышая голоса, ответил тот, но тем не менее этих слов хватило, чтобы Юра сморщился, съежился и ответил главному гэбэшнику области:
– Да он… вот только что… вот только что был жив-здоров. Он мне сказал, что…
– Что сказал?
– Э-э-э…
– Он сказал: после окончания вечера отвезти Катю домой, потому что за самим Борисом Евгеньевичем должны были заехать из немецкого посольства и ехать в Покровск, – за оторопевшего Юру ответила я. – Да, я забыла поздороваться… добрый день, Юрий Леонидович. Хотя после таких эксцессов можно в этом усомниться, так?
Генерал Юрий Леонидович Платонов покосился на меня откровенно недобро, а потом снова повернулся к Юре и проговорил, нет, процедил сквозь сжатые тонкие губы:
– Болван!
После этого он повернулся ко мне и сказал:
– По-моему, в нашу последнюю встречу, Максимова, возле вас и тогда попахивало трупным мясом. Я не прав?
Я хотела было ответить, но в этот момент сбоку ворвался режущий крик: «Папа-а!» – и к телу Гроссмана припала Катя…
– Я же сказала, что не видела и не слышала ничего. Наверно, именно в тот момент, когда померк свет и заиграла музыка, и был произведен этот выстрел. Вот только никак не могу понять, как это удалось сделать.
Следователь прокуратуры, рябой майор с усталым узким лицом, хорошо мне знакомый по ряду служебных контактов, посмотрел на меня так, словно ничего не понимал.
– Дело нехорошее, – наконец выговорил он. – Очень нехорошее, Юлия Сергеевна. Генерал Платонов рекомендовал допросить вас с пристрастием. Я не знаю, в чем он вас подозревает, но то, что мы нарыли по убийству э-э-э… Гроссмана…
О проекте
О подписке