Слегка прихрамывая, он повел меня обратно в прихожую и, не дойдя до нее, открыл не замеченную мной ранее дверь. Мы оказались в гостиной, обставленной старой, послевоенной поры, мебелью. Снаружи окна были закрыты ставнями, изнутри – занавесками, под потолком тускло горела лампа в синем матерчатом абажуре с бахромой.
В обычной ситуации я с удовольствием обошла бы эту комнату, рассмотрела и потрогала бы комод, покрытый лаком буфет и шифоньер. Тут даже был сундук, размером с односпальную кровать. Но все это я едва заметила, потому что меня колотила нервная дрожь и мне было не до интерьеров.
«Мерзавец» подошел к столу, заставленному тарелками с остатками еды, и осторожно опустился на стул с круглой спинкой и гнутыми ножками, после чего обратил ко мне свой лик.
Ничего особенного: худощавое вытянутое лицо, морщинистый лоб, мутноватые глаза, острый нос, толстые, синюшные губы и большие залысины. На вид лет под пятьдесят. Ничем не приметен и обычен, как эмалированная кружка.
Я бросила гаротту прямо на тарелки с объедками, с грохотом придвинула стул и упала на него, почувствовав внезапную навалившуюся слабость. Он смотрел на меня снизу вверх, и от этого взгляд его казался виноватым.
– Ты, хам, опусти глаза!
Он спрятал лицо в ладони, и его «Угу!» прозвучало глухо и гнусаво.
– Как ты здесь оказалась?
– Пешком пришла!
Самым разумным было бы сейчас послать этого идиота куда подальше и поскорее выбираться на воздух. Но шея ныла, да и любопытно было выяснить, за что же здесь, вот так, запросто, людей проволокой душат? Причем выяснять хотелось поподробнее.
– Выпить хочешь?
Откуда-то снизу он достал початую бутылку водки и поставил ее на стол.
– Дай сигарету! – потребовала я и, прикурив, приступила к допросу: – Выкладывай, – предложила я для начала вполне миролюбиво, сдержав мгновенный порыв шарахнуть его бутылкой по башке.
– Зачем?
После всего случившегося я расценила этот вопрос как издевку.
– Может, ты с белой горячки на людей кидаешься?
– Нет, не страдал никогда!
Он плеснул себе в стакан водки и, выпив ее одним глотком, поднял на меня сразу заслезившиеся глаза.
– Я тебя в темноте за другую принял, перепутал. Извини, пожалуйста!
От этого «пожалуйста» меня разобрал такой смех, что даже губы затряслись, но я сдержалась. Справившись с накатывающейся истерикой, я глубоко затянулась, а «мерзавец» налил себе еще водки. Выпитое укрепило в нем дух, и он заговорил вполне членораздельно:
– Да повадились тут ездить к нам на мотоциклах… Молодежь. Требуют, понимаешь, от нас не знаю чего. Несуразицу какую-то несут, о справедливости толкуют, о правах что-то доказывают. Ну, достали они нас, дальше некуда. Да еще грозят! Сожжем вас, говорят, если не отдадите по-хорошему! А чего отдавать-то! – Он глотнул, сморщился и, ткнув вилкой в объеденный огурец, захрустел, а потом, со свистом выдохнув, продолжил: – Эта Катька Лозовая сама не знает, чего хочет. И ведь договорились, что за дом деньгами отдадим, и согласилась она, зараза, взять, а теперь черт-те что требует, ну уму непостижимо! С-су-уки!
Он пьянел буквально на глазах.
– Что за Катька?
– Лозовая! – ответил он возмущенно и махнул вилкой в мою сторону. – Ты же не знаешь… На мотоциклах они из другого города приехали. У нее там дед помер, сволочь старая! А этот дом его, по праву его, только мы в нем живем и документы на нас сделаны. Ну не я, у меня квартира в городе, но это – ладно… А она наследница этого деда, который помер, ты понимаешь? Он дом ей оставил. И не только его, но это – ладно! За дом мы с ней сговорились деньгами отдать, а теперь она орет – остальное давай. Зараза! И дружки ее, которые тоже на мотоциклах, кричат, спалим, мол, вас завтра, а если и тогда не отдадите, поубиваем к чертовой матери! И ведь поубивают!
Последние слова он произнес тонким, плаксивым голосом.
– И ты решил Катьку убить? А вместо нее на меня набросился?
– Что? Да-а! – протянул он со свирепой решимостью. – Потому что сказали мы ей, чтобы здесь больше не появлялась!
Еще немного, и он, похоже, буянить начнет. Вот уже и кулаком по коленке стукнул.
– А этой Лозовой сколько лет-то?
– Хватает! – он махнул рукой. – А сколько, к примеру, тебе?
– Двадцать семь, – ответила я откровенно.
– Вот и ей столько же, наверное. И вообще, вы с ней по-хо-жи.
Как все пьяные, он довольно быстро перешел из стадии «закипания» в полублаженное состояние. Он перестал злиться и откровенно пялился на меня мутными глазами, масляно улыбаясь. Зараза!
– А что еще, кроме дома-то, Катька требует? За что спалить обещает?..
Он не дал мне договорить.
– Да за «капли» же! – проорал возмущенно.
– А ну заткнись! – тихо, но грозно прозвучало за моей спиной.
«Мерзавец» мгновенно заткнулся, будто выключили и воздух из него выпустили. Он весь сжался и даже как-то уменьшился в размерах, привалившись грудью к краю стола.
А вот и долгожданный «второй» появился. Добро пожаловать. Здра-авствуйте!
Меня чуть не передернуло от отвращения. Вот это образина! Из-под шапки седых, курчавых, как у старого негра, волос в меня вперились маленькие, близко посаженные глазки.
– Заткнись и убери эту дрянь со стола, – скомандовал он.
Вовремя он появился – стоило лишь «мерзавцу» заикнуться о каких-то каплях. Должно быть, за дверью стоял и подслушивал.
Тот, что сидел за столом, послушно взял со стола гаротту, но, зацепив ею какую-то посуду, со стуком опрокинул ее. Старик взглянул на него злыми глазами, а я решила поподробнее рассмотреть его.
А посмотреть было на что. Старый, но слово «дряхлый» к нему было абсолютно неприменимо, столько энергии чувствовалось в его худом, прямом, без признаков старческой сутулости теле. Если б не морщины и седые волосы, он казался бы не старше «мерзавца». Лицо же его было ужасно! Нерадостные прожитые годы отразились на нем в полной мере. Кожа на лбу была изрезана глубокими морщинами, между которыми бесформенными кустами торчали клочки седых бровей. От скул к подбородку по щекам пролегали вертикальные складки. Нос, в незапамятные времена свернутый набок безжалостным ударом, казалось, имел только одну ноздрю. Четко очерченные кривые губы сжаты в тонкую, неровную линию. Дополняли эту вурдалачью внешность усы. Длинные и седые, они начинались у уголков рта и свисали, как у монгола, вертикально вниз до самого подбородка. Довершали портрет спортивные штаны, темная фланелевая рубаха (это в такую-то теплынь!) и босые ноги.
Проследив за исполнением своего распоряжения, старик взглянул на меня.
– Ты кто такая? – Пили они наверняка вместе, хотя дед казался совершенно трезвым. – Ты откуда взялась, фря?
Фря, насколько мне известно, женский род. От мужского – фраер. Малоизвестное широкой публике, это слово в основном употребляется лицами, разбирающимися в блатном жаргоне прошлых времен.
– Ну?! – подогнал он меня чересчур грозно.
Во мне всколыхнулась волна холодного бешенства. Взяв со стола стакан, я сполоснула его водкой, выплеснув ее прямо на босые ноги старика, налила себе пальца на два и выпила одним глотком, не почувствовав вкуса. Окурок все еще дымился у меня в руке, и я бросила его в тарелку с остатками картошки. Только после этого одарила Семиродова – а я была уверена, что это он – ответом. Поднимаясь с места, я повернулась к нему лицом:
– С улицы. Я всего лишь случайная прохожая. Забрела к вам попросить помощи и чуть не угодила в проволочный переплет.
– Это не Катька, Кирилл Федорович! – ясно и быстро проговорил «мерзавец». – Ошиблись мы.
– Мы? – прозвучало удивленно.
Мягко шлепая босыми ногами, старик медленно прошел к покинутому мной стулу и со вздохом уселся на него.
– Я… – растерянно поправился «мерзавец», но он уже перестал существовать для Кирилла Федоровича.
– О чем базаришь, если ты без спросу в чужой дом влезла?
– Влезают воры, – ответила я со всей вежливостью, на которую только была способна. – А я вошла.
– Не воры, а крадуны, – невозмутимо поправил он. – Воры по домам не шарят.
Не хватало мне с ним еще спорить на тему блатной иерархии!
– Если не дозвалась хозяев, то надо было повернуться и уходить. Разве не так?
– Так. Но и войдя без разрешения, я не заслужила петли на шею.
– Все виноваты, – рассудил он примирительно. – Сунулась ты куда не надо, не зная дел, вот и пострадала. Давай мы извинимся за неприятность, и иди своей дорогой.
– Ничего себе неприятность! – Я дотронулась до шеи. – Рубец останется. А если дорога моя у ваших ворот кончается? Тогда как?
Ух как зыркнул на меня Кирилл Семиродов! Ух как сузил свои глаза в пронзительном прищуре! Что, не выдержал борзости моей, урка замшелый, психовать начал? Давай-давай, в гляделки поиграем. Кто кого? Жаль, что ты стар, а то я – по своему теперешнему настроению – или научила бы тебя разговаривать, как полагается, или отмордовала бы без жалости!
Семиродов не выдержал, отвел глаза. Вежливо, без вывертов, попросил:
– Я что-то не понял про ворота. Но ты подожди, Маша, мы с тобой сейчас вдвоем побазарим.
До меня не сразу дошло, что в былые времена «Машами» называли уважаемых в блатной среде женщин. Подойдя к старику вплотную, я нагнулась к его лицу и, держа ладонь на больной шее, по-змеиному прошипела:
– Ты, бывший, не буду я с тобой разговаривать после этого. Боюсь потерять уважение к твоим сединам и поступить недостойно. Завтра жди. Тогда и поговорим. И счет тебе за сегодняшнее выставлю. Не этому лоху, – я ткнула пальцем в Ивана, – а тебе.
Сцепив пальцы в синих, зоновских наколках, старик, опустив глаза, молчал. Чем-то я его уела. Своей яростью, что ли?
– А ты, – повернулась я к племяннику с грозным видом, но при виде его вконец перепуганного лица смягчилась, – пойдешь со мной. Возьми домкрат. Колесо у моей машины лопнуло.
– Смотри, язык больше не распускай! – предупредил его дед Кирилл. – Не твое это дело.
Господи, как хорошо на заросшем лебедой, освещенном вечерним солнышком дворе! Но и от двора мне захотелось удрать подальше, едва мы с Иваном вышли из калитки на улицу.
Пока он ковырялся с запаской, я, забравшись в салон машины, принялась рассматривать в зеркало свою пострадавшую шею. Удавка оставила на коже заметный со всех сторон след, а местами, особенно с боков, даже кровоточила. Но ведь могло быть и хуже.
Захотелось вылезти и пнуть заканчивающего работу Ивана в зад. Чтобы не поддаться искушению, я спросила:
– А откуда взялась здесь эта Лозовая?
При ее упоминании он сплюнул, но ответил весело:
– Из другого города принесла ее нелегкая. Странно, что ее сегодня здесь нет. Она с дружками обычно вот по этому шоссе гоняет, вокруг аэропорта. Бензин жгут, бездельники! Рокеры, мать их!
– Когда дом-то жечь собираются? – спросила я, кончиками пальцев массируя вздувавшийся рубец.
– Ха! Завтра обещали заняться. – Он поднялся и отряхнул колени. – Все. Готово. А зачем тебе?
Я вылезла из машины, чтобы оценить его труд.
– Да вот, думаю, не приехать ли полюбоваться?
– Оно тебе надо? – выпятил он губы в удивленной гримасе и вернул мне гаечный ключ.
– Не надо мне ничего! Спасибо тебе за все, что ты для меня сделал!
Мужик смутился и, махнув на прощание рукой, уже повернулся, чтобы уйти, но я его остановила:
– Эй, а ради чего все-таки Лозовая от дома отказалась?
– Не отказывалась она, – повернулся он ко мне вполоборота.
Вот как! Значит, Лозовая от дома не отказывалась.
– Ага, не отказывалась, а наследство свое сжечь готова. Врете вы оба!
– Да, сжечь хочет. Потому что требует с нас того, чего мы и в глаза-то не видывали. Нам это надоело, мы указали ей на порог, а она обиделась.
– Что ж она такого требует, за что можно целый дом спалить?
– Кирилл Федорович большую часть жизни в зоне провел – так уж сложилось. И старика Лозового, деда ее, по прошлому своему хорошо знал, – он осекся, видно, вспомнил дядькин приказ держать язык за зубами и, поморщившись от досады, быстро закончил: – Чушь, в общем. Какая-то старая тюремная байка, не знаю я толком. Если хочешь, иди у него самого спроси.
– Спрошу, – пообещала я, – Про все спрошу. Не сам же ты до удавки додумался. Завтра приеду, как обещала. Пусть ждет.
Иван поежился, подхватил домкрат и, сгорбившись под его тяжестью, побрел к дому, а я, сев за руль, направилась в противоположную сторону. Когда, въезжая на шоссе, я взглянула в зеркало заднего вида, он еще только подходил к калитке.
«Маша!» – вспомнила я кличку, полученную от старого блатаря, и смачно, по-мужски, сплюнула в открытое окно.
Дело, предложенное мне Гансом и казавшееся вначале таким незамысловатым, началось какой-то непонятной мешаниной, круто заваренной незнакомыми мне людьми и в которой – если я приму его предложение – разобраться будет непросто. И те тридцать процентов, так воодушевившие меня вначале, заработать будет непросто.
«Не явятся ли они тридцатью сребрениками, взятыми за чужую беду?» – подумала я, вспомнив, как плеснула водку на босые ступни Кирилла Семиродова.
О проекте
О подписке