Второй этаж целиком принадлежит близнецам. По-моему, там есть комнаты, куда девочки не заглядывают годами. Но это ничего – целая армия вышколенных слуг поддерживает все в идеальном порядке: проветривает, моет, до блеска драит стекла и натирает паркет, ставит свежие цветы в вазы. Немного напоминает сказку про аленький цветочек, как будто невидимые слуги трудятся день и ночь.

Не так давно я забрела на третий этаж. Оказалась я там не случайно – хотелось выяснить, что скрывают запертые комнаты. Я вылетела оттуда пулей минут через пятнадцать, убедившись в том, что ни единой живой души на третьем этаже нет. Целый этаж, два крыла, огромные комнаты пустовали. Точнее, представляли собой музей, музей покойного Бориса Горенштейна и его супруги, разумеется. Шкафы были заполнены тщательно упакованной одеждой. В спальнях постели застелены свежим бельем. Я постояла в тишине несколько минут, а потом поспешно покинула пустые комнаты. Мне все казалось, что вот-вот зазвучат шаги – тяжелые мужские и легкие женские, скрипнут двери, и в комнату войдет громогласный гигант Борис Горенштейн собственной персоной, в сопровождении красавицы-жены. И спросит, а что это я тут делаю… Больше нога моя не ступала в этот музей-мемориал, который Аркадий устроил для своего покойного брата.

То, что в этом громадном доме не нашлось места для старшего из братьев Горенштейн, означало только одно – Павел был не в чести у своих родственников. Вспомнив, в каком виде предстал передо мной старший из Горенштейнов, я подумала, что для этого есть кое-какие основания. Видимо, Павла Станиславовича терпели, что называется, из милости. Вышвырнуть его из фамильного поместья означало навлечь пересуды на семью. А так манерного дядюшку сослали в домик у бассейна. Должно быть, зимой там чрезвычайно неуютно – холодно и дует. Павел сказал, что девочки часто навещают его. Интересно, за что близнецы любят своего раскрашенного дядюшку со склонностью к крепким напиткам? И почему так ненавидят двоюродного братца?

Только я подумала об этом, как в мою спину ткнулось что металлическое, холодное, диаметром как раз со ствол пистолета. Я подавила инстинктивное желание развернуться и ребром ладони перебить гортань нападавшему. Собственно, на меня никто не нападал. Запах туалетной воды от «Хьюго Босс» лучше всякой визитной карточки сообщил мне, кто вздумал так неловко подшутить надо мной. Я терпеливо подождала, пока сзади не послышался самодовольный смех, и ломкий голос молодого человека произнес:

– А говорили, что вы круче всех в этом городишке. Оказывается, у моих сестер хреновая охрана. За что отец деньги платит?

– Добрый вечер, Вадим, – сказала я, оборачиваясь и отстраняя рукой металлический ключ, диаметром не уступавший карманному пистолету.

– Что это вы по ночам разгуливаете? – продолжал веселиться юноша. Судя по всему, настроение у него было преотличное – ничего похожего на обычную дневную вялость.

– Да так, не спится. – Я пожала плечами. – А вы?

– Люблю ночь. – Сын хозяина картинно вздохнул полной грудью. Воздух и правда был ароматным и теплым, – даже не верится, что уже осень.

Я твердо убеждена, разговоры о погоде – пустая трата времени. Поэтому я повернулась с намерением уйти. Все-таки надо было хоть немного поспать, неизвестно, что ждет нас завтра. Но Вадик ухватил меня за рукав. Я с удивлением уставилась на его пухлые пальцы, и юноша поспешно убрал их.

– Кстати, Вадим, не хочу показаться невежливой, но не стоит вот так пугать людей по ночам, – сквозь зубы проговорила я. Если бы не резкий запах туалетной воды, я вполне могла бы причинить вред тому, кто возникает из темноты и тыкает в спину оружием.

– Вас так легко напугать? – фыркнул пухлый юноша.

– Очень. Работа у меня нервная, – вздохнула я. – Вы что-то хотели мне сказать, Вадим?

Сын хозяина покосился на домик у бассейна. Свет в нем был погашен, и только синий экран телевизора светился в темноте.

– А, вижу, вы уже познакомились со Шкарпеткой! – радостно воскликнул Вадик.

– С кем, простите?

– С дядей Полом. Шкарпетка – его домашнее прозвище. Дядя Борис всегда его так звал.

Обсуждать Павла мне совершенно не хотелось, поэтому я перевела разговор на другую тему:

– А вы хорошо помните своего дядю?

Вадик вздохнул:

– Конечно. Мне же было уже четырнадцать.

Ага, значит, он старше близняшек на два года, и сейчас хозяйскому сыну двадцать.

– Такой ужас, никогда не забуду, – пожаловался юноша. – Это случилось прямо у нас на глазах. У ворот. С тех пор мы все немного не в себе. Вы, наверное, думаете, что мы все тут ненормальные?

Мне стало неловко перед молодым человеком. Пережить такое в подростковом возрасте! Естественно, останется след на всю жизнь.

– Ну что вы, Вадим! – не вполне искренне воскликнула я. Честно говоря, семейство Горенштейн вызывало некоторые опасения, хоть я и не привыкла критиковать клиентов.

– Да бросьте, не надо притворяться! – махнул пухлой ладонью Вадим. – На самом деле мы все с приветом. Вот я, например.

– А что с вами не так? – вежливо поинтересовалась я. Насколько я успела убедиться, аппетит у юноши был отменный, и Вадик не производил впечатление нездорового.

– У меня бессонница, – пожаловался юноша. – А еще сплин. Знаете, что это такое? Беспричинная тоска накатывает.

Я смерила взглядом его массивную фигуру и подумала, что лучшим лекарством для него стали бы бег трусцой и диета. Потягать железо в спортзале тоже очень полезно. Но, разумеется, промолчала.

– А еще мы все ужасно мнительные, – продолжал излагать свои претензии к мирозданию младший Горенштейн. – И нервные очень. Моя матушка – вы, наверное, уже заметили, что она тут всем заправляет – постоянно боится, что со мной что-то случится. Несколько раз я уезжал учиться. Последний раз в Лондоне прожил почти год, – Вадик вздохнул, – замечательное было время. И надо же – там теракт случился! Тогда мама – раз, и отозвала меня домой. А чем мне здесь заниматься? Я же говорю, чокнутая семейка, а?

– Ваши родители – здравомыслящие, успешные люди, – дипломатично проговорила я. Совершенно не собираюсь обсуждать своих работодателей с этим мальчишкой.

– А про наших бедных сироток вы тоже можете такое сказать? – хрюкнул Вадик. – Кстати, вы знаете, что они до сих пор иногда спят в одной постели?

– Что вы имеете в виду? – осторожно спросила я.

– Боятся темноты! – сверкнули в темноте белые зубы любящего брата. – То одна, то другая просыпается с воплем и бежит к сестренке в кровать. Обнимутся и спят, как пара младенцев. Не пойму, как они собирались замуж! Совершенно идиотская затея.

Интересно, что в этом вопросе Вадик солидарен с Павлом Станиславовичем. И почти в точности повторил его слова.

– Глупые, как пробки, что Лиза, что Тина. Избалованные до неприличия. Злобные сучки.

Тут я не выдержала:

– Вадим, за что вы так не любите своих сестер?

Пухлое лицо с редкой светлой бородкой задрожало, и ломкий от обиды голос пояснил:

– А за что мне их любить? Они украли у меня любовь моих родителей. Вечно все только с ними носились. «Ах, сиротки! Ох, бедняжки! Ах, пережить такое!» – передразнил Вадик. – А я, между прочим, тоже там был и все видел. И мне было четырнадцать, немного больше, чем этим кретинкам. Но обо мне почему-то никто не беспокоился.

– Но сейчас вы уже взрослый человек, – как могла мягко, произнесла я. – Давно пора простить детские обиды и жить дальше.

– Так они мне не дают, – возмущенно вскричал Вадим. – Слышали, как дразнятся?

Да пожалуй, мальчик прав. В этой семье нормальным не назовешь никого. Порывистый и легкомысленный Аркадий, его властная и вздорная жена, их сын, лелеющий детские обиды, а уж близнецы, пожалуй, тоже далеки от нормы, особенно та, что младше на семь минут, Валентина.

– О, вот вам живой пример! Полюбуйтесь! – радостно воскликнул Вадик.

Я обернулась и замерла на месте. Руки у меня похолодели. В горле мгновенно пересохло.

По крыше трехэтажного дома скользила девичья фигура в белой пижаме. Высота здесь была приличной – если упадет на плиты двора, костей не соберешь. Что понадобилось одной из сестер на крыше посреди ночи?!

За спиной еще не стих довольный смех Вадика, а я уже бежала к дому. Что, если девушка собирается прыгнуть с крыши? Успею ли я ее остановить?

Я подбежала к стене дома, подпрыгнула, подтянулась – и вот уже карабкаюсь по пожарной лестнице. Есть у меня одна особенность, которая часто выручает в трудных ситуациях – я не привыкла раздумывать, а сразу начинаю действовать.

Не прошло и трех минут, а я уже была наверху. Девушка успела довольно далеко пройти по гребню крыши. Черепица под ногами была скользкой. Я смерила взглядом расстояние, которое мне предстояло преодолеть, и быстро скинула ботинки. Теперь острый гребень резал ступни, но я не боялась сорваться. С чувством равновесия у меня все в порядке, и высоты я никогда не боялась. Стараясь ступать осторожно, я настигла беглянку.

На всякий случай я не стала окликать девушку и правильно сделала. Когда одна из близнецов повернула голову и лунный свет упал на ее лицо, я поняла две вещи. Первая – передо мной Тина Горенштейн. И вторая – с девушкой что-то не так. Неужели она лунатик? Никогда в жизни мне не приходилось сталкиваться с такой аномалией!

В лунном свете лицо Тины казалось смертельно бледным, полузакрытые глаза выглядели темными провалами, а волосы казались серыми и развевались на ветру. Казалось, девушка не понимает, где находится. По острому коньку крыши, где я балансировала, как канатоходец, Тина шла так, как будто под ее ногами был паркет ее собственной спальни.

Я начала напевать под нос мелодию без слов. Несколько раз я слышала, как кто-то из близнецов мурлычет детскую песенку, задумавшись о чем-то. Именно ее напевала Лиза, утешая сестру после вспышек ярости или слез. Видимо, это была песенка из детства близнецов, из той спокойной, нормальной жизни до взрыва, до трагедии.

Валентина слегка повернула голову, заслышав знакомую мелодию. Ободренная успехом, я подключила слова:

– Слониха, слоненок и слон в авоську сложили подарки, и в море уплыли на синей байдарке слониха, слоненок и слон…

Если бы кто-то мог сейчас видеть нас – босую девушку в белой пижаме и телохранителя, напевающего детскую песенку, – то решил бы, что это сон или сцена из фильма режиссера-сюрреалиста.

– И в море уплыли на синей байдарке…

Слов я не знала, поэтому завела по второму разу. Тина сонно улыбнулась. Может быть, девушке казалось, что это мама поет ей колыбельную на ночь? Я осторожно взяла Валентину за руку и повела по острому гребню крыши, продолжая напевать мелодию без слов. Девушка-лунатик послушно следовала за мной.

У лестницы возникли затруднения. Как заставить Валентину спуститься? На уровне второго этажа черным провалом зияло распахнутое окно – похоже, через него близняшка выбралась на крышу.

Я прикинула расстояние до окна. А что, может получиться! Это будет проще, чем вести спящую в дом, потом по лестнице через парадную дверь, причем в любой момент лунатик может проснуться и испугаться.

Теперь я насвистывала сквозь зубы прилипчивый мотивчик. Тина покорно шла за мной. Я поставила ногу на первую ступеньку лестницы, подождала, когда девушка приблизится, и начала спускаться. Валентина повторяла каждое мое движение. Отлично! Чувствуя себя крысоловом из Гамельна, который своей музыкой увел из города всех детишек, я влезла в окно второго этажа. Тина легко скользнула вслед за мной, и я наконец перевела дыхание. Это был коридор в крыле, где помещались спальни сестер. Я довела Тину до ее собственной спальни, дождалась, когда девушка заберется в постель. С блаженной улыбкой на лице Валентина Горенштейн натянула на себя одеяло, сложила руки под щеку, глубоко вздохнула, и тут лицо девушки изменилось. Исчезло блаженно-детское выражение безмятежного счастья, передо мной была привычная – резкая, нервная, несчастная девушка. Зато она спала по-настоящему – ворочаясь и вздрагивая во сне, но явно не собираясь на поиски приключений.

Я перестала насвистывать, и в спальне повисла тишина, нарушаемая прерывистым дыханием девушки.

Остаток ночи я провела в коридоре, сидя в кресле и таращась в телефон. Из Интернета я почерпнула массу сведений о лунатизме и лунатиках, но не нашла ничего, что объясняло бы связь между пережитой в детстве травмой и хождением по крышам.

Утром моя подопечная, как и полагается классическому лунатику, не помнила ничего из того, что произошло ночью. Тина очень удивилась бы, обнаружив меня сидящей в кресле у ее дверей, поэтому я убралась оттуда перед рассветом – когда стало окончательно ясно, что приступ не повторится.

Я искала возможности поговорить с Анной. Мачеха не мачеха, но ведь именно эта женщина заменила близнецам погибшую мать. Она занимается их здоровьем, а значит, вопрос про влияние луны на сестер Горенштейн – это к ней. Но, спустившись вниз, я обнаружила, что семья уже завтракает. Анна уставилась на меня и своим обычным тоном – как будто мы продолжаем ссору, начатую уже давно, – громко осведомилась:

– Евгения, чем это вы занимались ночью? Вас видели на крыше, а ваши ботинки обнаружили на газоне. Что все это значит?!

– Э-э, вопросы безопасности, – сделав непроницаемое лицо, с апломбом произнесла я.

Тина возила ложкой по тарелке, точно капризный ребенок. Лиза же ела аккуратно и с аппетитом. Поразительные девушки! У одной только что убили жениха, а она как ни в чем не бывало подкладывает на тарелку домашний малиновый джем, и на ее гладком лбу нет ни морщинки. Другая путешествует по крышам, а наутро свежа, как маргаритка на лугу, и, конечно, ничего не помнит.

Дождавшись, когда Горенштейны закончат завтрак, я попросила Анну уделить мне время для разговора. Та неохотно согласилась.

Коротко, без подробностей я рассказала женщине о том, что случилось этой ночью. Удивительно, но Анна мне не поверила!

– Евгения, я не понимаю, зачем вы говорите такие ужасные вещи, но этого просто не может быть!

Я во все глаза смотрела на хозяйку поместья.

– Здоровье девочек – предмет моего пристального внимания вот уже шесть лет, – неприятным голосом сообщила мне Анна. – У нас есть собственный семейный доктор, он осматривал близнецов после того, что случилось на свадьбе, – у Анны дернулся уголок рта, – и он признал, что физически девочки совершенно здоровы.

– А психически? – рискнула спросить я. Поразительно, но мои соотечественники почему-то считают психическое нездоровье чем-то неприличным и предпочитают делать вид, что все в порядке, когда давно уже пора звать специалистов. Вот и Анна повела себя предсказуемо:

– Как вы могли такое подумать, Евгения! Близнецы совершенно здоровы. Девочки немного нервные, особенно Валентина, но, учитывая обстоятельства, удивляться нечему.

– Но у Тины определенно был приступ лунатизма!

– Хорошо, я попрошу семейного доктора еще раз осмотреть ее, – недовольно проговорила Анна, и на этом наш разговор завершился. Я дала себе слово проследить, чтобы на окна второго этажа поставили красивые ажурные решетки, причем побыстрее.