Четвертое купе я обыскала по всем правилам, даже взрезала клеенчатое покрытие вагонных коек, в восьмом пришлось действовать быстрее, ни с какими покрытиями возиться не стала. Все, иду в другой вагон. Вообще-то «иду» – слишком громко сказано; я передвигалась чуть ли не ползком, чтобы меня не заметили из окон. И, по-моему, зря беспокоилась, художники сразу же разбрелись кто куда – мне повезло, что «бомбы» заметили, когда мы подъезжали к станции: поезд пустили на запасный путь.

Я перебралась в следующий вагон. Пятое купе. Дверь здесь тоже оказалась незапертой. Я открыла первый попавшийся чемодан и стала копаться в вещах. Потом сняла с полки второй, третий…

Я закончила примерно минут через десять. Результаты неутешительны – полный ноль, черт возьми.

А вот интересно, почему до сих пор не слышно саперов? Я перебралась обратно в свой вагон и осторожно выглянула из окна на улицу. Никого, кроме Димы, который, вероятно, вообразил, что я оставила его прикрывать тылы. Тоже мне контрразведчик… Ну, раз пока все тихо, сделаем еще одно дело – и я вошла в купе председателя Киевского союза художников Григория Львовича Никуленко.

Сомневалась я: разумнее было бы, конечно, предположить, что не он убил Нубина, но улики говорили против него, да и вообще я чувствовала, что он чего-то недоговаривает, где-то привирает. Если убийца все-таки Никуленко, то должны остаться какие-то доказательства: одежда с пятнами крови, оружие, хотя пистолет он скорее всего выбросил.

Минуты через три были обысканы его одежда и чемодан. Под нижними полками я обнаружила ящики с трехлитровыми банками, полными варенья. Вишневым, если я не ошибаюсь. Такая же банка, непочатая, даже не открытая, стояла на столике. И все. Я прикинула, что ехать нам осталось совсем немного – прибытие завтра утром. Ну, задержимся на пару-тройку часов из-за моего «терроризма». Времени мало, план мой никаких результатов не дал, а другого у меня нет. В коридоре послышались голоса:

– Шутники, мать их…

– Расстреливать надо таких шутников. Придумают же – часы изолентой обмотали и в сортире повесили. Зря только отделение подняли.

– Не иначе как спьяну.

– Спьяну… Вот именно, знаем мы этих художников. Творческая, блин, интеллигенция…

Саперы! Вовремя, ребята. Я собралась проделать привычный уже путь на третью полку. Поставила ногу на столик. Оттолкнулась. Черт! Трехлитровая банка летит на пол. Я пытаюсь как-то предотвратить ее падение, нога моя подворачивается, и я с грохотом обрушиваюсь на столик.

Саперы, видимо, подумали, что все-таки сработала какая-то бомба, поскольку в купе вошли не сразу, а примерно спустя минуту. К этому времени я уже сидела на койке. Болела рука и поясница. Прощупав ушибленные места, я пришла к выводу, что хоть и обошлось без переломов, но синяки останутся – будь здоров.

Саперов оказалось двое. Здоровенные мужики в военной форме, да один к тому же с бородой.

– Здравствуйте, – поздоровалась я, когда они вошли.

– Здравствуйте, – ошалело ответили они.

– А я с верхней полки упала, – пожаловалась я им.

Тут до них стало доходить, что ситуация, мягко говоря, несколько абсурдна.

– А вы, собственно, что тут делаете? – строго спросил бородач.

Я показала им свое журналистское удостоверение.

– Пишу статью о Киевском союзе художников. Сопровождаю их в поездке. А тут случай – террористический акт. Не могла же я просто уйти, мы, журналисты, такими происшествиями дорожим, – быстро проговорила я, – а вы случайно не выяснили, чьих это рук дело?

– Да чьих, чьих… Сами себе, наверное, и подложили, – ответил мне тот, что без бороды, – бухали, поди, вчера, попугать решили друг дружку, да и забыли наутро. Они ж ведь додумаются…

Помолчали.

– Микеланджелы! – со злобой вдруг сказал бородач. – Паганини хреновы!

Его коллега встрепенулся:

– Пойдем мы… Удачного вам репортажа, – сказал он.

– До свидания, – попрощался и бородач.

– Счастливо, – сказала я.

Да, счастливо еще отделалась. Могли бы и в милицию повести, а там уж, наверное, и журналистская ксива не поможет. Повесят на меня убийство Нубина, и доказывай, что не верблюд. Доказать-то докажу, но времени сколько потеряю!

Тут я посмотрела себе под ноги и обомлела: среди осколков банки и растекшегося по полу варенья поблескивали небольшие шарообразные контейнеры. Они выглядели совсем как куриные яйца. Я подняла один из них, повертела в руках – он состоял из двух половинок, скрепленных какой-то лентой, похожей на скотч, но гораздо прочнее. Я положила его на стол, взяла нож и с силой надавила на «яйцо» как раз между этими двумя половинками. Контейнер хрустнул и разломился. По столу рассыпался белый порошок. Я попробовала его на язык, так и есть – героин.

В коридоре послышался топот, смех и развеселые голоса – художников стали запускать обратно в вагоны. Ну, что же, Григорий Львович, подожду вас здесь. Я осторожно, чтобы не перепачкаться в варенье, пересела поближе к двери: вдруг товарищ Никуленко обладает способностью моментально оценивать ситуацию – как дунет отсюда, ищи его потом по всему поезду.

Заскрипела, отодвигаясь, дверь. Я затаила дыхание – не спугнуть бы. Вошел Никуленко. Я зря беспокоилась, он шел, опустив голову, сложив руки за спиной, как обычно ходят люди в тяжелом раздумье. Он даже не прикрыл за собой дверь. Григорий Львович не увидел меня, он и разбитую банку заметил, только когда под его ногами захрустели осколки. Он замычал и присел на корточки.

Я толкнула дверь ногой, она с грохотом захлопнулась. Никуленко вскрикнул, вскочил, увидев меня, со стоном опустился на койку. Конечно, можно было просто уйти, чтобы он меня в своем купе не видел, убрав предварительно безобразие, которое натворила; банку можно было заменить любой другой из ящиков, их там было довольно много. А потом на перроне Тарасовского вокзала тихонько указать на него, как говорил мне Благушин. Но Никуленко не выглядел опасным, к тому же мне хотелось выяснить: зачем ему, председателю Союза художников, перевозить героин, да еще в таких количествах? И врал ведь мне, подлец!

– Что же вы, Григорий Львович, – я подошла к столику и указала на разломленный контейнер с наркотиком, – обманули меня?

Никуленко молчал, закрыв руками лицо.

– Вы же уважаемый человек, председатель Союза художников…

Он вдруг поднял голову и посмотрел на меня.

– Вы можете думать что хотите, но я здесь совершенно не виноват.

Я несколько опешила. Поймала, так сказать, человека с поличным, а он пытается меня уверить, что его вины здесь нет! Здорово.

– Сейчас я все расскажу, – Никуленко снова затараторил, как при первом нашем разговоре. – Я действительно не знал, что в варенье наркотики, клянусь вам, я даже не знаю, как они называются…

– Героин, – подсказала я.

– У мужа моей сестры есть в Тарасове какой-то родственник. Живет он плохо, я сам бывал у него в квартире – перекати-поле, – пустые бутылки вместо мебели. А у Натальи, у сестры моей, дача под Киевом… сад большой… вишни там много. Они-то, Наталья с мужем, сами не ахти как живут, а вот вареньем родственничку тому помогают…

Я слушала его с каким-то странным чувством. Не похоже было, что он врет, хотя точно так же он разговаривал со мной и в прошлый раз. Он и тогда говорил правду?

– Ну откуда мне было знать, что в варенье наркотики? Я же только отдавал банки Валентину, он встречал меня на Тарасовском вокзале. И все. Мне даже денег за это не платили, я так, по-родственному…

– Допустим, Григорий Львович, я вам поверила, – задумчиво сказала я. Он сразу замолчал. – А в прошлый раз, когда мы с вами разговаривали, вы меня обманывали?

– Да что вы, что вы, нет! – он замахал на меня руками. – Я сказал вам все, что знал, ничего не скрыл. Я сам понимаю, в какую передрягу попал. Как… как мне теперь… не знаю… помогите…

Я с изумлением увидела, что он плачет. Честно говоря, я растерялась. Рыдающие женщины еще куда ни шло, но мужики, да еще председатели всяческих союзов, участники различных конференций… Это слишком. Я просто молча подождала, пока он успокоится.

Мне вдруг жутко захотелось курить – я вспомнила, что с того момента, как я проснулась, времени на сигареты у меня не было. Как, кстати, и на умывание, чистку зубов и прочий утренний туалет. Никуленко постепенно затихал. Дождавшись окончания его истерики, я изложила ему свои соображения по поводу дальнейшего хода действий:

– Григорий Львович, я постараюсь вам помочь, если вы поможете мне.

– Я слушаю вас, – проговорил он, не поднимая головы.

– Я надеюсь, вы понимаете, что совершали уголовно наказуемые действия – контрабанда наркотиков. Задержаны на месте преступления…

– Простите, – вдруг спросил он, выпрямившись, – кем задержан?

Вот новости. Он что, еще собирается права качать?

«Частным детективом», – чуть не сказала я, но вовремя осеклась. Несолидно как-то звучит в данной ситуации.

Я одарила председателя снисходительно-пренебрежительным взглядом и достала из заднего кармана джинсов все то же липовое эфэсбэшное удостоверение. Никуленко снова опустил лицо в ладони.

«Получил?» – злорадно подумала я.

– И это еще не считая убийства Нубина. И посему, Григорий Львович, такое у меня к вам предложение.

Он вздохнул и откинулся назад. Слушал.

– Вы даете мне адрес того самого родственника, – продолжала я, – полное его имя. Это на всякий случай. В остальном все пойдет как обычно – до определенного момента, конечно, – когда мы прибудем в Тарасов, вы встретитесь с ним, передадите ему ящики. Дальше о вас позаботятся.

– Не сомневаюсь, – снова вздохнул Никуленко. – Хорошо, я сделаю, как вы сказали, но обещайте, что поможете мне… Показания или еще что… Я в этом деле мало понимаю…

Я пообещала.

– Да, кстати, Григорий Львович, – вдруг вспомнила я, – у вас, я слышала, телефон есть. Не одолжите на пять минут?

– Сломался телефон, – угрюмо сказал Никуленко.

Он смотрел в стену. Председатель Киевского союза художников, видимо, наконец взял себя в руки, он больше не впадал в истерики, не тараторил, как испуганная баба, и собачьими глазами на меня не смотрел. Ну, так-то лучше.

– Значит, договорились, Григорий Львович?

– Договорились. Валентин Евсеевич его зовут, фамилия Чумак. Точного адреса не помню, я всего раз там был, но показать, наверное, смогу. Это в Ленинском районе, там еще ресторан есть, «Океан» называется; по-моему, пятиэтажка напротив.

– Понятно, – сказала я. Ленинский район я знала, в случае чего, человека там найти не так уж сложно. – Ну, я пойду. И примите к сведению, Григорий Львович, за вами буду следить не только я, но и еще несколько наших сотрудников, завербованных, кстати сказать, среди ваших подопечных.

Никуленко молчал.

Я попрощалась и вышла. Про «наших сотрудников» я сказала, чтобы ему и вправду в голову не пришла идея бежать на первой попавшейся станции. К тому же мысль попросить Диму помочь не казалась мне сейчас глупой, похоже, милицейская романтика его привлекала.

Когда я подходила к своему купе, я вдруг подумала: зачем Никуленко понадобилось доставать из ящика банку? Хотел уколоться или чайку попить? Вообще-то я не нашла у него ни шприцев, ни воды для инъекций – обычных атрибутов наркомана. Ничего не понятно. Боже, какой странный человек Никуленко!

В купе у меня опять сидел Дима. Когда я вошла, он встал почти по стойке смирно. Я устало опустилась на койку.

– Таня, где ты была?

Ну, слава богу, перешел на «ты».

– Выполняла спецзадание, где же еще.

– Слушай, – он присел рядом со мной, – ты нашла тех, кто подложил бомбы? Кто это? Что, так секретно, да?

Нет, ей-богу, смешно, взрослый, можно сказать, уже пожилой человек, а ведет себя, как ребенок.

– Пойдем, Дим, покурим. Курить хочется, сил нет, – с трудом выговорила я, – а потом в вагон-ресторан сгоняем, надеюсь, они кофе там варят…

В тамбуре, всласть наглотавшись табачного дыма, я рассказала Диме наконец, что вовсе я не из ФСБ, а сама по себе, частный детектив, что бомбы подложила именно я, и никто другой, что председатель Киевского союза художников Григорий Львович Никуленко… ну и, в общем, выложила все как есть. Выложила, наверное, потому, что нужно было разобраться в своих мыслях и догадках, разложить все по полочкам, еще раз проговорить каждый факт.

Надо сказать, слушатель Дима был благодарный. Внимал мне с открытым ртом, сигарета так и истлела в его пальцах – ни одной затяжки не сделал. Как я и предполагала, он предложил мне руку, сердце и тесное сотрудничество.

– Я нем как могила! Мне еще пятидесяти нет, я сильный! – надрывался он. – Помогать буду тебе, с Никуленко глаз не спущу!

– Ну, про твой возраст и силу мы знаем уже, – сказала я, обнимая его, – проверяли. Только не кричи так громко, а то всех преступников распугаешь. Пойдем лучше кофе выпьем.

Мы прошли в вагон-ресторан, выпили кофе, позавтракали. Дима все искал случая раскрыть в полной мере свой потенциал детектива – он надел темные очки, разговаривал исключительно шепотом, как шпион в американском боевике, то и дело оглядывался.

Выпив кофе, я пришла в прекрасное расположение духа, и мы пошли обратно в купе. Там мы распили бутылочку коньяка, купленную в ресторане предусмотрительным Димой, и мне стало совсем хорошо – задание почти выполнено, деньги, можно сказать, у меня в кармане. Дима то и дело порывался заглянуть под каким-нибудь предлогом в никуленковское купе, но я его не пустила.

– Я, Димочка, сегодня с верхней полки упала, ножку ушибла себе вот здесь и попку.

Конечно, синяки у меня были немного не там, но ведь это пустяк, правда? Дима изъявил несколько запоздалое желание оказать мне первую помощь и в итоге на ближайшие два часа про Никуленко забыл напрочь.

Я, впрочем, тоже.