Монотонный Анечкин рассказ, в общем-то, не содержал какой-либо важной информации. Да это было и неудивительно – ведь Елену Вадимовну, лежащую посреди коридора всю в крови и без сознания, мы обнаружили с нею вместе. При воспоминании об этом в удлиненных глазах Ани стали снова собираться слезы. Чтобы опередить их, Курочкин поспешно спросил:

– Аня, а где же был… а папа твой где?

– Папа… он… – Аня беспомощно оглянулась на меня. – Он ушел.

– Куда?

– Я не знаю…

– Как же?

– Валентин Игнатьевич, у девочки и без того большое горе. Не будем усугублять его еще и воспоминанием о том, как ее родной отец оставил семью. Позвольте, теперь я тоже хочу задать вопрос. А скажи, моя дорогая, в доме ничего не пропало?

– Я не знаю…

– Посмотри, посмотри, мы подождем, только внимательно посмотри, – прогундел Курочкин.

Аня встала с диванчика, придерживая на себе полотенце. Шлепая босыми ногами, обошла небольшую комнатку по периметру. Поскрипела дверцами шкафа, передвинула предметы на этажерке, прошла мимо нас в соседнюю комнату, пошуршала там, вернулась…

– Нету… маминых колечек. И еще у нас деньги были, немного, мама держала дома на всякий случай, в чайнице, – их тоже нет. Потом, с тумбочки вот, у телевизора, пропала наша видеокамера, еще мой магнитофон, он в той комнате на окне стоял… И еще я не вижу сумки, такой большой, черной…

– Дорожной?

– Мама называла ее хозяйственной, но вообще-то она больше…

– Вещи, которые ты назвала, точно пропали? То есть магнитофон, например, вы не могли сдать в ремонт или кому-то одолжить?

– Нет-нет, что вы!

– Хорошо. А что у мамы были за «колечки»? – спросила я.

– Ну, там… Обручальное, потом, два таких золотых, с большими камнями, старомодных уже, от ее мамы достались… Еще там рядом две цепочки лежали, тоже золотые, такие – не очень чтобы толстые, простого плетения… и кулончик маленький, в виде единорога. Это все вместе было, в круглой такой шкатулочке, в нижнем ящике комода. Где полотенца.

– Анюта, я правильно тебя поняла: речь идет не о каких-нибудь там фамильных ценностях, а об обыкновенных ювелирных изделиях? Которые продаются в магазине?

– Ну да…

Больше из нее нам не удалось выудить ничего существенного. Я бодрым тоном приказала ей собираться («Переночуешь у меня»), и, пока девочка укладывала в сумку все необходимое, я раздумывала, куда же, в самом деле, мне поместить ребенка.

Домой ко мне и к тете Миле я, конечно, повести ее не могла. Есть большая вероятность того, что преступник следил за домом. Мы с Аней живем рядом, и прятать ее в соседнем подъезде – все равно что класть кошелек со своими сбережениями в свой почтовый ящик.

Был еще вариант. Как телохранитель, я давно имела специальную, хорошо засекреченную квартиру для клиентов. Вряд ли кто-то смог бы найти Аню там. Но оставлять ее там одну? Да, одну, потому что я должна найти того, кто покушался на Елену, – а как же иначе? Так вот, оставлять Аню в квартире одну я просто не имею права. За ней надо смотреть, ее надо кормить. А кроме того, она в некотором роде ненадежный человек: ведь сказала же ей мама сидеть дома, а она шмыг – и оказалась у меня!

В общем, не могло быть и речи о том, чтобы оставлять Аню без присмотра.

И тут, как это водится в таких случаях, я стала перебирать своих знакомых, которым можно было бы доверить девочку. Эта процедура не заняла много времени. Почти сразу я вспомнила про своего старого знакомого, полковника МВД в отставке, Василия Васильевича Пехоту. Этот маленький, толстенький и внешне очень неуклюжий пенсионер уже не раз оказывал мне кое-какие услуги чисто профессионального характера.

Но в данном случае я вспомнила про Василь Васильевича не в связи с этими услугами, а в связи с тем, что у него была сестра.

Варвара Васильевна Пехота была немного младше своего брата, но, в отличие от него, всю свою сознательную жизнь посвятила не поиску справедливости и работе в МВД, а куда более прозаичной задаче: во что бы то ни стало выйти замуж. Хотя… это тоже можно назвать геномом наследственности. В конце концов, оба они все время за кем-то гонялись: Василь Василич ловил преступников, Варвара – женихов.

Беда была в том, что Варварины сети, закинутые ею в бурное холостяцкое море, почти всегда приходили пустыми. Нет, пару раз даме случалось притиснуть мощной грудью к стене не успевших вовремя «сделать ноги» мужчинок. Варваре даже удавалось довести дрожащих от страха кавалеров до двери загса, но стоило ей на минуту отвлечься, чтобы поставить свою подпись под заявлением о регистрации брака, как незадачливый обожатель срывался с места и бесследно исчезал в гулких коридорах казенного учреждения.

– Это все из-за моего имени! Из-за имени и фамилии! – топала ногами Варвара, и ее густо намазанный морковной помадой рот кривился на сторону. Слезы лились из Варвары фонтаном, и на месте фиолетовых век и кирпичного румянца очень скоро оставались только грязные дорожки. – Все из-за имени! Варвара Васильевна Пехота – это же ужас что такое! Варвара Васильевна Пехота! Папочка с мамочкой – вот кто виноват во всем! Это они придумали – Варвара Васильевна Пехота!

– Как же ты хотела бы называться? – невозмутимо спрашивал Варвару полковник, единственный мужчина, на которого не действовали истеричные вопли сестрицы.

– Как угодно! Стелла! Или Жанна! Изабелла! Снежана или Джеральдина! Виолетта! Все, что угодно, – но только не Варвара!

Варя падала ничком на кровать, и ее крупное тело сотрясалось в рыданиях от клокотавшего внутри Варвары осознания роковой родительской непредусмотрительности.

На мой взгляд, имена Виолетта, Жанна или Снежана в сочетании с фамилией Пехота смотрелись бы ничуть не менее анекдотично, но я всегда остерегалась произносить это вслух. Варвара же продолжала неистовствовать, размахивая руками, и кидалась в присутствующих малыми и большими предметами. А поостыв, она снова принималась строить матримониальные планы.