– Мама, ты у меня просто гений! Я не знал, как тебе объяснить, а ты сама суть дела в двух словах сформулировала. В самую точку!

– Что я смешного сказала? – не поняла мать.

Ответить помешал Павлу телефон. Звонил шофер: машина ждет внизу.

– Ты же сама знаешь, – заторопился Павел. – Дядя все это столько лет собирал, как говорится, потом и кровью… ну, то есть я хотел сказать…

Он сбился и замолчал, потому что оба они всегда понимали: скупить несколько десятков заводов по всей стране – не картину крестиком вышить, и эту тему они все годы обходили.

– Я поняла, – кивнула мать. – Дальше.

– Теперь это гигантская империя. Часть экономики страны! А кому передать? Илоне? Майке? Или Леньке? Илона с мужем уже сколько лет живут в своей Ницце и представления не имеют, откуда денежки берутся: у него галерея, она отдыхает… от жизни. Майка – хороший врач, но это ей не по силам. А у Ленечки одни мотоциклы на уме. Я его видел недавно: взрослый мужик, здоровый, за сто кило весом, а одет, как пацан – черная кожа, бандана, цепи. Ему в этой жизни, кроме его «Харлея», ничего не надо, а уж тем более – папиных металлургических заводов. Что ж, это все просто бросить? Чтоб по кускам растащили? А кто тогда их всех кормить будет, вместе с внуками? Вот Павел Владимирович и решил: он постепенно передает мне все активы, начиная с завода в Надеждинске, а на своих детей записывает привилегированные акции. Как бы тебе объяснить… Ну, в общем, в управлении делами холдинга владельцы таких акций принимать участие не могут, но зато им полагается обязательная доля прибыли. Он же знает, что мне можно доверять и что дело я не запорю. Понимаешь, у меня выбора нет. Не могу я все это бросить. Я ведь не просто наемный директор, я член семьи, ты же сама мне всегда говорила – и что у тебя, кроме дяди Паши, родных нет, что они мне – сестры и брат. Даже не в том дело, что это миллиарды. Я об этом стараюсь не думать пока. А в том, что… Вот, смотри, что он мне подарил.

Нина Владимировна задумчиво взяла в руки маленькую прозрачную коробочку. Повертела так и сяк, не поленившись нацепить очки. Вздохнув, передала обратно сыну, и Павел аккуратно спрятал ее в портфель.

– Что ж, если так… Я понимаю, конечно… А можно я к тебе потом приеду, Пашенька? Посмотрю, что и как, успокоюсь. А ты поезжай, не то опоздаешь с моими разговорами. Одевайся там потеплее, раз север. И кушай хорошо! И обязательно звони мне каждый день, ладно, сыночка? – Последние указания мама давала уже двери лифта, захлопнувшейся за сыном.

Машина пробиралась по Московскому проспекту. Павел провожал глазами знакомые здания: за долгие годы командировок дорогу до Пулкова и обратно он изучил до мельчайших деталей. Но когда навигатор предупредил о пробке, шофер свернул вправо и поехал по неширокой улочке, густо обсаженной желтеющими кленами. «Улица Бассейная», – заинтересовавшись, прочитал Павел. С ума сойти! Он всю жизнь прожил в Питере и считал, что отлично его знает, но и понятия не имел, что Человек Рассеянный, знакомый многим поколениям детей, жил не по какому-то выдуманному Маршаком адресу, а именно в этом доме. Или вон в том? Павел развеселился и принялся вертеть головой, представляя, как утром мимо этих самых кленов спешит на вокзал смешной человек в пальто и гамашах – кстати, интересно, что это такое?

Любимый город был щедр на такие неожиданные открытия. Например, совсем недавно от мамы Павел узнал, что Конюшенная церковь, та самая, где отпевали Пушкина, открыта. Более того, там сохранились интерьеры, изображенные на картине, запечатлевшей отпевание поэта. Павел сходил накануне отъезда, не поленился. Посмотрел на стертые ступеньки каменной, ведущей на второй этаж лестницы, погладил рукой перила, постоял возле белой фаянсовой печки… Конечно, он один туда ходил, даже маме не сказал – неудобно как-то, глупое сентиментальное любопытство, не по возрасту. Он вообще любил гулять один по Питеру, потому что все дамы предпочитали пешим прогулкам комфорт кожаного салона его «Майбаха».

Наверное, его понял бы дядя, который тоже не мыслил себя вне этого города и в свое время наотрез отказался переводить офис из Питера в Москву, как ни убеждали его сведущие люди в пользе такого шага. Дядя, как всегда, оказался прав: гора-таки пришла к Магомету, к власти пришли «питерские» – а Павел Мордвинов был таким же, как они, стопроцентным петербуржцем по рождению и по образу мыслей. Но, разумеется, Павел не говорил с родственником на такие темы.

Павел вспомнил о дяде и расстроился. Во время последнего разговора он впервые увидел, как дядя постарел и сдал, какие усталые у него глаза, как подрагивают пальцы, которыми он то и дело с усилием трет лоб. Павел по-настоящему любил дядю, хотя и ворчал за глаза в компании друзей, что дядя, мол, уважать себя заставит не мытьем, так катаньем… Он рано остался без отца, и Павел Владимирович стал главой их с мамой семейства, не отделяя от собственного. И хотя мама щепетильно соблюдала границы финансовой автономии, стараясь не принимать слишком дорогих подарков и не пользоваться связями брата, все же именно Павел Владимирович советовал (и решал), как жить племяннику, названному при рождении в его честь: чем заниматься в свободное время, куда пойти учиться, где делать карьеру. По его настоянию Павел закончил политехнический, а потом, к великому ужасу матери, ушел служить в армию. Кстати, это был, пожалуй, единственный случай, когда мать просила брата о помощи (она до потери сознания боялась отправлять в армию единственного сына). И единственный раз, когда брат ей отказал, отрезав: не отслужил в армии – значит, не мужик. А Пашка мне настоящим нужен.

Вернувшись из армии, Павел стал работать в холдинге. Продолжал учиться, а в остальное время мотался по командировкам, выполняя все более и более сложные поручения – сперва как инженер, а потом уже как юрист, директор, доверенное лицо. Он не жалел о том, что так вышло, потому что никогда не думал о какой-то иной карьере. Кроме этого, все эти годы дядя платил ему зарплату, которая позволяла не мечтать о перемене участи. Да и сам Павел Владимирович, происходивший из легендарной плеяды «красных директоров», которые не стали убиваться по советской власти, но быстро поняли механизм ваучерной приватизации, честно тащил на себе огромный воз, непосильный, кажется, одному. Но он и был не один – у него был Павел. Его собственные дети выросли неплохими людьми, а средняя дочь, Майя, стала хорошим врачом, но отцовский бизнес был для них далек и непостижим, и надеяться на то, что кто-то из них возьмет со временем бразды правления в свои руки, не приходилось.

– Ты, Пашка, молодец. А на моих природа отдохнула, – сказал ему дядя при последней встрече. – Может, так оно и должно быть. Мои родились с золотой ложкой в зубах. А если жизнь человека, как щенка, в воду не швыряет – или плыви, или тони к чертовой матери, – то он так и сидит всю жизнь. На хрена ему самому в воду лезть? Они и не лезут. Они просто умные, умней нас с тобой. А тебя мать правильно воспитала. Как чувствовала, Пашкой назвала. Был Павел Мордвинов – и будет Павел Мордвинов. Слышишь, племяш? Будешь Павел-второй. Наша порода.

Конечно, узнав о дядиных планах скорого превращения его, Павла Мордвинова-второго, в олигарха, он попытался сказать дяде все, что положено говорить в таких случаях, но дядя был не сентиментален и слушать не стал.

– Ладно, Павел, молчи. Вопрос решенный. Шелуха все это, – устало махнул он рукой. – Все мы смертны, все мы человеки. А ты, если что, тетку и моих обормотов без куска хлеба не оставишь, я тебя знаю. Дела на заводе в Надеждинске не очень, сам знаешь, да все руки не доходили. Поднимай сам, твое теперь. Тогда и остальное тебе со спокойной душой передам. И еще вот, держи. У секретаря своего на столе нашел. И спер, не удержался, – хмыкнул Павел Владимирович. – Красноречивая вещь. С собой возьми туда, в Надеждинск, поставь перед носом и смотри каждый день. Должно помочь. Или ты не Мордвинов.

Уже совсем близко показалось здание аэропорта. Павел оглянулся на город – его уже не видно, он знал точно, но все же оглянулся. Кто знает, на сколько приходится уезжать. И подумал: каким он будет счастливым, когда вернется!

Вот уже третий час Юля металась по сцене и залу, сводя воедино репетицию актеров, эстрадного оркестра и танцевального ансамбля. Самодеятельные музыканты и танцоры, страшно гордые оказанной честью – они будут заняты в настоящем спектакле и непременно проснутся знаменитыми после премьеры! – старались изо всех сил. Но режиссер все время оставалась чем-то недовольна и заставляла повторять снова и снова. Сейчас как раз прогоняли номер Юры Батракова, поэтому оркестранты спешно перелистывали ноты, а девчонки и ребята из танцевального ансамбля, которые в этом номере не были заняты, спустились в зал и уселись в первом ряду.

 
Один ответственный квартиросъемщик
Сказал женщине, не имеющей прописки на его
жилплощади: «Дорогая, нам лучше выйти порознь…»
А она ему ответила: «Мой друг! Я люблю,
когда утром играет тихая музыка».
А он ей сказал: «…иначе нас могут увидеть соседи».
 

– Юра, еще раз повторяю: мне не надо, чтоб ты пел! – остановила его Юля. – Просто рассказывай. Причем мне, а не всему залу, понимаешь разницу? Валентин Иванович, оркестр здесь играет совсем тихо. И не страшно, если Юра будет говорить не в такт. Да, и еще вот что: попробуйте полуобернуться к Юре, как будто вы тоже хотите его послушать. Вы справитесь? Давайте попробуем.

Дирижер Валентин Иванович с готовностью кивнул – ему и самому было невмоготу стоять спиной к происходящему на сцене, и разрешение стоять вполоборота пришлось как нельзя кстати. А Батраков продолжил «песенный рассказ» – именно так, как просила Юля:

 
– Целый день она писала
водоотталкивающей краской
лозунг «Спорт – это здоровье»,
хотя она сама из спортивных занятий
увлекалась лишь закручиванием бигуди…
 

Девчонки из ансамбля, прислушавшись, захихикали. Юля сердито на них оглянулась, и девушки испуганно притихли – режиссера они боялись.

– Сашка, ты мне что рассказать хотела? – наклонившись, неслышным шепотом спросила у дочери Марианна Сергеевна. Обе сидели довольно далеко от сцены и не боялись, что их услышат, поэтому позволяли себе изредка переброситься парой слов.

– Сейчас, мам, подожди, мне интересно, про что песня, – остановила ее Александра.

 
– Наивны наши тайны, секретики стары,
Когда ж мы кончим врать, на самом деле?
Где ж станция с названьем «Правдивые миры»?
Но, как сказал один поэт,
Уж рельсы кончились, а станции все нет.
 

– Визбора надо знать! – возмутилась мать. – Ты же культурный человек!

– Я знаю Визбора, но этой песни не слышала, – обиделась Александра. – И ты послушать не даешь.

Марианна Сергеевна, фыркнув, отвернулась. Она чувствовала себя обманутой: дочь знала какую-то потрясающую, по ее словам, новость, но тянула кота за хвост и рассказывать не торопилась. Марианна Сергеевна же была любопытна как женщина и как актриса и, стало быть, чувствовала себя некомфортно вдвойне. Но тут, на ее счастье, Юля объявила перерыв.

– Отдохните пять минут, и потом еще часик поработаем, хорошо? – умоляюще посмотрела она на ребят из ансамбля. – Я понимаю, что вам еще уроки делать…

– Ничего, Юлечка, они у меня привычные, мы перед конкурсами по пять часов репетируем, – улыбнулась руководительница ансамбля Ольга Владимировна и без перехода оглушительно рявкнула: – Дети, быстро: попить-пописать – и обратно!

Ничуть не испугавшись, «дети» (старшеклассники и студенты колледжа), хихикая, как первоклашки, рванули по указанным адресам. Оркестранты, солидные дядечки, аккуратно положили инструменты и с достоинством удалились за кулисы. Марианна Сергеевна повернулась к дочери с твердым намерением на этот раз настоять на своем, но тут к ним подошла Тарасова.

– Светлана Николаевна, слышали новость? – повернулась к ней Саша.

Марианна Сергеевна ревниво поджала губы («право первой ночи», касающееся сплетен, она считала привилегией прежде всего семьи, а потом уже трудового коллектива, но Сашку, вредину, не переспоришь) и приготовилась слушать.

– Митрофанова отстранили! Чуть ли не под суд отдают. А к нам новый директор приезжает. И вообще там какие-то большие дела с акциями – то ли владелец меняется, то ли еще что, – выдала новость Саша.

Марианна Сергеевна вытаращила глаза, а Тарасова задумчиво присвистнула. Действительно, это была новость так новость. Последние пять лет Митрофанов был директором металлургического завода. А от завода зависела жизнь города. Работал завод, платил налоги – город процветал. Начинались проблемы на заводе – город лихорадило. Директор металлургического завода в Надеждинске всегда был самым главным человеком, к которому на поклон частенько ходил сам мэр: ничего, корона не упадет, а денежек на латание дыр в бюджете больше взять неоткуда, кроме как у завода попросить. Что же тогда говорить о театре и прочих небогатых учреждениях культуры и образования, сперва ставших жертвой остаточного принципа финансирования, а потом окончательно прихлопнутых «оптимизацией расходов»? Директор завода мог дать, а мог и не дать денег на постановку спектакля, это зависело и от личных отношений с той же Тарасовой, и от положения дел на самом заводе, и от отношения к театру, да и просто от желания руководства. С Митрофановым у Светланы сложились хорошие отношения. Он всегда вместе с супругой ходил на премьеры и не отказывал в помощи. Каким окажется новый директор – еще вопрос, так что Сашкина новость была скорее плохая, чем хорошая.

– А кто будет, ты не знаешь, Саша? – задумчиво спросила Тарасова.

– Дмитрий говорит, что кто-то из питерских, не наш, – ответила Саша.

– Ладненько, будем узнавать, – пробормотала Тарасова и отошла от Королевых, забыв даже, зачем приходила.

– Сашка, я не верю, что твой Дима тебе все не объяснил уже, – без вопроса в голосе произнесла Марианна Сергеевна.

Ее зять, Сашин муж Дмитрий Кротов не так давно стал прокурором города, оправдав таким образом расчет Королевых-старших относительно замужества дочери: когда выпускник юридической академии Дима Кротов приехал в Надеждинск начинать карьеру, Олег Леонтьевич Королев внимательно присмотрелся к начинающему сотруднику прокуратуры, через общих знакомых разузнал о его семье – и предложил кандидатуру на рассмотрение дочери. Объяснил: мальчик перспективный, из хорошей семьи, сюда приехал ненадолго, здесь он возьмет хороший старт («Да еще и я помогу»), а потом его родители вытащат в Екатеринбург, и при таких условиях, если у него ума хватит, он сделает очень хорошую карьеру. Соглашаясь на брак, Саша Королева обеспечивала себе положение среди местного бомонда уже не как дочь председателя суда и примы местного театра, а как супруга значительного человека (в ближайшем запланированном родителями будущем). Это с ее личными планами не расходилось. И Саша, как раз вернувшаяся в родной Надеждинск после окончания театралки, недолго подумав, согласилась. Остальное было делом техники (хотя Дмитрий, конечно, об этом не подозревал; он считал, что завоевал первую красавицу города исключительно благодаря собственным непревзойденным достоинствам). С тех пор Марианна Сергеевна внимательно присматривалась к зятю, терпеливо ожидая, когда сбудется все предсказанное мужем. Пока дела шли своим чередом. Но уж что-что, а важные новости из жизни вип-персон ее зять узнавал в числе первых – по долгу службы.

– Он сказал: молодой мужик, вроде родственник владельца холдинга, во всяком случае, фамилия у них одинаковая, – сообщила Александра. – Приезжал на завод пару лет назад.

– Та-ак… – насторожилась мать. – Сашка, а он женат?

– Не знаю, мне Дима не доложил, – засмеялась Александра. – В любом случае нам-то с тобой что за дело?

– Не скажи, не скажи, – задумчиво протянула Марианна Сергеевна. – В твоем возрасте вообще так рассуждать глупо. Я думаю…

Но Саша так и не узнала, что думает Марианна Сергеевна Королева по поводу семейного положения нового директора, потому что вернулись ребята из танцевального ансамбля, на стульях в глубине сцены расселись оркестранты, и Юля пригласила на сцену Долинину. Потом была ее очередь, и Саша сосредоточилась на своей песне. Но тут мать опять толкнула ее в бок:

– Сашка! А когда он приедет, не знаешь?

– Кто? Ах, этот… Не знаю. На днях, говорят.

– Да? Интересно… Может, на премьеру успеет. Сразу товар лицом, так сказать… – пробормотала Марианна Сергеевна.

– Да ладно, мама, – отмахнулась Саша. – Светлана и без тебя справится. Она же директор, а не ты, и у нее это отлично получается. Уж на что был жмот предыдущий-то, всем – шиш, а ей давал. Даст он нам денег на спектакль, не отвертится!

– Света да, она молодец, – согласилась мать. – Но ей все равно помочь надо будет. У нас все-таки связи…

Премьера спектакля, а уж тем паче – открытие сезона всегда становилось в Надеждинске событием общегородского масштаба. Билеты раскупали заранее, и уже за три дня до премьеры в окошке кассы появилась табличка: «Извините, на спектакль «Надежды маленький оркестрик» (1 и 2 октября) все билеты проданы!» Табличка эта использовалась нечасто: горожане, хотя и любили свой театр, но заполнить огромный зал Дворца культуры металлургов не могли при всем желании. Каким-то непостижимым образом это чудо происходило лишь несколько раз в сезон: на открытии и в пору новогодних елок. Билеты в первые два ряда, разумеется, не продавались: на эти места выписывались контрамарки, и директор театра лично расписывалась на приглашениях, составленных в самых церемонных выражениях: «Глубокоуважаемый Иван Иванович! Наш театр открывает новый сезон, и мы будем очень рады видеть Вас и Вашу супругу на премьере…»

Супруга Ивана Ивановича немедленно начинала лихорадочные приготовления. Знаменитые королевские скачки в Аскоте показались бы просто детским утренником, если бы тамошний бомонд вдруг вздумал потягаться с надеждинским. Не было только шляп, и то лишь потому, что они бы ограничивали видимость в зрительном зале, а так – один к одному: непременно новые платья (надеть прошлогоднее считалось моветоном), туфли на каблуках и затейливые прически, мужу – отглаженный костюм, сменная обувь. Приехать надо было не рано, чтоб, упаси бог, не стать первыми, но и не поздно, чтобы не упустить возможность продефилировать по фойе, раскланяться со знакомыми, показать себя и ревниво рассмотреть других.

Для випов «из первого ряда» – мэра, замов, депутатов, заводской администрации – в кабинете директора дворца перед спектаклем накрывался стол, и они, понятное дело, в фойе не тусовались, коротали время за непринужденной беседой и бокалом шампанского, снисходительно признавая свою избранность и «причастность». О, сколько жизненно важных для театра вопросов успевала решить за эти четверть часа до третьего звонка Светлана Тарасова, улыбаясь, кокетничая, жалуясь на жизнь и отпуская комплименты!