– Мама? – удивилась она, подставляя щеку для поцелуя. – Что-то случилось? Ты бы позвонила…

– Случилось! Такое случилось, что по телефону не расскажешь! – Запыхавшись от быстрого подъема по лестнице, Марианна Сергеевна с трудом переводила дыхание, но сделать паузу не могла, желание немедленно поделиться сенсационной информацией требовало немедленного выхода наружу.

Сбросив в прихожей туфли, она пробежала в комнату и упала на диван, такой низкий и мягкий, что Марианна Сергеевна немедленно в нем утонула.

– Фу-у! Бегом бегу всю дорогу, представляешь? Что люди подумали? – она с любопытством огляделась и увидела, что возле туалетного столика горят, как в гримерке, две лампы и стоит множество открытых баночек и коробочек. – А ты чего, опять лицо себе рисуешь? И какое на этот раз? Ой, дурочка ты, Сашка! Это моделям, у которых своя морда никакая, можно что угодно на лице нарисовать – хоть вамп, хоть наив, – а у тебя такая внешность, что с ней ничего не поделаешь.

– Мама, я хочу быть разной. Мне интересно, – отмахнулась Саша. – Ты же не для этого пришла? Давай уже, рассказывай! У тебя платье новое? Где купила?

– Привезли, – отмахнулась мать, взглянув, однако, в большое зеркало от пола до потолка, в котором отражалось полкомнаты и, разумеется, она сама в новом платье с модным этническим рисунком. – Наплевать на него! Мне позвонила Ольга из областного театра, ну, моя однокурсница, помнишь? Так вот, как ты думаешь, кто у них в новом сезоне будет очередным?

– Кто? – разочарованно переспросила Саша, которой не было решительно никакого дела до кадровых перестановок в областном театре. – Олег Табаков? Константин Райкин?

– Ха! Если бы! Витя Удальцов! Наш Витечка! – выпалила мать и торжествующе откинулась на диванные подушки, с удовольствием наблюдая, как меняется выражение лица дочери по мере того, как до нее доходил смысл услышанного.

– Виктор Иванович? Уехал? – изумилась Саша. – Погоди… а мы как же?

– Так это еще полдела! – Марианна Сергеевна наслаждалась произведенным эффектом так, как будто в поспешном отъезде главрежа была ее личная заслуга – хотя, видит бог, они неплохо ладили. – Он мужиков увез! Всех! И Макса, и Ивана, и Колю с Олегом!

– Вот это да… – Саша опустилась на стул и покрутила головой. – А чем сезон открывать будем?

– А это нашего папу Витю не волнует! – всплеснула руками мать, так что широкие рукава платья сползли к плечам, открыв безупречно красивые руки. – Хоть мы и вовсе закройся – какое будет облегчение для городского бюджета! Да ладно, придумается что-нибудь. Света осталась, Юрка Батраков остался, Петька наш, соберемся на днях, поговорим. Не может быть, чтоб выхода не было – всегда находился. Ты про главное спроси, Александра!

– Про главное? – непонимающе переспросила Саша.

– Ой, да ну тебя! Витя уехал. Ты что, не поняла?

– Поняла…

– Ни черта ты не поняла! – рассердилась мать. – Татьяна-то осталась! Он ее, видите ли, потом заберет, когда с квартирой решит. Как же, черта с два! Это мужики в любом театре всегда нужны, а героинь там и своих хватает, тем более которые в возрасте, а все норовят девочек играть! Съедят ее там в два счета и костей не выплюнут! Витька-то это понимает, а Татьяна – нет. Романтическая, видите ли, натура! Тьфу! Сашк, у тебя кофе есть? Настоящий, не из баночки? А то я никак не успокоюсь…

Саша отправилась на кухню. Включила кофеварку и присела к столу, оценивая ситуацию. Теперь волнение матери стало ей понятно. Актриса театра Таня Родионова была женой скоропостижно уехавшего Виктора Ивановича, а по совместительству – первой трепетной любовью Пети Королева, брата Александры. Петя влюбился в нее, еще когда учился в десятом классе, и с тех пор ради прекрасной дамы успел совершить немало милых глупостей, которые полагается совершать влюбленным и над которыми беззлобно посмеиваются окружающие. Таня была старше его на семь лет и, надо отдать ей должное, к настойчивому и смешному Петиному вниманию относилась терпеливо и с юмором: она старалась не обижать парня, но и не давала ему ни малейшего повода заподозрить ее в ответном чувстве. Такой баланс всех почти устраивал, и до поры до времени Марианна Сергеевна с мужем на это закрывали глаза, пока Петька не совершил очередную глупость, оказавшуюся довольно-таки серьезной: отказался поступать в юридический.

Отец Петра и Александры, Олег Леонтьевич Королев, много лет занимал должность председателя городского суда и, стало быть, был представителем местной элиты. Жена и дочь, красавицы-актрисы, тоже достойно представляли надеждинский бомонд. Сын должен был пойти по стопам отца, поступить в юридический и под его крылом сделать первые шаги в будущей и, несомненно, успешной карьере. Но Петя наотрез отказался уезжать из города, ведь это означало разлуку с любимой. Отец поставил оболтусу ультиматум: или поступаешь, или убирайся на все четыре… Петя, недослушав, в чем был, вылетел из дома и несколько дней жил у приятеля, не пропуская ни одного спектакля с участием Тани и каждый раз преподнося ей одну розу. Дарить букеты он считал пошлым, и к тому же это было ему не карману. По городу пошли сплетни: богатые тоже плачут, слыхали, у Королевых-то сынок?..

Тогда в игру вступила Марианна Сергеевна. Она поговорила с мужем и пообещала сыну, что если он поступит хотя бы на заочное и устроится на работу, ну, к примеру, секретарем судебных заседаний (и опыт, и практика), то они с отцом закроют глаза на его глупое поведение.

В юридический Петя поступил и учился вполне сносно, но работать в суде категорически отказался и упросил Удальцова взять его в театр монтировщиком декораций. Удальцов согласился и даже, к величайшему Петиному восторгу, дал ему несколько маленьких ролей – сперва в детских, а потом и в вечерних спектаклях. Таким образом, Петя вплотную приблизился к своему божеству.

С тех пор прошло два года. В начале прошлого сезона Петю взяли в труппу, а в остальном все осталось по-прежнему. Марианна Сергеевна уже начала всерьез опасаться, что первая любовь, обычно проходящая, как ветрянка, и к тому же оставляющая иммунитет на будущее, у сына затянулась, будто противный хронический бронхит, угрожающий перейти в астму (Петины бабушка и дедушка были врачами). И даже тот вопиющий факт, что у Тани и Виктора Ивановича прошлым летом родилась дочь, никак не повлиял на Петины романтические чувства. Однако Таня по-прежнему вела себя безупречно, и Марианне Сергеевне приходилось ограничиваться слабо выраженной неприязнью, учитывая наличие у той супруга-главрежа.

Но теперь, когда Удальцов уехал, а Таня осталась, с трудом достигнутый баланс нарушался, поняла Александра. Бог знает, что могло взбрести в голову этому мальчишке! Отец, так и не примирившийся с положением дел, возможного развития событий не переживет. Да и мама… Когда Саша вернулась в комнату с подносом, по выражению ее лица Марианна Сергеевна поняла, что ее умница-дочь наконец правильно проанализировала ситуацию. Поэтому, сделав первый глоток, спросила без предисловий:

– Ну-с, что будем делать, Александра?

Это вошло уже в привычку: первое, что он делал, входя в квартиру, – отодвигал в сторону тяжелые портьеры и открывал окно, летом – нараспашку, зимой – хотя бы чуть-чуть. Вероника Гавриловна, которая уже несколько лет совмещала в его доме функции домоправительницы и домомучительницы, в его отсутствие окна непременно наглухо запирала, а портьеры тщательно задергивала. Учитывая, что хозяин бывал дома нечасто, в квартире становилось темно и душно, как в склепе, и запах был… нежилой. Спорить с Вероникой Гавриловной, как показывала практика, было бесполезно, поскольку за порядок в доме отвечала она, а она понимала порядок именно так. Павел и не спорил. Просто приходил домой – и открывал окно, впуская в дом свет, запах моря и крики чаек.

Конец августа в этом году был удивительно теплым и солнечным, природа как будто извинялась за серое и дождливое лето. Поэтому Павел рванул в стороны портьеры, как занавес, распахнул окно… и привычно замер, в сотый раз захваченный знакомой и каждый раз новой, полной жизни и движения, сценой: синий простор воды с едва видным вдали, у самого горизонта, берегом, огромное, торжествующее небо, кажущиеся крошечными кораблики, трудолюбиво снующие туда-сюда. Иногда простор, как занавесь из тонкого прозрачного тюля, накрывала серая пелена мелкого дождя, иногда солнце разбрасывало по воде тысячи зайчиков, слепивших глаза. А иногда, как сегодня, со стороны залива на город шла огромная черно-синяя туча, грозившая всевозможными неприятностями – и над Петергофом уже виднелась полоса дождя. Но одно было неизменно: в эти моменты он, Павел, оставался наедине с этой громадой воды и неба, не было ни огромного города, ни людей – только он и море.

Он специально выбирал квартиру: дом на улице Кораблестроителей, двадцать первый этаж, с видом на Финский залив, панорамное остекление – детская мечта мальчика с пыльной, звенящей трамваями сухопутной Лиговки. Остальное он отдал на откуп дизайнера и потом долго удивлялся тому, какими странными путями идет порой развитие дизайнерской мысли. Например, в квартире было много зеркал, в которые нельзя было посмотреться: они висели какими-то прихотливыми фрагментами, то узкими, то пошире, и любовались друг на друга. Павел им не мешал, ему хватало зеркала в ванной, перед которым он брился, и в гардеробной, где одевался, собираясь на работу. Еще, к примеру, в гостиной стояли белые стулья со странно растопыренными ножками, о которые больно ушибались все, кто проходил мимо босиком. Павлу всегда казалось, что стулья нарочно подставляют свои тоненькие стальные ножки и тихо хихикают, слушая комментарии пострадавших. Впрочем, босиком по своей квартире ходил только он сам… ну, и разве что пару раз случайные знакомые. Поэтому большую часть времени пакостливые стулья скучали в одиночестве; Павел периодически собирался их выбросить и купить взамен что-нибудь нормальное, да тут же забывал об этом.

– Была бы жена, она бы позаботилась, – ворчала Вероника Гавриловна, изредка совпадая с Павлом в пространстве и времени (обычно к его позднему приходу все было прибрано, еда приготовлена, а Вероника Гавриловна занималась у себя дома воспитанием мужа и внуков). – В такой квартире одному жить – от скуки помрешь…

– Да когда мне скучать, Вероника Гавриловна? – смеялся Павел. – Я, если не работаю, то сплю, да и то по большей части в гостиницах. Какая жена это потерпит?

– А вот есть у меня одна знакомая, у нее дочка, очень милая девочка, воспитанная… – начинала было Вероника Гавриловна, но, поскольку этот вопрос напрямую к порядку в доме не относился, Павел серьезно заверял сваху, что у него есть любовницы во всех городах, где он часто бывает в командировках, некоторые даже с детьми, и Вероника Гавриловна, поджав губы, замолкала до следующего раза.

Рассмотрев в бинокль два огромных парома (один из Швеции, другой из Эстонии), пришвартованных у морского вокзала, Павел наконец оторвался от окна и вернулся в комнату. Взгляд его упал на небольшую прозрачную коробочку, которую он только что принес и второпях пристроил на журнальный столик. Хмыкнув, Павел подумал, что, пожалуй, это самый удивительный в его жизни подарок: копеечный сувенир, которому предназначена такая… нет, даже не роль, а миссия! Он осторожно взял в руку коробочку и обвел глазами огромную комнату, по которой можно было кататься на велосипеде. Куда бы пристроить эту малявку, чтобы не потерять? Ведь отныне ему надлежало рассматривать подарок как можно чаще и думать о своей, Павла Мордвинова, роли в истории современной России – во всяком случае, именно так час назад сформулировал свои настоятельные пожелания дядя, Павел Владимирович. Ох, и непрост дядя, покрутил головой Павел и пристроил коробочку перед плазменной панелью размером с экран в небольшом кинотеатре. Включит при случае телевизор, а тут, пожалуйста, – дядюшкина памятка. Кто теперь скажет, что он – не почтительный племянник?

Покончив с этим важным делом, Павел, довольный собой и открывшимися перспективами, пританцовывая, отправился на кухню поинтересоваться, чем порадовала его Вероника Гавриловна в смысле ужина. Поесть – и спать, утро вечера мудренее, тем более если с завтрашнего утра предстоит начать новый этап жизни. «Я подумаю об этом завтра», – кажется, так говорила героиня романа, который очень любит его мама.

Сбор труппы в начале нового сезона – это первое сентября для взрослых: шум, суета, поцелуи-расспросы, рассказы «как я провел лето», радость встречи с вынужденными единомышленниками, слегка омраченная близкой перспективой трудовых будней и предчувствием непременных конфликтов. Для актрисы и по совместительству директора театра Светланы Николаевны Тарасовой этот сбор труппы был… дай бог памяти… тридцать девятым по счету, поэтому она сидела с краешка третьего ряда и без особого трепета наблюдала традиционный ритуал. Хотя, пожалуй, нет, на этот раз все было не так, как обычно. Со времени ее разговора с Юлей Вагановой прошло три дня, и понятно, что коллизия со скоропостижным уходом главного режиссера уже перестала быть тайной для большинства коллег. Тем не менее она, встречая прибывающих, по их поведению пыталась догадаться: знают или нет.

Ну, Юлька – понятное дело. Явилась едва ли не раньше ее самой, с большой сумкой, из которой немедленно принялась доставать какие-то листки, книжки и ноты. Значит, готовилась, молодец. Волнуется, вон щеки горят, а сама бледная. Ничего, справится, она, Тарасова, редко ошибается в людях. Вот, кстати, и насчет Витьки Удальцова она всегда что-то подобное предвидела. Молчала, конечно, но знала: выпадет ему шанс – и он пойдет по головам. Юля не такая. Ладно, поживем – увидим…

Про Королевых тоже все понятно. Уж Марианна всегда все узнает первой. И, как всегда, держится королевой. Тарасова хмыкнула, вспомнив, что ее девичья фамилия подходила ей куда меньше. Когда Марианна Червякова вышла замуж за только что приехавшего в Надеждинск выпускника юридического института, тощего очкарика и зазнайку Олежку Королева, все просто встало на свои места. Олежка с тех пор потолстел и стал невероятно важным – он теперь большой человек во всех отношениях. Сашка у них – красавица невероятная, только какая-то… Тарасова покрутила головой, подбирая точное определение. Нечеткая, будто портрет размытыми красками нарисован. И касается это не внешности, а характера. Но если Александра пошла в мать с отцом, то она еще себя покажет, непременно покажет, тогда только держись. А Петька – славный парень, жаль только, что зацепился за театр. Не место ему тут. Прилип к Татьяне, как муха к варенью. Ну да ничего, учится, растет… глядишь, и перебесится. Интересно, кстати, а Татьяна придет? Или ее наши дела уже не касаются? Должна прийти, заявления-то она не подавала…

Тарасова вскочила и пошла навстречу двум старикам, которые показались в дверях. Невысокая полноватая женщина с собранными в узел седыми волосами бережно поддерживала своего спутника под локоть, потому что он ступал нетвердо и тяжело опирался на трость. Но делала она это так, восхитилась Тарасова, будто сама опиралась на его руку.

– Антонина Ивановна, Василий Ильич, вы, как всегда, в первых рядах!

– А как же? Старая гвардия никогда не подводит! – отрапортовал Василий Ильич. – Светочка, детка, ты, как всегда, ослепительна!

– Василий! – с напускной строгостью проговорила Антонина Ивановна. – Только из дома – и сразу девчонкам глазки строить?! Я этого не потерплю!

Довольный собой, Василий Ильич чмокнул Светлану в щеку и бодро направился к первому ряду, постукивая палочкой.

– Тонечка Ивановна, как он? – шепотом спросила Тарасова.

– Да ничего, держится, – тоже шепотом ответила Антонина Ивановна. – Летом в жару тяжело было, а сейчас терпимо. А как стали про начало сезона говорить, и вовсе раздухарился. Орел! – она с улыбкой оглянулась на мужа, который теперь отпускал комплименты Юле.

– А вы про наши новости знаете? – заторопилась Тарасова. – Про Витю?

– Нет, а что? – безмятежно поинтересовалась Антонина Ивановна.

Тарасова, чертыхнувшись про себя, быстро зашептала ей на ухо.

– …и скажите дяде Васе, что мы уже все придумали, ничего страшного, пусть не волнуется, – торопливо закончила она.

Антонина Ивановна, с лица которой сползла улыбка, поспешила к мужу. Василий Ильич, проработавший в театре всю свою жизнь, слишком близко к сердцу принимал все, что происходило с коллективом. А сердце уже могло не выдержать.

– А что вы придумали? Очередной заговор? Опять интриги? – протянула, подходя к Тарасовой, пожилая актриса, крашеная худощавая брюнетка, как всегда, одетая в черное.

Галина Константиновна Долинина была ровесницей Антонины Ивановны, но амплуа у них были совершенно разными: Антонина играла деревенских старух и городских бабусек, а Долинина – дам, аристократок. Именно поэтому, кстати, она уже давно не признавала никаких других цветов в одежде, кроме благородного, элегантного и беспроигрышного черного, и волосы красила в оттенок воронова крыла. Поскольку такое «разделение труда» существовало всегда, особых конфликтов между актрисами не было, хотя Долинина, надо признать, была огромной мастерицей устраивать всевозможные склоки и разборки. В атмосфере скандала она чувствовала себя как рыба в воде, поэтому с ней старались не связываться. Она была уверена в своем непререкаемом авторитете и всегда оставляла за собой последнее слово.

– Да какие интриги, Галя! Лучше Вити нам уже ничего не придумать. Разгребать только потихоньку… – отмахнулась Тарасова, внимательно наблюдая за реакцией Долининой.

– Да? А что придумал Витя? – пренебрежительно протянула она, поправляя шарфик.

– И ты не в курсе? – Тарасова поспешно погасила в голосе неуместное злорадство. – Уехал Витя. В град-столицу. Насовсем. И мужиков увез. Так что сама понимаешь, какие дела…

Оставив Долинину с открытым ртом обдумывать услышанное, Тарасова поспешно отошла, будто по неотложным делам. Злорадство ее объяснялось тем, что Долинина, всегда считавшая себя примадонной, в последнее время перегибала палку, а Витя ничего не мог ей противопоставить, опасаясь мгновенно вскипающей ссоры. Теперь-то понятно, что в последнее время он просто плевал на все с высокой башни, не желая тратить силы на наведение порядка в коллективе. Но Долинина приписывала свои победы совсем другим причинам, и Светлане было приятно ее разочарование. К тому же высокомерие, с которым старая актриса относилась к большинству коллег, на этот раз вышло ей боком: весь город в курсе, а она, примадонна, узнает новости последней.

– Девочки! Привет!

К Тарасовой подошли Оля Бодрук, Ира Лаврова и Лара Сергеева. «Девочкам» было кому под сорок, а кому и за… но понятно, что в театре все девочки, тем более если знакомы сто лет и проводят вместе полжизни.

– Ой, Светлана Николаевна, что делать будем? – вместо приветствия всплеснула руками Лариса. – Что же с театром будет?! Я, как узнала, без снотворного не сплю…

– Нового пришлют. Была бы шея, ярмо найдется, – спокойно возразила ей Ольга. – Света, я пироги принесла, можно у тебя в кабинете положу?

– Ольга, я всегда поражаюсь, и не лень тебе пироги печь, да еще не в дом, а на такую ораву? – засмеялась Ира. – Мне пельмени покупные варить и то бывает в облом.