Скажите, Олег Валентинович, с какой целью вы разыскиваете этого человека? И что вы предпримите, когда его найдете? Этот человек чем-то провинился перед вами? Не готовите ли вы для него какой-то устрашающей акции? Простите, но я спрашиваю не из праздного любопытства. Это мой город. У нас только речка Шустринкой называется, а сами мы привыкли жить размеренно и спокойно и я не могу одобрить…

О, не беспокойтесь – очень искренне перебил мэра Олег Валентинович – положительный результат при розыске этого человека окажется, вне всякого сомнения, на пользу вашему городу. Я разыскиваю его с самыми благими для общества намерениями…

На этом месте молодой человек сам себя прервал, поднялся на ноги и покинул кабинет мэра, оставив его хозяина во встревоженной растерянности. Последняя фраза гостя тоже не давала мэру покоя.

Какая-то она трехярусная – размышлял мэр. С двойным подтекстом. Ну, предположим, я искал бы своего друга, ну там девушку, тетю. Я прибыл бы в какой-то город, зашел в администрацию и так бы прямо и заявил. Ищу друга, девушку, тетю. Фамилия такая–то, приметы такие-то. У вас она не проживает?

А тут тумана полная поляна. И в то же время какая-то болотная откровенность. Странный он какой-то этот Валентинович. Сперва приехал бы, осмотрелся, а вопросы… обычно их задают в самом крайнем случае. А то насторожил меня, с толку сбил, заранее – надо, не надо помощи попросил. Разве так дела ведутся? Или я чего-нибудь недопонимаю?

Мэр покачался немного в уже и так сильно раскаченном кресле и вспомнил недавнее время, когда мечтал, что бы в их захолустный (чего уж там сам с собой лукавить) городишко приехали новые интересные люди. Внесли бы так сказать свежую струю в однообразное прозябание, рассказали бы как в других городах люди живут. Живые приезжие – это ж тебе не телевизор. Первоисточник, носители информации. Да и опытом, может, каким поделились бы…

На людей не угодишь – критикуя себя в массе – любя, размышлял мэр. Вот те пожалуйста, прибыли сразу две интересные личности. И в этой связи наш город, похоже, стоит на пороге каких-то… приключений. И приключения эти, опасаюсь я, веселыми не окажутся… Ну и на кой тебе была нужна эта струя? Жили себе спокойно…

Могу я что-нибудь в этой связи со своей стороны предпринять – спросил сам у себя мэр и сам себе ответил – не могу, а обязан. Он потянул к себе телефонную трубку и сказал в нее – Надежда, майора Ефимова ко мне.

У Коптева был чуткий мэр, но даже его чуткость была не настолько глубока, что бы измерить все грядущие события.

* * *

Ее звали Полина. И в этом году ей исполнялось двадцать четыре. Довольно высокая, худышкой не назовешь, но вся какая-то удивительно ладная. И главное в ней не милая, но у общем-то не особенно выдающаяся внешность, а невероятное обаяние и не менее невероятная особенность с первого же взгляда вызывать уважение, симпатию и все другие подобные чувства. Все, кто Полину знал или хотя бы раз с ней разговаривал первой фразой описали бы ее так – абсолютно уравновешена. В наш психованный век даже в провинции редко встретишь настолько спокойную несовременную красоту. Все в ней – темно-русые густые волосы – обычно коса, сильное тело, чистая матовая кожа и умные серые глаза говорили о здоровье человеческого комплекта – тела и души. Никакой суеты, никаких скороговорок, никакой грубости. Уважение к себе и окружающим. Такт.

Эти ее качества анализу поддавались, а вот разобраться в причине необыкновенного обаяния не представлялось возможным, хотя охотники – местные аналитики время от временя находились.

Полина им помогала – старалась серьезно отвечать на вопросы хмурящего лоб исследователя, но что можно ответить, когда у тебя настойчиво интересуются – Поленька, да что в тебе такого особенного?

Так или иначе, но люди отогревались душой рядом с Полиной. Находясь с ней, человек успокаивался, отпускал от себя свои и чужие обиды. Ему больше вообще не хотелось ни с кем выяснять отношение, жаловаться, кричать. Многие чувствовали себя отдохнувшими после общения с ней, у некоторых даже головная боль проходила и отпускали хронические болезни. И у всех без исключения поднималось настроение. А Поля никаких пасов над гостями не производила, занималась своими обычными делами, перекидываясь с посетителем малозначащими словами.

Людям, хорошо знающим Полю, даже в голове бы не пришло рассматривать девушку с позиции красоты. Ей почему-то никто и никогда не говорил – ах, Полечка до чего же ты хороша. Или – до чего же у тебя красивые глаза, волосы, уши.

Если бы какого-нибудь горожанина Коптева попросили настоятельно ответить на вопрос – красива ли Поля? Он скорее всего затруднился бы с ответом. Или сказал бы – а при тут красота? А чужак, увидевший ее мельком и на приличном расстоянии в свое первое впечатление возможно добавил бы– симпатичная девушка, только какая-то медлительная, заторможенная, что ли.

Полина росла в обычной семье. Отец рабочий последнего не обанкротившегося в городе дымящего скобяного заводика, мать – портниха, долгое время работающая надомницей. Отец трудяга, в меру пьющий, мать сноровистая, умеющая ладить с людьми. В общем, приличная семья, но ничего выдающегося. Еще у Поли имелся младший брат – Феденька с характером и атрибутами пятнадцатилетнего сорви головы. Только у одного него поворачивался язык называть сестру Полькой. Федор сестру очень любил, но из какого мальчишеского упрямства свои чувства прятал и старательно не замечал ее многочисленных достоинств. Он прекрасно ориентировался в своей подростковой жизни. Умело маневрировал на уроках, за словом в карман не лез, а если по его мальчишескому соображению требовалось кому-то дать в лоб, никогда не дрефил. Полина, как человек, наделенной такого уровня добротой и обаянием как-то не вписывалась в его жизненную мальчишескую философию и поэтому действовала на него несколько деморализующе. Феденька сестрой дорожил, он просто не знал, как с ней обращаться. Хрустальная ваза в руках подростка – вещь хрупкая, да он и сам это прекрасно понимал.

Чаще всего Федор просто закрывался от сестры, явного уважение ей не выказывал, но, в самых важных вопросах действовал в соответствии с ее советами, никогда в этом не признаваясь. Федору не пришло бы в голову оспаривать ее влияние в глазах окружающих или ревновать к ней родителей. Он никогда не признался бы в слух, что он – парень отдает своей сестре Польке пальму первенства как в рассудительной, так и эмоциональной деятельности, но в глубине души – пусть левой рукой и из-под полы, но все же отдавал. С очевидным спорят только дураки, а Феденька дураком не был. К тому же для самоуважение у него оставалось еще некоторое физическое превосходство и поддержка в подспудном желании собственного совершенствование для конечной цели – многия заслуги и достижения в глазах окружающих такого же высокого авторитета.

Полина же, как и положено свободной личности Феденьку открыто любила, при необходимости по матерински журила и серьезно вникала, оставляя любое срочно занятие, если брат как бы мимоходом у нее что-нибудь спрашивал. Семья Полины и Феденьки и вообще относилась к вымирающему виду – разговаривающему, ее члены привыкли друг с другом общаться.

Даже Федор, прежде чем испариться вечером из дома, какое-то время и по доброй воле долго просиживал за обеденным столом, широко растягивая чаепитие, будто китайскими палочками пил.

Полина же часто думала – что, жизнь без своего родного города, где все тебя знают и ты знаешь всех, без этих каждодневных вечерних посиделок под старой с бахромой лампой – это была бы уже совсем другая жизнь. И как Поля сильно подозревала – не настолько уютная.

Когда Полина только закончила школу, то собиралась по совету учителя черчения ехать учиться на дизайнера. Уезжать она намеревалась сразу после получения аттестата. На осмотреться, подготовиться нужно время. Но как только горожане об этом прознали, началось тихое светопреставление. Каждый человек, от мала до велика, состоящий с Полиной хотя бы в отдаленном родстве или кратковременном знакомстве, считал своим долгом провести с ней душещипательную беседу – кто же теперь будет работать в попечительском городском совета (без нее непременно все развалится), кто заменит ее в дружине на городских танцах (при ней ребята и в самом деле не слишком задирались), а частные вечеринки, а близкая или дальняя родня, в общем «и на кого же ты нас ууу покидаешь».. Отдельный человек высказывается – это понятно и в подобном ключе даже приятно. А когда плачется едва ли не половина города, это уже называется – оказание давление.

Разве они не понимают, что ставят меня в неловкое положение – размышляла Поля. Ответить – спасибо за любовь, я все же поехала – как-то язык не поворачивается. А если я не уеду, возможно, лишу себя интересного будущего.

А дома Поленьку ждали глаза родных. Родные, правда, ничего подобного не говорили, и даже громко советовали ехать, старательно пряча грусть. Но… И Полина не уехала.

Любимые горожане еще раз прошли по ее судьбе своей городской обувью. Да, теперь речь шла ее личной жизни. Полина бабушка Антонина Петровна – вполне современная бабулька легче многих ее сверсниц говорящая на тему интимных проблем постоянно твердила внучке – Поленька, ты зря тратишь жизнь. Карьеру не делаешь – значит рожай. Найди себе кого поприличней и занимайся, чем замужней женщине положено. Выбор у тебя, какой ни у кого в городе – все женихи твои – только пальцем ткни. Ах, какие у тебя дети родятся! Умные, красивые, добрые -загляденье. И если хочешь знать, ты просто обязана нарожать побольше народу – это ж наш городской генофонд. А то у нас скоро одни детки веселых ужинов и воскресных пахот останутся. Представляешь, город дебилов!

Антонине Петровне в правоте не откажешь. Но количество не означает качество, а качество подходящих Полине по возрасту городских парней оставляло желать лучшего, да и числом было не слишком велико.

Но Полина все же влюбилось. В семнадцать. Она танцевала с ним – своим одноклассником Николенькой на выпускном бале и ничего не замечала вокруг. Тихонько смеялась счастливым смехом и очень радовалась, что такой красивый и умный парень – самый красивый и умный в школе не отходит от нее не на шаг. Но парень оказался слишком умным. Как только на него посыпались упреки, придирки и вразумления типа – да кто ты такой, что б встречаться с нашей Поленькой? Он очень быстро ушел в тень, а потом переключился на ее ближайшую подругу – Нелльку – дочь мэра и самую богатую невесту города. Полина слез не лила, ну разве самую малость. Она все поняла правильно, она видела, как Николенькины глаза приклеиваются к ней при встрече и с каким трудом от нее отрываются.

И бабушка Антонина Петровна успокаивала, как могла. Да, это тоже проблема. Знаешь, когда люди кого-то любят, они хотят чтобы этот человек принадлежал им всем, то есть не принадлежал никому. Они по доброй воле никого к тебе не подпустят, не отдадут кому-то одному. На любого нашего парня, пожелавшему получить тебя в единоличное пользование городские навалятся всем скопом. Они будут прочищать ему мозги до полного снесения головы.

Поленька, ты у нас общественный и бесполый человек. Это твоя плата за всенародную любовь. Твоему избраннику придется изрядно попотеть, чтобы выдержать давление. Тут надо кремнем быть, а Николай твой того… прости господи слабоват. Ему не потянуть. Сама видишь, тут еще дело до дела не дошло, а он уже в кусты улез. И ты его из сердца выкинь. Не пара он тебе, не твоя судьба. Вот погоди, придет к тебе еще Человек. Никого не побоится, против всех встанет. Уверенность от него властной волной пойдет и всех ропщущих в повиновении согнет. И не ты станешь его успокаивать, сопли подтирать, а он сам тебя всегда уговорит-утешет, из любой неприятности вытащит и все ему будет нипочем и не страшно. Вот такого жди. Такому парню наши тебя, пожалуй, отдадут.

* * *

Поленька улыбалась грустно и глядела из окошка на улицу. Ее взгляд часто притягивал дом через дорогу. Поленька жила напротив старого особняка.

Обычно их Вербная похвастаться оживленным движением не могла. Поэтому, когда произошло это самое первое происшествие, которое, в общем-то могло оказаться и простым недоразумением, его наблюдали достаточно много людей. Как зрители в театре стараются рассмотреть рабочего, мелькнувшего по пустой сцене по какой своей профессиональной надобности…

* * *

Однажды, примерно через полтора месяца после прибытия в город первого гостя, перед его домом появился незнакомый человек, которого привез один из городских бомбил на своих жигулях. Надо сказать, что таксомоторный парк в городе отсутствовал, и его открытие в связи с явной нерентабельностью в ближайшее время не ожидалось. Городская администрация смотрела на желающих на свой страх и риск подработать спокойно. Сперва нужно создать достаточно рабочих мест, а потом уже требовать, чтобы люди оформляли свои отношения с государством в соответствие с законодательством. А когда последний заводик на ладан дышит, пусть и извозчики-горожане зарабатывают как умеют, а нуждающиеся в перевозках имеют возможность эту услугу получить.

Вот один из таких частников Васька по кличке «запорожец» однажды утром и выгрузил у ворот старинного особняка из своих стареньких жигулей некого господина. Гость имел несколько чопорный вид, был одет в черный пиджак старого образца, ткань которого одна из соседок назвала кримпленом, а так же черные же, но уже шерстяные брюки. В руках Васькин пассажир держал потрепанный кожаный портфель, а на его носу висели старого же образца очки, напоминающие пенсне. С легкой руки Васьки «запорожца» приезжий получил кличку профессор. И городские, обсуждая эпизод его прибытия так его и называли.

Пассажир, отмалчивающийся всю дорогу, несмотря на настойчивое желание водителя, как только тот узнал о пункте назначения, выведать у него что-нибудь о цели визита и о самом Крафте. Прибыв на место, неразговорчивый «профессор» попросил его подождать. Васька с готовностью согласился, но потребовал деньги вперед. Строгий пассажир заплатил только за поездку в одну сторону и выбрался из салона. Несмотря на это Васька решился ждать.

Профессор уверенным шагом подошел к глухой чугунной калитке и позвонил. Подождал немного и позвонил еще. Когда он повторил эту манипуляцию с длительными перерывами еще несколько раз, Васька счел нужным к нему подойти и почесывая в затылке предупредить, что уважаемый гость может вовсе не дождаться хозяина. Этот мужик ваще никому не открывает – объяснил Васька.

Профессор удивленно переминаясь с ноги на ногу и опустив руку из положения «на весу», ответил, что его здесь ожидают и дверь откроют непременно.

Вам виднее – согласно кивнул Васька и вернулся на водительское место.

Однако, спустя час гость все еще топтался около калитки, а со стороны дома не раздавалось никаких звуков.

Потихоньку к особняку потянулись люди и кто-то из соседей, видя насколько профессор устал от ожидания, посоветовал ему обойти вокруг дома. Мол, если его ждут, то возможно с другой стороны? Правда, за домом пустырь и дальше овраг, а никакой калитки с той стороны забора нет, но кто этого чудаки немца разберет? Может у него и тут все ни как у людей. Чудак – он и есть чудак.

Профессор сомнительному совету обрадовался и нетерпеливо зашагал вправо от особняка, в узкий проулок с забором соседнего бревенчатого дома.

Худая фигурка гостя черным пятнышком мелькнула несколько раз между железом и досками и… никто из городских его больше никогда не видел. Посетитель в кримпленовом костюме исчез, провалился, испарился.

Люди любопытствовали и не расходились до вечера. Однако голод разгоняет и не такие интересные сборища и народ потянулся на ужин, к аппетитному запаху своих кухонь.

Сначала, отбыл, испортив воздух Васька, использующий, обормот, резиновую прокладку и заливающий в бак своего «Жигуля» низкооктановый бензин, который на единственной в городе бензоколонки пайщика мэра и так таял октаном примерно до восьмидесятого.

В разные стороны сквозь не успевшее еще выветриться облачко вонючего смога потянулись к плитам гонимые долгом хозяйки. Последними, давя окурки кирзухой, разошлись мужики – природные несплетники.

На следующий день город гудел слухами, которые уплотнив людские ряды, в итоге выплеснули Ваську «запорожца» в дверь кабинета Ефимова. Народ подталкивала мужика локтями и требовал – давай, рассказывай. Тут вона, власть заседает, пущай разберет, куда этот немчура, профессора подевал. А ты Ефимов пораскинь мозгами чуток, будя тебе с одними алкашами воевать.

Ефимов к народу завсегда человек уважительный. Он, внимательно выслушав Ваську и задав несколько вопросов, распорядился напечатать в газете объявление – просьбу объявиться людей, которые видели профессора позже девяти часов вечера вчерашнего дня и особо просил прийти тех, которые могли присягнуть, что видели профессора, входящем в сад Крафта.

Людская молва пошебуршала еще немного и предъявила деда Сергея – грозу местных мальчишек, старательно входившего в антагонизм со всеми последними поколениями городской детворы.

Дед Серега в центре внимания не растерялся, он поправил военный френч, стряхнул с галифе крошки табака самосада и солидно сообщил по сути дела, что где-то, примерно, в районе программы время или около того видел худого антеллигента, перелезающего железный Крафтовый забор, используя ветки вплотную росшей к забору липы. Дед Серега, довольно часто уличающий хулиганов в подобном проникновение на чужую территорию, правда не взрослых, а подростков, хотел и в этот раз громко возмутиться, но разглядев солидный возраст татя и учитывая, что человек прется в чужой сад еще при свете дня, ограничился коротким – эй, милок, гляди портки не разорви!

Антеллигент, по словам деда Сереги, в этот момент болтавшийся сосиской на ветке еще по энту сторону забора сильно застеснялся, покраснел лицом и постарался побыстрее закончить экспансию. Он изловчился, подтянулся и закинул ноги на ближайший железный лист. И еще через несколько мгновений дед Серега услыхал звук приземления с треском и дальше скорые шаги пожилого хулигана по другую сторону забора, удаляющегося характера.