Цитаты из книги «Учись слушать. Серфинг на радиоволне»

Иосиф Бродский говорил, что в Анне Ахматовой прежде всего привлекала ее личность, ее манера вести себя, говорить, смотреть на мир, относиться к людям. Шкала ценностей у нее была иная, и она продолжала сохранять эту как бы уже отодвинутую временем в сторону шкалу.

Однажды я включила радио и услышала: «Вы хотите поехать в отпуск и не знаете, куда деть животных, растения, стариков…»

Вот и я, как падший Эндрю, считаю высшим литературным жанром Песнь и Хвалу. Где-то я прочитала: хвала — мощный двигатель поэзии, она выражает сокровенную потребность души, она — голос радости и жизни, долг всего творения. Великая поэзия прошлого от ведических гимнов до Песни Солнцу святого Франциска — хвала. Причем поющий хвалу никогда не одинок. Даже звезды небесные, читаем в Писании, составляют ему компанию.

Есть такой анекдот. Шотландский священник обнаруживает в канаве одного из своих прихожан. — Где вы были ночью, Эндрю? — строго спрашивает он. — Я не знаю точно, — еле ворочая языком, отвечает Эндрю, — на похоронах или на свадьбе… Но что бы это ни было, это было грандиозно!

…В начале перестройки журналистам, кажется, «Московского комсомольца» предложили вместо зарплаты безвозмездно прыгнуть с парашютом. Только в аргентинской провинции Миссионес хозяева учреждений и контор пошли еще дальше, выдав служащим зарплату… таблетками аспирина.

На радио один шумовик, очень добросовестный, узнавший, что я в передачах вне всякой меры употребляю божественное звучание жизни, предложил мне «из-под полы» звук молчания у гроба. — Ни у кого больше нет, — сообщил он доверительно. — Если понадобится — обращайтесь. — Спасибо, — говорю. — Но в этом случае я могла бы использовать «партию молчания на колоколах». — Не то! — ответил он, щелкнув пальцами.

Когда у меня возникла иллюзия, что я писатель? А наша Земля — потрясающий театр, с которым не сравнится никакой МХАТ? Возможно, Федерико Феллини ближе всех подошел к восприятию этого мира как броуновского движения солнечных зайчиков. Недаром персонажи его фильмов, где мимолетное сменяет мимолетное, частенько подруливают ко мне — поболтать, всучить что-нибудь, огорошить, взять на пушку, соблазнить, развести или дружески похлопать по плечу.

и в кимоно. Только что без меча на боку. Вдруг женщина, сидевшая рядом, покосилась на меня и говорит: — Вы знаете, у вас лицо гораздо симпатичней, чем в отражении. Ничего общего с отражением. Там все криво, косо — просто кошмар какой-то!

разноцветной смальты. Все удивляет меня. Будто я уже на том свете и мне позволили здесь часок погулять. Слово пустотно, певуче, небуквально, в таких словах мне всегда хотелось рассказывать обо всем вокруг. Я запойный рассказчик. Ни грамма не выдумывая, будто акын, плывущий на верблюде в раскаленной пустыне, я пою свою песнь о том, что вижу. Вот еду в метро — в вагоне сидит женщина, перед ней стол стоит, на нем — книга, очки, бутерброд. Не чудится ли мне? Даже в столь кратковременном пристанище, как метро, человек пытается обосноваться с чувством и с толком. Тут же входит бабушка с сумкой на колесиках, в стоптанных ботинках, с дачи возвращается. А с ней муж — натуральный старый самурай с косицей

— Сначала сама узнай, кто ты. На собственном опыте. И когда откроешь в себе источник Вселенной, чистое бытие и осознанное блаженство — тогда и вещай. Козлиха! Я спрашивала: — Нет, а все-таки мир — это благословенное место или юдоль для печали? — Мир — это зеркало, — посвистывая, отвечали мне. Медленное пламя стало разгораться во мне, первые проблески — что Я ЕСТЬ. Что Я СИЯЮ. Что я — чистое бытие и осознанное блаженство. И ничто конечное не относится ко мне. А надо сказать, я обожаю занятные истории, из которых складывается картина, как поток времени, состоящий из мгновений, или мозаика из