– Что ты говоришь, Ульяна? Как не отличаются? Вон они, захватили почти всю Европу.

– И що? Людям разве плохо там живется? Уж не хуже, чем нам при советской власти.

– Вот дурна баба, – запричитала Матвеиха. – Вот что болтает?

– Що? Разве не правда?

Ульяна перестала косить траву и с насмешкой посмотрела на людей, работавших с ней.

– Вот ты, баба Матрена, що хорошего видела на своем веку? Одну работу? Рано утром уже в поле. И не важно: дождь ли, солнце палящее. Трудодни какие-то выдумали вместо денег. А на них много ли купишь? Валькин муженек три месяца поработал на торфянике, так деньжатами разжился. И обуты и одеты. А мы? В лучшем случае полкило хлеба на семью.

– Так ты же одна! – взъелась на нее баба Матрена. – Чай, не голодаешь теперь.

– И що? Думаешь, мне нормально жить не хочется? Колхозное добро не бери, воровство. А кто у кого ворует? Мы заработали, посему – наше! И уехать не смей. Да и куда податься без паспортов? Ты вон уже в годах. А що можешь вспомнить? Голод? А налоги? Отдаешь все, що заработал! Неправильно, разве, гутарю? Кто знает, может, при немцах лучше будет?

– Уля! Что ты городишь? – Валентина с испугом глядела на соседку, гадая, не тронулась ли та умом.

– Эх, видать, не зря твоего отца забрали тогда в тридцать пятом. Видимо, было за что, – сердито заметил дед Михаил. – Отдать бы тебя под суд за такие слова, да вот жаль, что не уполномочен, да и не до тебя сейчас. За урожаем нужно присматривать, иначе с голоду зимой сдохнем не только мы, но и другие. Но попомни мое слово: война закончится, тогда и решим, что с тобой делать.

Ульяна залилась смехом.

– А ты, Терентьич, меня не пугай. Не из пужливых. А що я? Ты лучше пойди, поспрашивай людей. Уверена, что так, как я, полдеревни думает.

– Но не я, – тихо ответила Валентина, вновь беря косу в руки.

– Ах, ну да. Мы же такие правильные. Да к тому же муж партийный.

– Ты чего к людям цепляешься, ехидина? – подбоченилась баба Матрена. – А ну кончай языком молотить, работать давай. Вон еще сколько делать. Иначе скотина голодная останется зимой, а вместе с ней и мы.

Ульяна ничего не ответила. Перевязав косынку потуже, она начала уверенными движениями косить сочную траву.

Так прошел еще один день, не принесший ничего нового. Но на следующее утро на дороге появились беженцы, которые нескончаемым потоком двигались в сторону Смоленска. Они гнали многочисленные стада коров, овец, лошадей.

– Куда? – орал на уставших людей дед Михаил. – Куда гонишь? Не видишь, что пшеница тут растет?

– Что ж вы, ироды, делаете! – вторила ему Матвеиха. – Все ж погибнет! Ох, топчут… топчут, проклятые!

Но оказалось, что голодный скот был не самым страшным испытанием, с которым столкнулась деревня.

Вместе с бежавшими от войны людьми отступали и остатки военных частей, сумевшие выбраться из хаоса сражений. Оборванные, уставшие, грязные красноармейцы понуро брели по пыльному шоссе. Вместе с ними ехали полуторки, забитые до отказа ранеными. От санитаров жители деревни выяснили, что был дан приказ окопаться в Смоленске.

– То есть как, окопаться в Смоленске? – с недоумением проговорил дед Михаил, услышав о приказе командования. – А мы… нам-то… мирные жители… Куды нам-то деваться?

– Дан приказ, дедуля, всем эвакуироваться. Всем, кто может, – ответил проходивший мимо солдатик.

– Так куда ж, милок, податься с родных мест? Да и на чем? Пехом все равно не дойду.

– Здравия желаю, – услышал вдруг дед Михаил за спиной.

Он обернулся и увидел перед собой офицера.

– Старший лейтенант Скворцов! – отрапортовал тот.

– Михаил Терентьевич Стародуб.

– Отец, нам бы с председателем побеседовать.

– Так воюет он. Нет его.

– Ну, тогда… – растерялся старлей. – Может, подскажешь, к кому обратиться?

– Я тут за главного. Обращайся, сынок.

– Отец, бойцы есть?

– Да откуда? Уже с неделю как ушли. И председатель с ними подался, оставив меня на хозяйстве.

– Понятно… отец, нам бы чуток отдохнуть. Совсем люди выдохлись.

– А сколько вас, товарищ старший лейтенант?

– От роты осталось лишь двадцать пять человек, – опустив голову, ответил Скворцов. – Нам бы переночевать да поесть-попить; вторые сутки и маковой росинки во рту не было.

– Ну что ж, обогреем и накормим. Вот только уж не обессудьте, чем богаты.

Молодой старлей улыбнулся.

– А у кого густо, отец? Мы рады и крыше над головой.

– Ну, тогда пошли… Ко мне нельзя, к сожалению, никак, хата совсем маленькая, к тому же приютили мы тут со старухой на днях пятерых сиротинушек. Во время налета их мать посекло осколками и ноги оторвало. Страшное зрелище. Но ты не бойся, найдем, куда солдатушек определить.

Вот так Скворцов и еще пятеро солдат оказались в Валентинином доме. Что касается деда Михаила, которому не терпелось разузнать новости, то он, сбежав от сварливой жены, пришел чуть позже.

– Хозяюшка, не против, я тоже тут побуду немного?

– Так вы всегда желанный гость, Михаил Терентьевич. Садись за стол да гостей зови.

Пожилой человек, кряхтя, побрел в соседнюю комнату, но, открыв дверь, только хмыкнул, взглянув на спящих людей.

– Спят, родимые, спят, солдатушки.

– Так разбуди их, остынет же все.

– Сейчас попробую… товарищ старший лейтенант! Товарищ Скворцов!

– Что? Что случилось?– схватившись за винтовку, пробормотал старлей в полусне. – Немцы атакуют?

– Да нет, тьфу на вас. Какие немцы тут? Кушать зови своих бойцов. Еда готова. Подкрепиться бы вам не мешало.

Потянувшись, старший лейтенант окончательно проснулся.

– Спасибо, отец. Мы сейчас.

Через десять минут гости и хозяйка сидели за большим столом. Дети Валентины, лежа на печи, с любопытством разглядывали нежданных гостей.

– Спасибо, хозяюшка, – отодвигая пустую тарелку, проговорил пожилой сержант. – На минуту мелькнула мысль, что дома. Благодарствую, дочка.

– Ох, супец, красавица, всем супцам – супец. Спасибо!

– Ой, да ладно меня благодарить, – засмущалась Валя. – Суп как суп. Жалко, что кроме картошки и свеклы больше и попотчевать нечем.

– Мы и этому рады, – отвечали бойцы и, испросив разрешения, удалились спать.

– Какие новости, сынок? – начал расспросы дед Михаил, рассудив, что при подчиненных старлей не станет рассказывать всей правды, дабы не подрывать боевой дух солдат. – Когда закончится война?

Закурив с разрешения хозяйки, боец надолго замолчал.

– Что вам ответить? – наконец отозвался он. – Когда закончится? Эх, отец, отец. А она только началась. Недооценили мы врага, ох, как недооценили. На их стороне мощь, сила. Недаром же они завоевали почти всю Европу. Но на нашей – упорство и мужество. Мы защищаем нашу землю, нашу Родину, наших матерей, жен и детей. Поговаривают, что Брестская крепость до сих пор держится. Герои! Настоящие герои! Да-а… Это будет самая кровопролитная война за всю историю страны, попомните мое слово.

Терентьевич крякнул от неожиданности. Валентина, побледнев, села на лавку.

– Значит… немцы скоро придут… сюда? – еле слышно произнесла молодая женщина и затаила дыхание.

Товарищ Скворцов задумчиво поглядел на нее.

– Не знаю… С другой стороны, после того как фашисты легко захватили Минск, все может быть.

– Минск? – ахнули Терентьич и Валя. – Как? Когда?

– Город пал два дня назад. Страшно было смотреть на развалины, на опрокинутые трамвайные вагоны, превратившиеся в братскую могилу для многих людей, на горящие руины домов, где в подвалах прятались жители. Эти сволочи бомбили город фугасными и зажигательными бомбами. Если б вы знали, сколько мы видели задохнувшихся от угарного газа людей! А сколько обгорелых тел лежало на разбитых мостовых? Моя рота оказалась в самом пекле. Наша бригада находилась на лагерных сборах, когда началась война. Уже через пару дней мы оказались в Минске, да и с западной границы подтянулись оставшиеся войска. На первых порах все развивалось не так уж и плохо; правда, с самого начала было ясно – силы не равны. Нам удалось сбить не то пять, не то шесть самолетов, но потом… Мы получили приказ отходить в Борисов. Но на рассвете по Брестскому шоссе и со стороны Болотной станции в город вошли танки, которые замкнули внешнее кольцо. Мы бились за каждую улицу, за каждый дом; сколько храбрых ребят полегло в том сражении. Эх… Как нам удалось вырваться из котла, я не знаю до сих пор. Видимо, кто-то из родных сильно молится за нас.

– Какой ужас!

– Сейчас идут бои за Борисов и Бобруйск.

– Так это… совсем близко! Господи!

4

Через несколько дней в деревню из Смоленска прибыли люди в военной форме. Они о чем-то долго разговаривали с Михаилом Терентьевичем, исполнявшим обязанности председателя колхоза. После этого непростого разговора уполномоченные из города уехали, а к людям, которые столпились у сельсовета в ожидании новостей, вышел хмурый дед Михаил. Его со всех сторон обступили взволнованные женщины.

– Ну, что скажешь? Что слышно-то? Красная Армия отбила Минск? Нас будут эвакуировать?

– Чего затараторили, сороки? – прикрикнул на них пожилой мужчина. – Чего раскудахтались? Вас много, а я один. Сейчас отвечу на все вопросы, дайте с духом собраться. Тихо вы… Бабоньки! Слышите, что говорю? А ну, молчать!

Все затихли в томительном ожидании. Вокруг стало поразительно тихо. Дед Михаил обвел всех суровым взглядом и не терпящим возражений тоном проговорил:

– Товарищи односельчане! Я буду краток. Скажу лишь одно: враг хорошо подготовился, прежде чем развязать с нами войну. Вся Европа, все заводы и фабрики на захваченных землях работают на него. Но мы сумели устоять перед натиском. Так будет и впредь. Но нам предстоит большая работа…

Внезапно послышавшийся из толпы ехидный голос прервал речь председателя:

– Как же сумели, если немцы заняли Минск и уже к Борисову подбираются?

– Ты, Ульянка, не смей тут свои антисоветские речи толкать. Не для всех они годные.

– Гоже, негоже, так я ж правду гутарю. Що не так?

– Да, Красная Армия отступает, но всего-навсего для того, чтобы нанести по неприятелю решительный удар, – с уверенностью в голосе выпалил Михаил Терентьевич. – И именно поэтому, родимые, мы и должны помочь, подсобить нашим отцам, мужьям и сыновьям.

Односельчане недоуменно переглянулись.

– Так чем же мы помочь-то можем? Мы и так каждодневно работаем за троих.

– Ну… – тут дед Михаил слегка замялся, – маловато будет.

– Чего ж еще мы можем? Спим по пять часов, едим одну свеклу да картошку. Полбуханки хлеба выдают на неделю на семью. Все остальное – яйца, зерно, мясо – отдаем государству.

– Ваша правда, – согласился с доводами Терентьич. – Вместе с тем, руководство коммунистической партии поручило нам помочь доблестной Красной Армии, которая ведет неравный бой с врагом, топчущим нашу землю. Приказано окопаться.

– Это еще как?

– Необходимо отправить сорок пять человек на сооружение оборонительного рубежа. Тут недалеко. Предупреждаю, кормить в течение десяти дней не будут, так что еду берите с собой. Завтра рано утром приедет машина. Работать нужно будет бригадами по сорок пять человек.

– А кто ж туточки работать будет? Вон уж и пшеница поспевает, собирать ее надобно, покуда дождей нет.

– Бабоньки, а без оборонительного рубежа нам крышка. Тогда и пшеница будет за ненадобнос–тью. Фашисты все громили на своем пути. Мне товарищ Назаров сказал, что они уже в плен около трехсот тысяч человек взяли. Одних в лагеря смерти отправили, других угнали в Германию на принудительные работы. Вы этого захотели?

– Матвеевна, присмотришь за моими детьми? – попросила Валентина. – Я копать пойду.

– Чи що, с ума сошла? – воскликнула стоящая неподалеку Ульяна.

– Это ты с ума сошла, – впервые в жизни огрызнулась Валя, гневно смерив соседку взглядом. – Ни стыда у тебя нет ни совести. Наши солдаты погибают там, а мы только брюхо греем у печи.

– Да не больно-то и греем, – ответила Ульяна, с удивлением наблюдая всегда спокойную и невозмутимую Валентину. – Пашем как проклятые.

– Уля, так все работают. Не думаю, что в других деревнях по-другому.

– И еще, – не обращая внимания на разговоры женщин, продолжил дед Михаил. – Поручено нам налог собрать… не обессудьте, бабоньки. Большой налог. Так постановило правительство и партия. Нужно кормить фронт.

– Да нам самим есть нечего. Еле сводим концы с концами, – начали возмущаться люди.

– Я знаю, родненькие. Но… придется потуже затянуть пояса. Надобно, надобно излишки найти, – мягко произнес Михаил Терентьевич. – Еще раз повторяю: нужно кормить фронт. Ваших отцов, мужей и сыновей… Все, разойдитесь! Завтра за теми, кто решит поехать на работы, приедет машина.

Валентина, несмотря на протесты бабы Матрены, вместе со своими односельчанами все-таки отправилась на сооружение оборонительного рубежа. Как и обещал дед Михаил, добровольцы в самом деле работали не так далеко от дома, но от этого на душе становилось еще тревожнее. «Неужели немцы подойдут так близко? – то и дело спрашивала себя женщина, с трудом ворочая лопатой. – Не могу поверить этому».

Люди, работая по четырнадцать часов в день, ночевали в близлежащей деревеньке, в которой не было радио, поэтому все новости они узнавали либо от беженцев, либо от бойцов, которым удалось вырваться из котла, а то и от паникеров, выдумывающих всякие небылицы. С каждым днем работать становилось труднее; нормы стали просто каторжными: каждый человек был обязан прокопать двенадцать метров в длину и десять в ширину. К тому же начались проливные дожди, и размокший чернозем превратился в вязкую глину. Ослабевший от постоянного недоедания народ с большим трудом справлялся с поставленной задачей. Так прошла неделя. Трудились не покладая рук, отдавая фронту все силы.

На восьмой день Валентина и жившие вместе с ней женщины проснулись от раскатов грома.

– Гроза, чи що? – заспанным голосом проворчала Ульяна, потягиваясь. – Ох, опять придется под дождем работать, будь он неладен.

– Да что-то не похоже, – торопливо спускаясь с полатей, прошептала Валя.

Она выглянула в окошко, за которым полыхало зарево, и ахнула:

– На небе ни облачка… непонятно. Откуда такой странный свистящий звук и грохот?

Неожиданно открылась дверь, и вошел товарищ Шивков, командующий работами.

– Бабоньки, собирайтесь немедля. Через полчаса отправляется колонна машин. Получено распоряжение из города прекратить работы и отправить вас по домам. Эх, не успели…

– А что? Что случилось?

– Немцы прорвали оборону Западного фронта и заняли Рудню. Сейчас там идет тяжелый бой за каждый клочок земли. Был приказ Тимошенко удержать рубеж любой ценой, но тем не менее Могилев вчера пал. Витебск и Орша давно уже захвачены фашистами. Солдаты пытаются прорваться к своим или уйти к партизанам в лес. Но, к сожалению, вырваться из Могилевского котла для многих оказалась непосильной задачей. Девятнадцатая, двадцатая и четвертая армии почти полностью разбиты. Сегодня ночью после внезапной мощной артподготовки солдаты 388-го стрелкового полка прорвались из Могилева на запад, а бойцы 747-го, 394-го полков форсировали Днепр и с боями двинулись на восток, где должны соединиться с частями тринадцатой армии. Очень… очень много солдат, офицеров и местных жителей попало в плен или убито. Сейчас все усилия сосредотачиваются под Смоленском. Но и там уже кипят бои. Двадцатая армия оказалась в окружении, и единственной связью с «большой землёй» остается Соловьёва переправа. Вот через нее ставка и готовит контрнаступление…

– Как под Смоленском? Как взяли Могилев? Да этого совершенно не может быть! Что же нам делать? Почему нас не эвакуируют?

Шивков понурил голову. Что он мог ответить измученным тяжелым трудом и переживаниями за близких, сражающихся там, в самом пекле Могилевского котла, женщинам?

– Бабоньки, пожалуйста, собирайтесь, – насилу выговорил он, выходя из комнаты. – Осталось не больше двадцати минут.

Валентина и жители деревни, которые уезжали вместе с ней на работы, вернулись домой. Никто не расспрашивал их и не задавал ненужных вопросов, поскольку о ситуации на фронтах уже знали из новостей, услышанных по отремонтированному Егорычем, семидесятилетним инвалидом Первой мировой войны, радио. Жизнь в деревне замерла в ожидании чего-то ужасного и неотвратимого.

Вскоре страшный сон жителей стал явью: в деревню пришли немцы. Появились они в начале августа. Уже смеркалось, когда совершенно неожиданно в деревню въехала колонна мотоциклов и машин, из которых высыпали гомонившие на чужом языке высокие, широкоплечие люди в незнакомой форме.

Мотопехотинцы с первой минуты пребывания в деревне повели себя как хозяева. Немцы деловито расхаживали по улицам, врывались в дома, выгоняя жителей на улицу.

– Komm raus, komm raus!!⁴ – слышалось всех сторон. – Schnell!.. Hände hoch!⁵

– Ой, батюшки! – перепугавшись, шептала баба Матрена, таращась на плечистых высоких солдат. – Чего ж хотят-то, ироды?

– Помолчи, старая, – дергая ее за рукав, вполголоса шикнул на нее дед Михаил, покосившись на автомат, висевший на шее солдата, стоявшего перед ними. – Еще беду накличешь!

– Чего они хотят, Михаил Терентьевич. О чем говорят? – тихо начала допытываться Валя, обнимая одной рукой дочку, а другой – прижимая к себе сыновей.

– Да шут их знает. Не понимаю я тарабарского языка. Может, расстрелять хотят, а может, в плен захватить, чтобы работали мы на них.

– Ох, – вырвалось у молодой женщины, – не дай Бог.

– Вот ты все в тайне молишься своему Богу, – зло покосилась на нее Ульяна. – Не отпирайся, знаю… не треба отнекиваться. А муж-то у тебя партийный.

– Не твое дело, Ульянка, – негромко цыкнула на нее Матвеиха, недолюбливавшая девушку за злой язык. – Во что человек хочет, в то и верит.

– Так пусть помолится сейчас. Глядишь, и заступится ее божок. Его помощь нам точно понадобится сейчас, – не обращая внимания на «сварливую бабку», как за глаза называла она бабу Матрену, заметила Ульяна.

– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли, – зашептала Валентина, закрыв глаза.

А между тем немцы продолжали хозяйничать в деревне. Вещи не трогали, ни к чему им был нищенский скарб местных жителей. А вот кур и поросят забрали бесчисленное множество. Ради потехи фашисты, ощипав кур и гусей, начали разбрасывать пух по ветру, и уже через час деревня покрылась белым покрывалом, словно выпавшим первым снегом. Развлечение солдат сопровождалось разноголосицей, хохотом и насмешками над стоявшими напротив сельсовета жителями.

– Zünde an!⁶ – отдал приказ офицер железным тоном, усаживаясь в автомобиль.

– Was machen wir mit den Menschen, mein general?⁷ – спросил его, вытянувшись в струнку, солдат.

– Wo siehst du Menschen?⁸ – недовольно повел носом генерал. – Ich sehe Schweine, viele russische Schweine. Verbrennt Häuser!⁹

– Zu Befehl! Heil Hitler!¹⁰ – выбросив руку вперед и щелкнув каблуками, прокричал солдат и бросился выполнять оставшееся непонятным для местных жителей приказание.

И лишь тогда, когда запылали крыши домов, люди поняли, какое распоряжение отдал своим солдатам важный генерал.

– Это чего ж они удумали, ироды иноземные? – заголосила баба Матрена. – Никак спалить хотят наши хаты?

– Скажи спасибо, если в живых оставят, – буркнул ее муж, следивший за каждым шагом непрошеных гостей.

– И кур, сволочи, всех забрали, – сквозь зубы процедил Егорыч, грозя немцам костылем. – Жрать-то чего зимой будем?

Валя не сводила глаз с горевших крыш. Из-за моросящего дождя огонь распространялся не молниеносно. Оставалась смутная надежда на то, что они смогут что-то спасти.

– Ладно, хоть в живых бы оставили, – тихо произнесла женщина. – Тогда и дома сохраним. В Смоленск рвутся, под прикрытие своих. Боятся оставаться ночью в деревнях. Видать, правду местный люд поговаривает: партизаны завелись в наших лесах.