Глава 4
Александра

Человек сам решает, бесконечно мучить себя своей обидой или сделать так, чтобы она растворилась с пользой.

Хань Сян-цзы, китайский философ

Дочь выскочила на улицу, едва за моей машиной закрылись ворота. В руках у нее был дневник, которым она размахивала, как флагом. Я открыла дверку и вышла, бросив ключи охраннику.

– Соня, ты же в тапочках!

– Ой, мам, да ладно! Ты только посмотри, меня сегодня вызвали по всем предметам! И я везде-везде получила пятерки!

Она сунула мне в руки дневник и поскакала на одной ноге к крыльцу – снова повалил мокрый снег. Я тоже ускорила шаг, стараясь быстрее укрыться от налипающих на волосы снежинок, и уже на крыльце, под крышей, открыла дневник, в котором красовались четыре пятерки. Соня училась хорошо, ей легко давались иностранные языки, которым в ее гимназии начинали обучать с первого класса. На собраниях ее всегда хвалили, и я опасалась даже, что Соня расслабится и начнет отлынивать. Но пока, к счастью, этого не произошло.

– Где дед? – спросила я, входя в дом и бросая сумку на тумбу.

– Еще не приезжал, – отозвалась дочь, – мы с бабой Галей вареники на ужин стряпали.

– Отлично, – пробормотала я, раздеваясь. – А папа не звонил?

– Нет. А Никита приклеил голову моей кукле, – выкладывала новости дочь, сидя на нижней ступеньке лестницы, ведущей на второй этаж.

– Понятно.

– Мам, ты чего? Неприятности какие-то? – уловив мое настроение, чуткая Соня покинула свое место и подошла ко мне, обняла и заглянула в глаза: – Мам! Опять студенты, да?

Я потрепала ее по волосам и кивнула:

– Студенты, Соня, – не объяснять же восьмилетнему ребенку причину, по которой у меня все валится из рук, а ноги отказываются подчиняться. Так и села бы сейчас прямо тут, в прихожей, на пол… Но нужно держаться. – А что у нас на обед? Я бы супчика похлебала.

Есть не очень хотелось, но если этого не сделать, Галя непременно доложит папе, тот будет нервничать, а ему нельзя – сердце.

– Супа не было, но был бульон и пирожки, хочешь? – увлекая меня за собой в кухню, спросила дочь.

– Даже лучше.

В полуподвальной кухне хозяйничала наша бессменная домработница Галя, убирала со стола остатки муки. Увидев меня, она улыбнулась:

– Санюшка, накрывать? Может, вареников тебе сварить?

– Не надо, Галочка, я бульон попью, жидкого хочется.

Передо мной на столе возникли большая бульонница, полная золотистой жидкости с умопомрачительным запахом, и тарелка с пирожками. Ее я отодвинула, а вот бульонницу обняла обеими руками и сделала глоток, как из кружки. Пока не видел помешанный на столовом этикете папа, можно было позволить себе свинячить, как он это называл.

– Что-то Александр Михайлович сегодня нам ни разу не позвонил, – сообщила Галя, вытирая бумажной салфеткой стакан, при помощи которого резала кружки для вареников. – Занят, наверное.

– Да, – неопределенно пробормотала я, отставляя бульонницу.

Отсутствие телефонных звонков от Акелы беспокоило всех в доме – у нас не принято было нарушать заведенный порядок. Неизвестность часто становилась причиной неприятностей, и это хорошо понимали обитатели нашего дома. Надо позвонить папе, может, он в курсе. Да, так и сделаю.

Я сорвалась из-за стола и, не объясняя ничего удивленной домработнице, ушла в кабинет и набрала номер папиного мобильного. Долго считать гудки не пришлось.

– Я слушаю, – раздался низкий папин голос.

– Пап, привет. Я уже дома, – и, зная, что с отцом лучше обойтись без долгих предисловий, сразу спросила: – Ты не знаешь, где Сашка?

– Акела-то? В клубе своем.

– Как в клубе? День же…

– И что? Случилось там у него что-то, он сразу и уехал, часов девять было. А тут дел по горло, и он мне нужен, а мобилу не берет. Видно, серьезное что-то, – с раздражением откликнулся папа. – А ты чего звонишь? Потеряла?

– Да.

В ответ родитель коротко хохотнул.

– Не волнуйся, дочь, жив твой паленый, ничего с ним не сделалось. Ты это, Санька, полегче бы, – совсем другим, не свойственным ему просительным тоном сказал вдруг папа. – Нельзя тебе нервничать-то.

– Папа, я не могу не нервничать. Если с Сашкой что-то случится, я просто этого не переживу.

– Кнопка-Кнопка, нельзя так прирастать к человеку.

– Нет, папочка, только так и можно. И только тогда это семья, а все остальное – сожительство.

Отец только хмыкнул, но мне показалось, что я вижу выражение его лица и то, как он обреченно машет рукой, – всегда так делал, когда понимал, что бороться со мной бесполезно. Из троих детей папы я, неродная по крови, оказалась равной ему по характеру. Братья мои то ли родились слабыми, то ли стали такими, подавленные родительской волей. И только я всегда противостояла и добивалась того, чего хочу. Так было во всем: в желании водить мотоцикл, в выборе профессии, в замужестве. Папа, приведший в дом Акелу совершенно с иной целью, вовсе не обрадовался, когда узнал о нашем романе. Более того, пришел в такую ярость, что мог убить. Но я сумела переломить родительскую волю, а Акела сделал все, чтобы папа ни на секунду не усомнился в серьезности его намерений. Наверное, он мечтал о другой партии для меня, но сложилось так, что в семнадцать лет я увидела Акелу, годившегося мне в отцы, – и вокруг исчезли все мужчины. И я не пожалела об этом выборе. Но папа считал, что я слишком привязана к мужу, как-то чрезмерно, как будто мы действительно одно целое. А я считала это нормальным.

Разговор с отцом немного облегчил мне ожидание, но теперь в голове вертелась другая мысль – что же случилось в клубе. «Каскад» находился в полуподвальном помещении старого здания в центре города, по периметру потолка проходили трубы, они могли дать течь. Но это же не настолько критично, чтобы отключать телефон на весь день. Красть там тоже было нечего – муж никогда не оставлял в клубе оружие, а деревянные мечи-шинаи годны только для тренировок, если ты, конечно, не мастер. Перебрав все возможные варианты, я решила не гадать больше, а дождаться возвращения Сашки – он внесет ясность.

Остаток дня я провела с дочерью и сумела немного отвлечься. В восемь вечера вернулся папа, как всегда, шумно и со спецэффектами, прошел на свою половину и, переодевшись, вернулся к нам с Соней. Он сам так решил разделить дом: ему – меньшую часть, нам – ту, где кухня и столовая, чтобы иметь возможность приходить к нам обедать и ужинать, как всегда было заведено, но потом коротать вечер у себя, никому не мешая.

– Что, нету? – едва взглянув на меня, понял папа, и я кивнула. – Ничего, доча, приедет – куда ему деваться.

Соня залезла на колени к деду, усевшемуся в кресло у камина – их в доме было два, – и спросила:

– Мы в воскресенье с тобой куда поедем?

– К Бесо.

– А зачем? – донимала внучка, разглаживая пальцем кустистые брови деда, сходившиеся на переносице.

– А затем, что день рождения у его внука.

– У Карена?

– Да. Бесо обещал целый цирк.

– Как будто дома ей цирка не хватает, – пробормотала я тихо, чтобы не слышал папа.

Я не возражала против их поездки к Бесо, с его внуками Соня дружила и отлично ладила. Но папа и не спрашивал моего позволения, считая, что этот вопрос он может решить сам. Под домашним же цирком я имела в виду наш образ жизни, в котором уживались самурайские заповеди и папины «понятия». Соня была еще маловата, чтобы это понимать, но со временем ей, как и мне, предстоит сделать это открытие.

Я помнила свое ощущение от столкновения с действительностью – мне было семь лет, и на шее с тех пор так и остался шрам от финки, которой меня полоснул по горлу напавший на нас с братом Семеном подручный Вити Меченого, папиного давнего противника. Именно Семен потом объяснил мне, кто на самом деле наш папа, чем занимается и в какой «длительной заграничной командировке» он находился в тот момент. С этим Витей судьба столкнула меня еще раз в прошлом году, и я разобралась с проблемами, как настоящая дочь своего отца – а что делать, если сыновей у него нет? Слава и Семен погибли один за другим несколько лет назад, я осталась одна, и даже тот факт, что по крови я никакая не родня отцу, не сделал меня чужой ему. Папа никогда не давал мне понять, что в семье я приемыш, я и не узнала бы, если бы не досадная случайность. Но что с того? Я любила его, потому что никого другого в моей жизни не было, а он был и воспитывал так, как умел. Немолодой, много лет проведший за решеткой мужчина остался с тремя детьми на руках: двое почти взрослых парней и я, семилетняя. Мама ушла, сбежала как раз накануне его освобождения, оставив нас на тетку Сару, и папа так никогда больше и не женился, не привел в дом другую женщину. И именно папа воспитал меня такой, какая я есть. Не совсем, кстати, плохо у него и вышло-то…

– Ты чего задумчивая такая, дочь? – спросил папа, чуть стукнув ножом о стакан, и я вздрогнула от звука:

– Что? Нет, нормально…

– Так, Софья, ты закончила? – спросил он у Сони, и та кивнула. – Тогда марш к себе, нам с мамой надо поговорить.

Спорить внучка не стала. Хоть она и пользовалась тем, что дед ее любит без памяти и балует, но перечить его слову она решалась все-таки далеко не каждый раз, замечая, что и мы с Сашкой этого не делаем. Когда Соня убежала наверх, папа, бросив салфетку на тарелку, закурил свою традиционную «беломорину» и изрек:

– Будем надеяться, что она не приобрела отвратительную привычку своей маменьки к подслушиванию.

– Папа!

Он только головой покачал и вдруг спросил:

– Вы что, поругались?

– С кем?

– Санька, не морочь мне голову. Акела твой с утра как в воду опущенный, я что, первый день его знаю? Потом сорвался, уехал в клуб – и все, ни слуху ни духу. Может, это только предлог, будто что-то там случилось?

Я тоже закурила и посмотрела на отца не совсем доброжелательно:

– Почему ты сразу во всем обвиняешь меня?

– Потому что отлично знаю, кого вырастил, – хохотнул папа.

– И это автоматически делает меня виновной во всем на свете, да?

– Я тебя что, обвинил в чем-то? – удивился папа. – Я спросил, не случилось ли чего утром, потому что уж больно молчаливым был твой мужик. Я и подумал…

– Вот-вот! Ты сразу подумал, что это я ему чего-то наговорила! А почему не наоборот, а? – перебила я, даже сама не понимая, с чего вдруг так разозлилась на папины слова.

– Так, хорош, – хлопнул ладонью по столу папа. – Ты с какого перепуга опять на меня голос повышаешь? Я тебе мальчик-студент? Не ругались – и хорошо, но скажи об этом нормально!

Не знаю, что именно меня так взбесило. Ткнув сигарету в пепельницу, я вскочила из-за стола и побежала к себе, в гардеробной вынула с полки кожаные старые брюки, теплый свитер и старую куртку на меху, достала из галошницы засунутые туда берцы, в пять минут собралась и пошла в кабинет. Там в сейфе хранились мои винтовки. Выбрала самую мощную, с хорошей оптикой, позвонила телохранителю Никите и заявила, что жду его в машине. Никита удивился – на улице было темно, а фраза «жду тебя в машине» предполагала выезд на карьер.

– В смысле?

– Ты будешь спорить или собираться?

– Все, я понял. Пять минут.

Ровно через пять минут он выскочил из коттеджа, где жила охрана, в теплом камуфляжном комбинезоне и таких же, как у меня, берцах, на ходу надевая на рыжие волосы черную шапочку:

– Даже не спрашиваю, с чего мы на ночь глядя. Или спрашиваю?

– Нет. Просто садишься за руль и едешь, – сказала я, выбрасывая окурок в стоявшее у ворот ведро и садясь в машину.

– А винтарь куда убрали?

– Как обычно.

У меня имелись все документы на оружие, папа строго следил за этим. Винтовку можно было возить спокойно, я все-таки спортсменка-разрядница, но Никита всякий раз спрашивал об этом, как будто боялся быть пойманным на посту ГИБДД.

Карьер находился километрах в семи от поселка, был он давно заброшен и облюбован мной для стрельбы – там практически никогда никого не было. В ту сторону крайне редко ездили машины, и я с удивлением отметила, что позади нас двигается микроавтобус. Куда это он едет, интересно? Разве что к выезду на трассу, ведущую в соседнюю область.