В моей голове слишком много мыслей о той, кого там быть не должно. Диана Астахова – точная копия отца, у нее в глазах читается: «К своей цели по головам». Но почему-то сейчас именно моя голова ей забита, а на губах ощущается вкус ее губ. Я не могу дать этому определения, потому что в моей жизни хватает секса, женщин… да абсолютно всего хватает. Эта маленькая засранка в ней абсолютно точно лишняя, и это злит, раздражает еще сильнее. Потому что таких, как она, я ненавижу. Получающих все с рождения, воспринимающих как должное, еще и считающих, что ей все должны, только потому что она – Астахова.
Но Астахова у меня в голове, это факт. Этого не отменить. Возможно, потому что на краю сознания я сравниваю ее с Кирой.
Это смешно. Это было бы смешно, если бы не было так, мать его, больно.
Но это факт.
– Андрей Николаевич? Я могу идти? – Ко мне заглядывает Олеся.
Олеся – отражение Киры. Внешне. По характеру она совсем другая, Кира никогда не спрашивала «можно?» Она просто брала и делала, и в этом Астахова тоже безумно на нее похожа.
– Я бы спросил, почему ты еще здесь, если твой рабочий день закончился несколько часов назад?
– Вы просили доделать документы…
– Это можно доделать утром, – я смотрю ей в глаза. – Там не было ничего срочного.
– Мне так проще. Утром будут новые задачи.
Как две сестры могли получиться такими разными? Такими разными и в то же время такими похожими.
– Хорошо. Иди.
– До завтра, Андрей Николаевич.
– До завтра.
За окном – сгустившиеся осенние сумерки. Осень в этом году полосатая, то холод и заморозки, то резкое потепление, как сегодня. А вот дождей, как ни странно, нет. В ту последнюю с Кирой осень дожди шли каждый день. Она могла весь день проваляться в кровати, выкуривая сигарету за сигаретой, обложившись чипсами, мороженым, поставив рядом бутылку вина и бокал и рыдая над какими-то сопливыми сериалами на стримингах.
В этом они с Астаховой не похожи совсем.
Я не могу представить дочь Дмитрия плачущей. Вообще.
К хренам собачьим. Мне пора домой, а не вот это вот все.
Стоит выйти из офиса, как прощальное тепло набрасывается с объятиями. В такие вечера хочется ходить пешком, а не стоять в загазованных пробках, даже если от этих пробок уже одни остатки. Тем не менее я за рулем, и, оставив машину на подземной парковке нашей элитной новостройки, я прямо оттуда поднимаюсь в находящийся в нашем ЖК винный бутик.
Бутылка, которая стоит как минимальный размер оплаты труда в нашем городе, в каком-то смысле мой откуп за то, что в нашем с Ириной браке ключевое слово «брак». У меня никогда не было нормальных отношений, так может, не стоило и пытаться? Кому и что я хотел доказать, когда женился, когда появился Сергей? Что я нормальный отец? Примерный семьянин?
Нормальный и примерный – это слова, которые всегда звучат как фальшивые ноты.
Тогда зачем это всё?
– Добрый вечер, Андрей Николаевич, – дверь мне открывает Алёна, наша домработница и по совместительству няня, – Ирина Михайловна уехала на презентацию, сказала ее не ждать. Сережу я покормила, сейчас сделаю все для вас и уложу его спать.
– Не нужно. Я сам уложу, – я протягиваю ей бутылку вина в крафтовом пакете. – Это вам.
– Мне? По поводу? – теряется она, но тут же находится: – Спасибо. Точно не нужно помочь с Сережей? Уроки мы сделали, он сейчас смотрит мультики.
– Точно. – Горло почему-то режет, как при начинающейся простуде. Хотя я прекрасно знаю, что простуда здесь ни при чем и знаю это чувство. – Просто накрой на стол, и можешь идти.
– Хорошо!
Через полчаса я ем приготовленный Алёной ужин, почти не чувствуя вкуса. Готовит она отменно, но дело не в ней.
– Па-ап, – на кухню заглядывает Сергей, – а можешь мне включить мультики на телефоне? А то там ограничение мама поставила…
– И правильно сделала.
– Ну па-ап…
– Тема закрыта.
Сережка вздыхает, но плетется обратно, в свою комнату. Я слышу, как хлопает дверь.
Первый класс дался ему нелегко, смена обстановки, школа, учителя, все это… но скажите мне, кому и когда он давался легко. После ужина я оставляю посуду на столе, Алёна придет завтра рано утром и поставит все в посудомойку, и иду к сыну. Он сидит за столом и что-то рисует в альбоме. Планшет заблокирован тоже, это было наше с Ириной общее решение, чтобы он не сидел по полночи в гаджетах и нормально спал.
Совсем скоро ему не нужны будут мультики, а игры на планшете и смартфоне станут другими. Ирина права: дети растут быстро.
– Привет, – говорю я. – Тебе спать не пора?
– Пора, – вздыхает он.
– Зубы чистил?
– Не-а.
– Ну а чего сидишь тогда?
Сын спрыгивает со стула и идет в ближайшую ванную, а я смотрю на оставленный им рисунок. Пока что это просто скетч, но для ребенка его возраста просто отменный. Дракон, сидящий на верхушке башни.
– Классный рисунок, – говорю, когда он возвращается уже в пижаме.
– Да.
– Расскажешь о нем?
– Про дракона?
Я стягиваю покрывало, и он забирается на постель. Покрывало отправляется на кресло, сын пожимает плечами:
– Это урок по рисованию. Нужно нарисовать папу. Но как бы не папу, а образ. Мы так образное мышление развиваем.
Серьезно? Дракон? С другой стороны, спасибо, что не минипиг.
– И почему же я дракон?
– Драконы опасные. И они защищают свое.
– То есть эта башня – наш дом?
– Нет. Это твой офис.
Сын заворачивается в одеяло и отворачивается. На этом мне бы что-то сказать, но мне нечего. Кроме того, что он в чем-то прав, но это совершенно недетский разговор.
Никитос вернулся к десяти – со своей идиотской работы, на которую его выдернули посреди ночи. Один из его коллег уронил себе на ногу телевизор, поэтому срочно потребовался сменщик. А кто у нас всегда готов? Правильно, Мелехов. К тому моменту, как он вернулся, я собиралась в универ. Надо же мне иногда там появляться, чтобы преподы на сессии в лицо узнавали. А то некоторых заедает даже за бабло зачёты и экзамены ставить, такие они у нас правильные и принципиальные. И на маршрутках катаются. Стоя перед зеркалом, я дёрнула плечом, когда Мелехов попытался меня обнять и поинтересовалась:
– Как прошла рабочая ночь?
– Замечательно, – ответил он. – Во сколько вернёшься сегодня?
Я посмотрела на его отражение и фыркнула.
– Боюсь, что сегодня ты будешь не в состоянии обеспечить мне бурную ночь любви.
Никитос сейчас выпьет кофе и поедет в свой универ, даже не отдохнув. Нравится корчить из себя героя – пожалуйста: сто раз ему говорила, чтобы бросал свою идиотскую работу и не маялся дурью. Денег у нас вроде как на все хватает, но нет же – мы гордые.
– Дурацкое дело нехитрое, – отвечает он и уходит на кухню.
– Выглядишь как жертва атомной войны, – заявляю я ему вслед.
– Я тоже рад тебя видеть, – доносится до меня, когда я уже закрываю дверь.
Час-два-три-четыре-пять – вышла девочка гулять. Пусто, пусто, пусто. Скучно. Никак и ни о чём. День плавно переходит в вечер, а вечер – в ночь, по классическому сценарию: универ, клуб, пять часов утра, когда я совсем не трезвая от алкоголя и сигарет вваливаюсь в квартиру, спотыкаюсь о порог и каким-то чудом успеваю зацепиться за дверной косяк, а потом – за вышедшего в коридор Никиту.
– Когда ты начнёшь ложиться вовремя, – мрачно бормочу я.
– Когда ты перестанешь искать приключения на свою задницу.
Последняя фраза заставляет меня хихикнуть, а потом Мелехов отступает. Я выпускаю его плечо и всё-таки растягиваюсь в коридоре.
– Великолепно, – говорит он, глядя на меня сверху вниз, – красотка, одно слово.
– Иди ты.
Я соскребаюсь с пола и ползу в душ. Раздеваться приходится осторожно – от того, что я пьяна, спину после вчерашнего все равно жжет. Стянув платье с зубовным скрежетом, я забрасываю его в стиральную машину.
В дверях ванной нарисовывается Мелехов, и всё его внимание сейчас приковано к моей исполосованной спине.
Оборачиваюсь и встречаюсь с ним взглядом.
– Что я могу сделать, чтобы ты перестала себя уродовать? – спрашивает он.
– Ничего, – криво ухмыляюсь я, – смирись.
Захлопываю дверь перед его носом и сбрасываю туфли, смотрю в зеркало и присвистываю. Да, похоже, я опять слетаю с катушек, как несколько лет назад. Мое лицо выглядит каким-то совершенно неземным, глаза с расширенными зрачками сейчас кажутся не голубыми, а черными. Я инопланетянка.
Чем это всё кончится? Я не знаю. Да и, честно говоря, мне наплевать. В пустоте достаточно трудно найти чёткий ориентир, и нет никакого желания смотреть по сторонам: всё равно ничего нового не увидишь, кроме безликой размытой серости.
Что бы я сейчас сделала, если бы у меня был личный телефон Шмелёва? Наверное, позвонила бы и сказала ему всё, что о нём думаю – что он самоуверенный высокомерный ублюдок и что задолбал уже постоянным присутствием в моих мыслях.
Стою, уткнувшись лбом в холодную плитку, и вожу по ней подушечками пальцев. На какое время я так зависаю – не знаю. Очухиваюсь, когда из-за двери доносится взволнованный голос:
– Ди, с тобой всё в порядке?
Молчу, потому что на выдохе как-то странно не хватает воздуха. На вдохе и того хуже.
– Диана…
– В порядке! – рявкаю я так, что горло обжигает внезапной болью. – Отвали! Хотя бы на десять минут отвали!
В какой момент руки сами собой сжимаются в кулаки так, что ногти до крови впиваются в ладони, я не замечаю.
– Отвали, – еле слышно повторяю я, хотя прекрасно знаю, что за дверью уже никого нет. Из зеркала на меня смотрит сумасшедшим взглядом моя Дориана Грэй, и я криво улыбаюсь ей. Мы всегда были на одной стороне, но в такие моменты, как сейчас, мне безумно хочется расколотить зеркало, только чтобы не видеть этой смазливой ублюдочной физиономии.
Обычно после таких переподвывертов я спасаюсь шоппингом. Когда куча пакетов, половину из которых я даже не разбираю, оказываются в руках, меня ненадолго отпускает. Вот и сегодня вечером меня почти отпускает, но, проходя по этажу молла к лифтам, я вижу Олесю. Ту самую Шмелёвскую секретаршу. Она закупается чем-то в отделе с бюджетным бельем.
В этот момент все, что меня отпустило, как-то разом снова переклинивает. Во-первых, я вспоминаю пронзительный синий взгляд, полный непробивамой снисходительности. Во-вторых, наш разговор. В-третьих, наш первый разговор. Только когда я нажала кнопку вызова, меня посетила очередная гениальная мысль. Кто знает о Шмелёве многое? Правильный ответ: секретарь.
Ты решил, что можешь безнаказанно меня поиметь? Окей. Мне просто надо дождаться того момента, когда этот непробиваемый хрен расслабится настолько, чтобы я смогла к нему подобраться, а потом… потом посмотрим, кто кого, Андрей. Когда я доберусь до той информации, которая покажется мне интересной, я всерьёз займусь твоим вопросом и поимею тебя так, что мало не покажется. Ради такого даже стоит потратить время и использовать некоторые человеческие ресурсы, в данном случае – Олесю. Пока Пашковский загадочно молчит. Надо будет его набрать, кстати.
Я ухмыльнулась открывшимся дверям лифта и развернулась на сто восемьдесят градусов.
Олеся как раз выходила из отдела, проверяя, все ли убрала в сумку. Я сделала вид, что просто иду ей навстречу, уткнувшись в пакеты, ускорилась, и…
– Ой! – вскрикнула она, когда мы друг в друга врезались. Из ее рук выпала и сумка, и простенький пакетик. С трусами за сто пятьдесят рублей, я увидела ценник.
– Простите, пожалуйста… – начала было я. Выкуси, Ники, Астахова Ди еще как извиняется. Особенно если для дела надо.
Мы столкнулись взглядами, и Олеся широко распахнула глаза.
– Диана Дмитриевна… – пробормотала она.
О Боже. Где ж вас таких делают.
– Просто Диана, – сказала я.
Она моргнула. Как будто не могла поверить в то, что услышала.
– Олеся, я не кусаюсь, – сказала я. – И, поскольку уж я в тебя врезалась, с меня кофе.
– Не думаю, что это будет удобно…
Неудобно – это ходить, когда в заднем проходе что-то застряло. Вслух же я говорю совершенно другое:
– Неудобно будет мне, если я оставлю тебя без кофе после такой интересной встречи, – сказала я. В подтверждение своих слов даже опустилась на корточки, подняла ее пакетик и сумку. – Вот. Держи.
Она продолжала на меня смотреть большими глазами, я же свои мысленно закатила. Нет, я понимаю, что такие как я таких как она никуда не приглашают, но должно же у нее в голове крутиться хоть что-то. Например, что с такими как я, дружить выгодно.
– Не бойся. Андрей Николаевич ничего не узнает.
– Я не боюсь. – Олеся поудобнее перехватила сумку, а потом кивнула. – Хорошо. Давайте выпьем кофе.
– Давай, – сказала я. – Дианой Дмитриевной и на вы меня будут называть чуть попозже. Я надеюсь.
Олеся невольно улыбнулась, а я мысленно поставила себе зачет. Тем более что мы вдвоем уже шли в направлении фудкорта.
Олеся оказалась такой патологически простой, что меня начало от неё тошнить еще до того, как кончился кофе. Как-то мы завели тему человеческой наивности с Никитосом, и, как я и предполагала, наши мнения кардинально разошлись. Он говорил, что многие люди до определённого возраста живут в искусственно созданном родителями мире, поэтому при столкновении с реальной жизнью для них возникает много сюрпризов. Какое-то время Мелехов пытался убедить меня в том, что наивность не является синонимом глупости, потом махнул рукой. С моей точки зрения, термин «наивность» применим к любому человеку максимум до двенадцати лет. С двенадцати и до восемнадцати – это глупость, а всё, что выше восемнадцати – хронический идиотизм, коррекции не поддающийся.
Одна из моих так называемых школьных подружек называла таких «ископаемое». В гробу я видела таких ископаемых: чисто теоретически они либо полные идиоты, либо пропитанные собственным ханжеством неудачники. Если дамочка до двадцати пяти не устроила свою жизнь с кошельком на ножках, всё начинают списывать на порядочность и отсутствие корысти. Хрена с два. Подсуньте этой порядочной принца на белом гелике и посмотрите, куда денется вся порядочность через пару дней. На эту тему хорошо высказались Ильф и Петров в «Двенадцати стульях». Перефразируя их бессмертное творение с поправками на конкретную ситуацию: «Олеся была хронической идиоткой, и её возраст не позволял надеяться, что это поправимо».
Сначала я подумала, что это её фишка – стиль поведения такой, изюминка. Должна же у женщины быть своя изюминка. Увы, ближе к концу кофе, я начала подозревать, что она не притворяется, и мне стало грустно. Насколько понятие грусти вообще ко мне применимо. Одно дело общать современную умную девчонку, у которой есть своя цель в жизни. Другое – святую невинность, у которой в прошлом два поцелуя и первая неразделённая любовь, вспоминая о которой, она до сих пор плачет под дорамы. Памятуя о ее начальстве, точнее, о его характере, мне было трудно представить, каким образом эта девушка вообще попала к Шмелёву.
Впрочем, цель была у меня, и вполне конкретная: поиметь Андрея Николаевича Великолепного. Сначала физически, а потом и морально – для этого я готова была потерпеть десяток Олесь, даже учитывая возможность того, что она выест мне мозги своей правильностью. Если бы не Шмелёв, ни за что не стала бы тратить время на эту дуру.
Перед выходными у нас с ней состоялась та самая памятная встреча в молле, на вторник я пригласила ее посидеть где-нибудь после работы, поэтому была искренне рада грядущим выходным и понедельнику (то есть дням без Олеси). Но, как частенько бывает, надежда на хорошие выходные была похерена явлением Дмитрия Семеновича Астахова. То есть открывая дверь квартиры, я не додумалась посмотреть в глазок, потому что ждала Никиту, а пришел он.
Папаша собственной персоной, в сопровождении своих двух неизменных телохранителей: Валерия и Димона. Шкафоподобные бугаи отличались богатырской силой, способностью закрыть папашу от пуль, как щитами капитана Америки, а еще мозгами ископаемых. Но мозги им, в общем-то, и не требовались, только животные инстинкты. Мозгом там был Пашковский, который с какой-то радости решил сбрасывать мои звонки.
– Чем обязана? – поинтересовалась я, когда эти трое ввалились в просторный холл.
Ладно, отец вошел. Он двигался, как хищник: плавно, но при его виде обосраться хотелось.
– Дверь закрой, – скомандовал Дмитрий Семенович Шкафу номер один, после чего повернулся ко мне без предисловий. – Ты что опять устроила?
– Я? Ты сейчас о чем?
Я правда понятия не имела, о чем он. Что ему конкретно в этот раз не понравилось. Вместо ответа отец достал смартфон и продемонстрировал ролик, на котором я весело пинала мужика-насосалу рядом со своей машиной.
– Ты хоть представляешь, сколько стоит убрать это видео из сети? А из записей ментов?
– Полицейских, – поправила я. – Дети вообще дорогое удовольствие, ты не знал?
О проекте
О подписке