Глава 7

Женевьев

Мир не рухнул. Опять. Просто стал более тусклым по сравнению с тем, каким он был, когда в ее жизни появился Ярд Лорхорн. К счастью, сегодня у нее хотя бы не было занятий в Академии, а, значит, не надо было снова смотреть ему в глаза. Теперь уже просто как адепту, ученику. Она надеялась провести время в приюте, закопавшись в документы и расчеты, полностью погрузиться в них, но не получилось. Стоило ей оказаться в своем кабинете, сесть за стол, как в дверь постучали.

– Женевьев.

– Азарта, – она поднялась навстречу директрисе. – Что-то случилось?

– Да, – женщина покачала головой. – Я не хотела тебе говорить, потому что у тебя и так было много забот, но…

– Но?

– Двое наших попечителей отказались продолжать с нами сотрудничество.

– Почему?! – Женевьев вскинула брови.

– Якобы их внутренние проверки показали, что их магия уходит не на нужды приюта.

– Они намекают на то, что здесь подворовывают?!

– Я бы сказала, не намекают, – Азарта грустно улыбнулась. – Говорят прямым текстом. Но ты знаешь, что у меня все документы в порядке, ты сама их проверяла…

– Прекрати, – перебила ее Женевьев. – Никаких оправданий. Если эти так называемые мужчины решили прекратить финансирование и у них не хватило смелости прямо сказать, что они больше не готовы отдавать свои средства, это еще не значит, что мы должны перед кем-то оправдываться. Особенно ты. Пока что я располагаю достаточной магией, чтобы содержать нас, даже если больше никого не останется.

– Спасибо, – прямо произнесла женщина. – Спасибо, что веришь в меня.

Женевьев передернула плечами, представив, что двое здоровых и на первый взгляд вполне адекватных мужчин могли найти себе такое оправдание и обвинить женщину, чтобы скрыть – что? Собственную жадность? Но за ними такое вроде никогда не водилось. Тогда почему это произошло? Несостоятельность? Проблемы с магией?

– Я с ними переговорю, – решительно произнесла она. – Заставлю извиниться. И сегодня же пошлю за накопителем в банк.

– У нас хватает средств, – Азарта покачала головой. – Так что это не срочно, но… есть кое-что еще.

– Что?

– Речь пойдет про Элию.

– Девочку Валентайна?

Женевьев сначала спросила, и только потом до нее дошло. Валентайн Альгор собирался ее удочерить. Он не просто приходил к ней с подарками, фактически, он долгое время был опекуном ребенка, даже не забирая ее к себе. В суете случившегося она совершенно о ней забыла. О том, что она чувствует. О том, что она пережила. Как и все дети, рано лишившиеся родителей и семейного тепла, Элия была достаточно закаленной и стойко переносила невзгоды. Справлялась самостоятельно. Но что она испытывает теперь, когда, будучи в шаге от семейного счастья, снова осталась одна?! Да еще и…

– Что ей рассказали?! – довольно резко спросила Женевьев.

– Правду, – Азарта пожала плечами. – Дракона в комнате не утаишь, она так или иначе узнала бы. Ты же знаешь, какими жестокими бывают дети, а здесь у нас многие Элии еще и завидовали, как и всем, кого собираются принять в семью. Ей бы и так все расписали в красках, поэтому я поговорила с ней лично. Все рассказала. Без подробностей, конечно, обо всех этих смертях, но все.

Женевьев прикрыла глаза.

– Что с ней?

– Об этом я и хотела поговорить. Сначала все было вроде неплохо… но сейчас она отказывается есть. На занятиях сидит с отсутствующим видом, играть с другими отказывается.

Глубоко вздохнув, Женевьев потерла заледеневшие руки.

– Где она?

– В общей спальне. Занятия у ее группы сегодня после обеда, все играют во дворе. Кроме нее.

– Я схожу к ней. – Женевьев кивнула. – Надо было раньше сказать, Азарта.

– Я думала, что она справится, – директриса опустила глаза. – Но потом…

Ладно. Что произошло, то произошло. Сделанного не вернешь, поэтому Женевьев лишь коснулась ее плеча и быстро вышла из кабинета. Знакомой дорогой поднялась в спальню к младшим девочкам, расположенную на втором этаже, толкнула дверь.

И вдруг испытала чувство острой, колющей безысходности. Ведь столько раз здесь бывала, а еще знала, сколько всего вложено в удобные, стоящие рядами кровати с новыми матрасами, подушками, одеялами. С постоянно обновляющимся постельным бельем. На стенах здесь устроились уютные солнечные пейзажи, а большие окна всегда вовремя мыли – и не воспитанницы, как в других приютах, которых «приучали к труду». Нет, здесь этим занимались горничные, поэтому в портьерах не было ни грамма пыли, как и на тумбочках, полочках и где бы то ни было еще. Тем не менее вид одинокой детской фигурки на полностью застеленной кровати заставил сердце болезненно сжаться.

Элия была уже в форме, аккуратно причесана, но лежала, сжавшись в комочек, и даже не пошевелилась, когда вошла она.

– Элия, – позвала Женевьев.

Девочка резко обернулась и села. Автоматически, как напитанная магией кукла.

– Здравствуйте, Женевьев.

Между ней и воспитанниками всегда существовало негласное правило: называть ее только по имени, это правило Женевьев ввела с самого первого дня знакомства, и ей это казалось правильным. Лишние дистанции этим детям ни к чему, а к официальности они еще во взрослой жизни привыкнут.

– Здравствуй. Я присяду. Можно? – Женевьев кивнула на кровать, и девочка покорно подвинулась.

– Да, конечно. Вы здесь потому, что я стала хуже учиться?

– Нет. Не поэтому, – Женевьев покачала головой. – Просто хотела узнать, как ты.

Элия взглянула на нее:

– А вы ведь были там, да? Вы все видели?

К такому вопросу Женевьев оказалась не готова, поэтому растерялась. Но еще больше она оказалась не готова к тому, что последовало далее:

– Он правда… убил их всех? Просто превратил в пыль, как ничего не значащий мусор? А еще чуть не убил младшего тэрн-ара. Сбросил его с крыши, и он почти умер, но его спасли вы. И если бы не Лена, он убил бы всех?

– Откуда ты все это знаешь?! – пораженно выдохнула она.

– Ну я же не в пустоте живу, – Элия пожала плечами. – Остальные тоже. Все что-то узнают через кого-то. Рассказывают. Тэрна Вастерова очень старалась пощадить мои чувства, но их не надо щадить. Я хочу знать правду. Я хочу знать все.

– И что тебе даст эта правда? – Женевьев заглянула ей в глаза.

– Понимание.

– Понимание чего?

– Что тот, кого я любила, стал монстром, и уничтожил людей и драконов просто так. Что он бросил меня, потому что я стала ему не нужна. Что ему теперь все равно, что будет со мной, даже если меня сотрут с лица земли темные! – Элия выдохнула это быстро-быстро, а потом утерла рукавом слезы, выступившие у нее на глазах. – Это из-за нее? Из-за этой Лены он стал таким! Потому что до нее он был нормальным. Он меня любил!

– Боюсь, что не все так просто, Элия, – Женевьев накрыла рукой маленькую ладонь.

– А что тут сложного?! – всхлипнула девочка. – Если все так и есть!

– Мы не становимся плохими или хорошими из-за кого-то и ради кого-то. Иногда нам очень хочется в это верить, но выбор всегда делаем только мы сами. Кем нам быть. Как поступить. Что сделать. Другие люди или драконы могут на нас повлиять, но решение все равно принимаем мы. – Женевьев отбросила некстати пришедшие мысли про Ярда. – Это мы говорим жестокие слова или слова любви. Это мы убиваем или спасаем. Единственное исключение – когда мы находимся под заклинанием подчинения чужой воле, но это исключение. И вряд ли Валентайн Альгор находился под ним, когда сделал свой выбор.

– Значит, он просто стал монстром.

Женевьев глубоко вздохнула. Когда она шла сюда, она ожидала, что ей придется утешать маленькую девочку, но Элия не искала утешения или жалости. Она хотела объяснений, а ко взрослым разговорам с ребенком не так уж просто подготовиться. Даже когда эти самые разговоры гораздо более простые, например, откуда дети берутся. Но этот…

– Валентайн Альгор – не монстр, – произнесла Женевьев. – Он темный. Это разное.

Элия моргнула.

– Но все вокруг называют его монстром. Все говорят, что меня хотел удочерить монстр!

– Представь, что ты родилась с абсолютным отсутствием чувств. С пустотой внутри. С пониманием, что другим может быть больно, но отсутствием сопереживания. С могуществом, столь сокрушительным, что тебе каждый день приходится думать только о том, как не позволить ему прорваться в мир.

Женевьев не была знакома с Альгором достаточно хорошо, но с Сезаром они были друзьями. По крайней мере, друзьями они точно были, и о том, что такое темная магия, она знала не понаслышке.

– Представь, что ты воспринимаешь этот мир по-другому. Не так, как все, кто тебя окружает. Представь, что долгие годы ты живешь среди них, но чувствуешь себя чужим.

– Ты хочешь сказать, что Валентайн не монстр? Но почему он тогда не вернулся за мной? Почему не забрал с собой?

– А ты бы хотела оказаться в Темных землях? Ты, такая яркая, такая живая – в мире, где нет места чувствам и жизни. Где пустота и тьма затягивают в свои объятия, с каждым днем все сильнее? Никогда больше не увидеть Дарранию, Хэвенсград, всех, кого знаешь?

Элия замотала головой.

– Теперь ты понимаешь.

– Он не забрал меня с собой, потому что…

– В Темных землях тебе не было места, Элия. Потому что там тебе было бы опасно. Потому что ты такая маленькая, хрупкая и беззащитная, а он меньше всего на свете хотел бы, чтобы ты подвергалась опасности. И еще меньше – причинить тебе вред из-за собственного ужасного могущества.

– Значит, он все-таки меня любит? – В ее глазах сверкнула надежда.

Когда-нибудь она вырастет и все поймет. Когда-нибудь ей больше не нужны будут слова взрослых о том, что она важна и бесконечно ценна. Но сейчас, пока в ее глазах и в ее сердце столько отчаяния, смешанных с надеждой, важно каждое слово. Поэтому каждое слово нужно подбирать так осторожно. Поэтому Женевьев сейчас чувствовала себя как в лабиринте магических ловушек. Между полуправдой и ложью, между желанием уберечь и в то же время сделать так, чтобы Элия смогла продолжать жить, не цепляясь за прошлое.

– Думаю, да. Так, как он умеет.

– Темные умеют любить?

Женевьев пожала плечами.

– Не знаю.

– Но вы собирались замуж за того, кто наполовину темный.

– Так, а вот это уже совсем личные вопросы, – строго произнесла она, и девочка смутилась.

– Простите.

– Прощаю. Но давай не будем переходить на личности.

Элия кивнула и, когда Женевьев поднялась, произнесла:

– Спасибо.

– На радость. Не хочешь пойти погулять к остальным?

Девочка снова замялась:

– Не знаю. Может быть. Не сейчас.

Давить на нее сейчас было бы слишком, но главное – сейчас Элия выглядела гораздо более оживленной и вроде бы не хотела забираться обратно в свой кокон сразу после того, как она выйдет за дверь. Поэтому Женевьев лишь кивнула и направилась к выходу.

– И все-таки… кого можно считать монстром? – ударил ей в спину очередной детский вопрос. – Я всегда думала, что когда ты убиваешь, ты становишься монстром. Но вы говорите, что нет.

Да, в следующий раз перед тем, как идти к маленькой девочке с утешениями, надо основательно подготовиться.

– Я лишь говорю, что восприятие мира у всех очень разное, – обернувшись, ответила она. – И что мир не делится на черное и белое. Убийство – это ужасно, и в мире существует много ужасных вещей. Это правда. Но правда так же и в том, что еще существует много всего прекрасного. От того, что кто-то совершает ужасный поступок, добро, которое он делал, не отменяется. Не отменяется внимание и забота о тебе, не отменяется множество светлых моментов, которые остались в прошлом. Да, это не оправдание, но «монстр» – это клеймо, которое разрушает. Перечеркивает все, что было. Не оставляет надежды.