Цитаты из книги «Vita Nostra»

Когда-то она пыталась понять, что именно в организме работает, выполняя эти задания. Мозги? Да, конечно. Воображение? На полную катушку. Интуиция? Наверное, да… Но это были части большого механизма, причем не главные; когда механизм, разогревшись, начинал работать в полную силу, Сашке казалось, что вся она, Александра Самохина, – всего лишь фрагмент его. Заднее колесо.

– Смыслы множественны. Они могут отчуждаться от породившей их воли, запаковываться, распаковываться и преобразовываться

Сашка постояла еще, дыша изо всех сил, раздувая легкие. А потом разжала пальцы, вцепившиеся в поручень, и шагнула вперед. Или ей показалось, что шагнула… И взорвалась изнутри.Порывом ветра куртку снесло, забросило Сашке на голову. Вязаный свитер разлетелся на ниточки, под ним треснула майка. Справа и слева от позвоночника, на пару сантиметров выше застежки бюстгальтера, открылись две горячие дюзы.Сашке казалось, что она видит поезд со стороны. Видит его длинную спину с маленькими трубами, из которых где гуще, где реже поднимался дым. Она все это видела, понимая, что вокруг темнота; она ощущала воздушные потоки. Стелилась, перетекала в пространстве, а может, скользила, как скользит по земле тень летящего самолета.Тень не знает препятствий. По воде, по земле, по снегу; тень легко падает в провалы и так же легко выбирается на поверхность. Облака лежали двумя ажурными слоями – один над другим. А еще выше белым жемчужным слоем лежали звезды. А под ними темнел лес, полный жизни. Поезд, медленная змея, вырвался на открытое пространство, в поле, где темнели проталины. В глубоком рву стояла вода под нежной корочкой льда. Это была еще зимняя, еще глубоко спящая земля, уже беременная весной.Сашке захотелось петь.И еще – захотелось забрать это все себе. Это жемчужное небо. Эту холодную, беззащитную землю. Эти семена глубоко под подтаявшим снегом. Эти холмы…Она раскинула руки. Каждое невидимое зернышко в мерзлой земле показалось ей тенью большого, невыносимо огромного слова «жизнь». Каждый корень в ожидании тепла. Каждая капелька влаги. Жизнь, вокруг которой вертится все на свете.Которая одна имеет смысл.– Мое! – крикнула Сашка.Ее крутануло, как щепку в водовороте. Навалилась серая мгла, Сашка перестала видеть поезд, небо и лес. Она рванулась вверх, но марево сгущалось. Тогда, обхватив колени руками, она упала вниз, вырвалась на свет, увидела половину солнца, поднимающегося над гладким горизонтом, и не узнала этой местности.Тогда она рассыпалась на буквы. На коротенькие простые мысли. Прошло сто лет, и еще сто лет, и Сашка сложилась снова – в себя. Она лежала ничком на крыше несущегося поезда.

По огромному залу медленно перемещались человеческие массы. Плыли, запертые под крышки чемоданов, носки и рубашки, тюбики с зубной пастой, комнатные тапочки, штаны, свитера, книги, конфеты, игрушки. Все это было материально до последней ниточки. И все это было всего лишь тенью чего-то большего, нависавшего над головой. Сашке казалось: подними она глаза к потолку – и увидит преграду между собой и светом, нечто огромное, отбрасывающее сложную систему теней. переступила черту. Еще один шаг в мир, о котором она ничего не знала. Куда ее вели и толкали насильно. И откуда, похоже, уже не было обратной дороги.

Наверное, это было похоже на роды; в ту ночь она впервые осознала себя, как сумму информации. Она нашла в себе чужое, и она исторгла его из себя – с кровью, почти вывернувшись наизнанку. Она до последнего не знала, восстановится ли ребенок как прежняя личность в прежнем теле.

Мальчик на столе лежал неподвижно. Кулачки сжимались и разжимались. Глаза, сделавшиеся теперь карими, смотрели напряженно. Неотрывно. Смысл – сумма смыслов – составлявших это человеческое существо, растворялись в Сашке стремительно, как мыло в воде. Колыбельная связывала их, будто общая кожа. Сашка забилась, пытаясь разорвать эту связь. Пытаясь снова выделить младенца в особый «пакет информации». В какой-то момент ей казалось, что вот, она понимает и контролирует все: два их тела, как отражения двух схожих смыслов, два прозвучавших слова, одно из которых – приказ, повеление, сгусток воли…И этот сгусток окончательно вырвался из-под контроля. И втянул в себя безволие младенца, как большая капля ртути поглощает мелкую. Валечка на столе устало расслабился. Закрыл глаза.

Младенец лежал на спине, закинув на подушку сжатые кулачки, слепив ресницы, полуоткрыв крохотный рот. Он тоже был словом. Отзвуком. Материальным воплощением чьей-то короткой просьбы. Сашка не отдавала себе отчет, откуда в ней взялось такое знание; она сделала еще шаг и взяла ребенка на руки.Мотнулась головка; Сашка успела ее придержать. Ребенок был не до конца оформившейся волей, подвижным сгустком информации; он был частью Сашки. Частью ее мира. Он был ее.Два слова слились в один звук.Ребенок открыл сонные голубые глаза. Казалось, он сейчас закричит. Тикали часы. Беспокойно дышала мама, измученная постоянным недосыпом.Сашка смотрела на себя. И снова смотрела на себя; это было похоже на два зеркала, установленные друг против друга. Ребенок, ставший частью ее личности, молчал. Его глаза медленно темнели. Взгляд был почти осмысленным.Сашка едва удержала крик. Так же молча, прижимая ребенка к груди, она вышла на кухню. Еще не понимая, что произошло, но уже мокрая с головы до ног от холодного пота. Положила Валечку на стол; согнулась, прижимая руку ко рту. Ее вырвало золотыми монетами – впервые за много месяцев. Монеты звенели, раскатываясь по полу

«С вами совсем-совсем нельзя договориться?» – спросила Сашка на берегу реки, по которой плыли осенние листья. И он ответил: «Саш, в мире полным-полно сущностей, с которыми Но как же хрупко они живут!

Сашка была, как астероид на временной орбите.

Это был мир, вращающийся вокруг одного светила, полностью подчиненный младенцу.