Часть вторая

Другие берега

Я пришел в себя на жесткой кровати, которая показалась стократ уютнее и домашней койки, и лавки в тюрьме. Постель подрагивала и покачивалась. Круглые окна с матовым непрозрачным стеклом едва пропускали солнечный свет. Я понял, что я на корабле, но каюта совсем другая – не та, где меня продали в рабство.

Тесно. Тихо. И по-летнему тепло: даже пол теплый, светлое полированное дерево. Я осознал, что спрыгнул с кровати и теперь стою босиком, на мне короткие штаны, будто у малыша, и рубаха без застежек и почти без рукавов.

Я торопливо задрал рубаху на груди; гладкая кожа, ребра ходят ходуном… и никакого шрама. И сердце вроде на месте – стучит. Кости целы. Голова цела. Значит, что бы со мной ни случилось, во что бы я ни был одет – будем спасаться.

Лесенка, с полосками ярко-желтой резины на каждой ступеньке, вела из каюты наверх. Я кинулся по ней, уверенный, что заперт, что пути наружу не будет…

…И передо мной открылось голубое небо, далекий горизонт и море сине-зеленого цвета. Ни тумана, ни сырости, только запах океана и соли, и неизвестная горькая нотка в воздухе, отдаленно похожая на дым.

Мой город пропал, как будто его и не было. Все здесь было другое: цвет моря. Цвет неба. Даже, кажется, солнце. Невиданный молочно-белый корабль шел по морю сам по себе, без парусов и весел. Блестела под солнцем волна, за кормой тянулся пенный хвост, поручни вдоль борта сверкали начищенным серебром и долетали брызги с наветренной стороны. В отдалении виднелся незнакомый берег – сиренево-синей тонкой линией, а над ним угадывались горы, такие высокие, каких я в жизни никогда не видел.

Мое сердце запрыгало, я на секунду испугался – вдруг его все-таки подменили. Но это был всего лишь приступ паники, и он прошел. Пригнувшись у борта, я осторожно огляделся.

Ни рулевого, ни мостика, ни штурвала, ни бушприта. И никакой носовой фигуры: я перевел дыхание. Живая деревянная женщина здорово меня напугала, оказывается. Но здесь ее нет: я не на заколдованном корабле и не на проклятом, а просто это технология, о которой я пока ничего не знаю. Здесь не нужны гребцы, и меня, по крайней мере, не прикуют к веслу. Отличные новости.

Я заставил себя обрадоваться, и тут же разглядел человеческий силуэт в окне небольшой надстройки над передней палубой. Нет, я не был на судне один. Если грести тут не надо, то что они собираются делать со мной?

Я снова справился с паникой, и тут же был вознагражден: на корме я увидел лодку, закрепленную найтовами почти над самой водой. Пригибаясь, оглядываясь, пошатываясь на палубе, я подкрался ближе, не веря, что бегство окажется таким легким. И правильно не веря: в лодке не было весел. Даже если у меня получится спустить ее на воду, я окажусь беспомощным среди волн и скоро сдохну от жажды.

Подумав об этом, я сразу почувствовал, как взялись соленой корочкой губы. Может быть, стоит рискнуть? Все-таки есть надежда, что меня подберет другое судно… Полно ведь историй о чудесных спасениях в море… Правда, их рассказывают выжившие, а те, что пошли на дно, беседуют теперь с рыбами…

Вода за кормой бурлила, как под мельничным колесом. Несколько секунд я просто смотрел на пенный след и видел разрозненные картинки из прошлого: чья-то свадьба на площади перед ратушей, белый шлейф невесты, белые облака над нашим домом почти касаются петуха на флюгере. Вот ведь как получилось, я никогда и не мечтал особенно о дальних путешествиях, мое место было – дома, в магазине, в мастерской…

Тряхнув головой, я заставил себя вернуться к действительности. Осмотрел найтовы, на которых крепилась лодка, и понял, что выбора нет: с веслами или без весел, я не смогу ее спустить, проще прыгнуть за борт. Но это я всегда успею. Тот человек, в рубке, – кто он? Смогу ли я с ним справиться? Или, возможно, договориться?

Я подкрался ближе и осторожно заглянул внутрь сквозь большое дымчатое стекло. Рулевой не стоял за штурвалом, как принято, а сидел, да и сам штурвал был небольшим, будто колесо на садовой тачке. Яркий свет мешал его разглядеть в первую секунду, но стоило мне внимательнее присмотреться – как человек за штурвалом почувствовал мой взгляд и обернулся.

То есть обернулась.

Впалые щеки, высокомерные злые глаза, волосы собраны в пучок и заправлены под кепку, единственная завитушка выбилась и лежит на щеке, будто проволока. В последний раз, когда я видел ее, она была фигурой на носу корабля, и вьющиеся волосы были вырезаны из дерева.

* * *

– Мы почти на месте. Смотри вокруг, здесь очень красиво.

Белый корабль сбавил ход, огибая волнорез, сложенный из серых и рыжих валунов. Я сидел в рубке, двумя руками вцепившись в кожаную подушку сиденья; открылся вход в бухту. Налетели чайки, крупные, наглые, завопили, закружились над судном впереди и сзади, и низко над крышей рубки, будто собираясь атаковать.

– Они думают, мы едем с рыбалки и чистим рыбу, – сказала Герда. – Рыбьи потроха обычно бросают за борт, вот чайки и слетаются. Хочешь есть? Сейчас приедем, причалим, зайдем в кафе…

– И закусим рыбьими потрохами?

Она рассмеялась, будто мне в самом деле удалось удачно пошутить. Всего лишь полчаса назад я валялся на палубе носом вниз, с руками, завернутыми за спину, и выслушивал заверения, что бояться не надо, все в порядке, мы скоро прибудем на место и мне ничего не угрожает.

Мы прошли между бакенами. Был, наверное, отлив, потому что под вертикальной каменной стеной виднелась полоска желтого песка с узорами водорослей, и по ней бродили серые птицы с носами как шило. Над водой, один за другим, скользнули три черных силуэта с неподвижными развернутыми крыльями. Таких птиц я раньше не видел.

– Это пеликаны, – сказала Герда. – Это их еще мало, иногда тут такие стаи!

– Слушай, – я прочистил горло. – А что ты хочешь… что я могу тебе предложить, чтобы ты вернула меня… откуда взяла? Ты ведь можешь, верно?

Она посмотрела через плечо и стала в точности похожа на деревянную фигуру на носу корабля:

– Леон… Ты будешь рыбу, или мясо, или просто гамбургер?

Я молча справился с разочарованием; теперь наш путь лежал по широкому каналу. В воздухе усилился незнакомый горьковатый привкус, а солнце светило так, что приходилось все время щуриться.

– На, – Герда достала из какого-то ящика очки с темными стеклами. Я нерешительно повертел их в руках – очень тонкая работа, и в то же время хрупкие, ясно, что быстро сломаются. Но когда я надел их, сделалось лучше, солнце уже не так досаждало, а поглядеть тут было на что.

Канал, по которому мы шли, казался густонаселенным и в то же время игрушечным. И у самой воды, и выше на холмах стояли дома – двухэтажные, трехэтажные, с огромными окнами и террасами. Вдоль берегов сновали лодки, парусники, незнакомые глазу суденышки, а впереди по курсу помещался, кажется, центр большого поселка – дома там были цветные, один ярко-розовый, другой светло-желтый, третий синий, и над ними белый маяк с голубой каемкой. Мое чувство, что я попал в ящик с игрушками, превратилось почти в уверенность.

– Нравится? – спросила Герда с такой радостью, будто сама все это построила.

Я встал, чтобы получше разглядеть. На берегах было людно: я видел мужчин и женщин, прогуливающихся по набережным, гребущих в крохотных лодчонках, просто сидящих на берегу. Почти все они были одеты вроде меня сейчас – в коротких штанах и открытых рубашках, мужчины и женщины, молодые и старые. Ну что же, по крайней мере, в меня не будут тыкать пальцами…

Герда невозмутимо вела корабль, и больше не казалась ни высокомерной, ни злобной, ни даже деревянной. Я снова решился заговорить:

– Герда… кто ты такая?

– А зачем тебе возвращаться, Леон? – Она не смотрела на меня, только вперед, и руки уверенно лежали на штурвале. – Я так поняла, тебя там собирались казнить…

– Пусть бы лучше казнили.

– Нет, не лучше! – Она обернулась на секунду, покосилась внимательным карим глазом. – Вообще не лучше, это очень противно, когда стоишь на эшафоте, колени подгибаются, от палача воняет чесноком…

Она оборвала себя, будто спохватившись, и снова уставилась вперед, где кружились чайки над водой.

– Ты что, – сказал я, потрясенный. – Тебя что, тоже… хотели казнить?!

Она повернула рулевое колесо и приняла чуть вправо, и совсем рядом пронесся маленький хищный челнок, тоже без парусов и весел, но такой быстрый, что волна от его хода заметно покачнула нашу яхту.

– Неохота вспоминать, – отрывисто призналась Герда. – На самом деле меня казнили, но давай об этом как-нибудь потом.

Волосы, собранные на затылке, открывали ее шею, тонкую и беззащитную с виду, и я представил себе все будто воочию: и палача в красной накидке с топором, и плаху, и эту тонкую шею с рядом выступающих позвонков…

Мои босые ноги замерзли, хотя вокруг было тепло, как жарким летом.

– Ты смотри по сторонам, – она повеселела, видно, придумала, как изменить тему. – Не удивляйся… Или, наоборот, удивляйся, тут будет много для тебя удивительного. Здесь творятся чудеса, ты еще поймешь, как тебе повезло!

Она широко обвела рукой берега и постройки, паруса и мачты в отдалении, и, будто повинуясь ее жесту, из-за зеленого холма взлетела железная птица с неподвижными острыми крыльями. Я разинул рот. Крылатый силуэт тяжело, но очень плавно направился вверх, до моих ушей донесся негромкий гул, и прежде, чем я успел проводить его взглядом, из-за холма поднялся другой, еще больше. Я инстинктивно пригнулся.

– Там рядом аэропорт, – сказала Герда. – А это самолеты. Они не опасны, это просто повозка с крыльями… Теперь представь, сколько ты чудес увидишь, а?!

– Мне не нужно ваших чудес, – сказал я и выпрямился, красный от унижения. – Я хочу вернуться домой! У меня есть семья и долг перед семьей. Есть свое дело. И у меня есть репутация… была, пока твои работорговцы ее не порушили!

– «Мои работорговцы»?! – кажется, мне удалось ее задеть. Раньше она говорила мягко, как с придурковатым ребенком, а теперь по-настоящему разозлилась. – Ты вообще думаешь, что несешь?!

Я оскалился, почувствовав слабину:

– Твой хозяин выдал ему банковский вексель! Он меня купил! Если это не работорговля, то я потрошеная рыба!

Говоря, я снова приложил ладонь к тому месту, где помещалось сердце: удостовериться, что потрошить-то меня потрошили, но не выпотрошили.

– Ты ничего не понял, – сказала Герда неожиданно спокойно. – Работорговец был только один, и он твой, а не мой, он из твоего мира. Тебя не купили в рабство – тебя, наоборот, выкупили на свободу. И он мне не хозяин, он мой учитель. И может стать твоим учителем, если ты очень постараешься и тебе повезет.

– Мне уже повезло, – я чуть не поперхнулся собственной желчью.

У пристаней полно было судов и суденышек, с мачтами и без мачт. Гладкие бурые тюлени лежали на пирсах, не обращая внимания ни на людей, ни на чаек. За рядами кораблей виднелась набережная; мы подошли почти к самому маяку.

– Ты понятия не имеешь, как устроен мир. – Герда ловко провела наше судно в узкий коридор между чужими бортами. – Я тоже такой была.

* * *

Все, чем торговали в этом трактире, было нарисовано прямо на стене, и я оценил отличную идею – не надо гадать, чем тебя здесь накормят, достаточно ткнуть пальцем.

– У меня нет денег, – сказал я Герде.

– Не в деньгах счастье, – отозвалась она, и я даже не понял, издевается или нет.

Есть мне не особенно хотелось. Я указал на первую попавшуюся картинку – круглый бутерброд с мясом и овощами, сел за столик на террасе, в тени, и стал смотреть на улицу.

Туристический район, бойкое место, тут бы открыть мою лавочку. Все ходят полуодетые, никого не смутишь короткими штанами, а рубахи попадаются и вовсе смешные, яркие, с картинками. Любой скоморох отдал бы за такую рубаху половину ярмарочной выручки. И все почти босиком, в сандалиях странной формы. Я мельком глянул на свои ноги под столом – хорошо, что Герда еще на выходе с суденышка выдала мне здешние башмаки из синей ткани, с мягкими белыми подошвами. Красивые и очень легкие. Окажись я здесь в школьных ботинках, да еще и в куртке, – расплавился бы, словно олово в тигле.

Люди здесь говорили странно. Я вроде понимал каждое слово, но значение фраз то и дело ускользало, и оставался словно бы горьковатый привкус в воздухе. Вслушиваясь, я сам себе казался почему-то рыбой, которая пытается плыть в песке.

Потом я увидел мышку совсем рядом, у газона с густой травой, – она показалась на секунду и снова исчезла. Мысли мои переменились, я вспомнил свой магазин и добрых мышей, которые приносят удачу. Что станет с магазином? Кто теперь будет подкармливать моих мышей?!

Подошла Герда, поставила передо мной тарелку с высоким круглым бутербродом, уселась напротив – у нее на тарелке была рыба с тонкими лепешками.

– Ты успокоился, Леон?

– Я и не волновался, – отозвался я кисло.

– Сейчас мы поедим, потом сядем в самоходную повозку и поедем на важную встречу. От нее зависит твоя судьба, так что, пожалуйста, оставь свой гонор и веди себя хорошо. Пожалуйста, сделай это ради меня.

– А кто ты такая, чтобы я из-за тебя старался? – я пожал плечами.

– Ну, ты мне нравишься, – сказала она без улыбки. – Я желаю тебе добра. Достаточно?

– Неприлично девушкам первым говорить «ты мне нравишься». – Я растерялся.

– Почему? – она так удивилась, будто я сказал ей, что неприлично ходить на двух ногах.

Вместо ответа я взялся за свой бутерброд. Вовсе не чувствуя голода, начисто лишившись аппетита, поднес его ко рту, откусил…

Никогда! Никогда в семействе Надир не ели так вкусно – ни на завтрак с холодной кашей, ни на обед, ни на званый ужин, когда мать еще устраивала пиры. Я чуть не поперхнулся слюной, заставляя себя не глотать куски целиком, иначе удовольствие закончится за полминуты. Что за нежный душистый хлеб, что за сочное мясо, и кисловатый пряный соус, и как приятно языку прикосновение овощей, упругих и мягких одновременно, а ведь еще и листья салата! Может быть, ради этого вкуса и стоило однажды подняться на эшафот; на глаза навернулись слезы, но не потому, что я о чем-то сожалел.

Доев, я подобрал со стола последние крошки и только тогда посмотрел на Герду. Она сидела над своей тарелкой, глядя на меня, будто впервые увидела, и будто я при этом был полностью голый.

– Что? – Я покраснел.

– Ты такой голодный, – сказала она неуверенно. – Мне надо было что-то дать тебе пожевать еще на яхте. Печенье, чипсы…

– Не голодный. – Я увидел пятна соуса на своей рубахе и торопливо затер их бумажной салфеткой. – Просто, если бы ты всю жизнь ела холодную кашу с комками…

Я осекся и чуть не откусил себе язык.

– Хочешь, я возьму еще? – спросила она после паузы. Я помотал головой, хотя внутри меня все так и взывало: «Да! Да!» – Ты никогда больше не станешь есть холодную кашу с комками, – торжественно сообщила Герда, и покровительственные нотки в ее голосе выдернули меня из блаженства. – Теперь все будет по-другому.

– Я Леон Надир, – сказал я сквозь зубы. – Еще посмотрим, как будет.