Школа

Наше с братьями будущее определилось в раннем возрасте. Нет, никто не пытался предсказать нашу судьбу – нам просто выдали поручения, распределив их таким образом, чтобы больше пользы принести Семье.

Эд, мой старший брат, должен был прилежно учиться и всю жизнь заниматься наукой. Он сделается академиком в лучшем университете и тем прославит Семью Надир. Рамону, младшенькому, предстояло стать отцом семейства – его предполагалось женить сразу после окончания школы. А я, средний брат, должен был обеспечить «благосостояние» всех этих планов – иначе говоря, зарабатывать деньги для Семьи и вести свое дело.

Мой старший брат в самом деле очень умный. Каждый день он делает два домашних задания: свое и мое, да еще иногда помогает с уроками Рамону. Они отлично ладят между собой, мои братья: иногда мне кажется, что Рамон – уменьшенная копия Эда. Оба медноволосые, длиннолицые, только Рамон щуплый и по-детски узкоплечий, а Эд – уже мужчина и сложен по-мужски.

А вот я на братьев не похож. Волосы у меня светлые, почти белые, лицо круглое, глаза наивные. Иногда, глядя на себя в зеркало, я думаю, что, наверное, я дурак. Во всяком случае, выгляжу дураком. Эд говорит, что это даже хорошо для делового человека, если с виду он кажется простодушным.

Мне шестнадцать лет, но у меня уже есть свое Дело, и я им горжусь.

Мой отец, хоть и стал частью Семьи, так и не смог смириться с нашим, как он говорит, «торгашеством». Помню несколько их стычек с матерью – отец тогда доведен был до отчаяния и говорил очень смело. «Маг – это не профессия», – цедила мать, а он бледнел, надувался, как индюк, и еле слышно кричал: «Торгаши! Купи-продай! Мой дед одним заклинанием превратил купца в лягушку!» (На самом деле его дед-волшебник даже головастика не смог бы превратить в лягушку, во всяком случае, так говорила мать.)

Помню, как отец смотрел на меня, когда я заявил на семейном совете, что открываю собственное дело. Мать обняла меня и расцеловала – впервые с тех пор, как мне было пять лет. Но вот отец…

Карета остановилась перед зданием школы. Мы дождались, пока выгрузятся младшие, и, когда карета опустела, вышли вместе со старшими учениками – неторопливо, с достоинством.

Здание школы было сложено из каменных глыб и снаружи походило на огромную статую черепахи. Изнутри открывался зал, гулкий и просторный, под высокими сводами. В нем особым образом распространялись звуки: голос учителя слышался всем, даже если учитель переходил на шепот. Так же разносились другие звуки с кафедры: шелест страниц, скрип кожаных переплетов и кашель или бурчание в животе, если учителю нездоровилось. Мы с Эдом сидели в крайнем левом ряду, со старшими учениками, а Рамон в центре, со средними.

Ударил гонг. Мы сложили на учительский стол тетради с домашним заданием; у нас с Эдом почти одинаковый почерк. Учитель знает, наверное, что я не сам делаю уроки, но закрывает на это глаза, и я получаю раз за разом оценки «крест» и «звезда». А больше мне и не надо.

Эд иногда получает «сердце». Но редко. Учитель к нему придирается. А Рамон разгильдяй – иногда мне кажется, что он получает оценки случайно, выбрасывает их наудачу, будто кости.

Гонг ударил дважды. Мы уселись на места, раскрыли саквояжи; по расписанию первым уроком у старших была стереометрия. Пробил третий гонг; под сводами наступила тишина – полнейшая, даже малыши, занимавшие правый ряд, затихли.

Учитель вышел из боковой двери, приземистый, квадратный. Налегая всем телом на трость, проковылял к своему месту. С трудом выпрямился. Мы услышали сперва тяжелое дыхание, потом резкий, с металлическим тоном голос:

– Доброе утро, мальчики, отроки, юноши. Внимание, мальчики: за время, пока бежит песок в моих часах, вы должны составить десять уравнений с числами пять, восемь и шестьдесят три, переменная «феникс», и решить их. Внимание, отроки: за время, пока бежит песок в моих часах, вы должны написать сочинение на тему «Праздность – мать бедности», объемом не менее ста слов. Внимание, юноши: мы продолжаем тему «Порталы», сегодняшнее задание будет посвящено призывающим, или, как их иначе называют, порталам-ловушкам. Ведите конспект – я проверю…

Голос учителя взмывал к потолку и дробился эхом. Его тонкая морщинистая рука перевернула песочные часы. Краем глаза я видел, как Рамон склонился над грифельной доской: за сочинения он всегда получал если не «сердце», то по крайней мере «звезду». Младшим и средним не будет мешать голос учителя, толкующего про порталы: они привыкли. Это считается полезным навыком – умение сосредоточиться, не отвлекаться на постороннее, следовать точно к поставленной цели, работать на результат…

Грифель, лежащий на краю моей доски, раздвоился. Я едва удержался, чтобы не клюнуть носом. Эд предостерегающе толкнул меня в бок; он-то знал, как мне всегда хочется спать на первом уроке. Я полночи провел в мастерской и вернулся домой почти перед самым рассветом…

– Портал из категории усложненных, земля-земля, предмет-человек. В качестве приманки используется вещь, принадлежащая человеку, либо отторгнутая часть его тела, включая остриженные волосы, ногти, вырванные зубы. Начертание знака похоже на уже известное вам начертание портала-пути: первое кольцо повторяет узор полностью…

Краем глаза я увидел, как Ойга, вихрастый бледный парень, которого Эд оттаскал в карете за волосы, приподнялся на своем месте. Мой брат Рамон, сидящий прямо перед ним, вздрогнул и резко обернулся. Вихрастый сделал невинное лицо.

Рамон снова склонился над сочинением. Ойга забормотал без звука, потом сложил губы трубочкой и снова приподнялся на скамейке. На этот раз я успел заметить металлический блеск между его зубами – будто серебряная иголка отразила яркий свет.

Рамон подпрыгнул на месте и еле удержал крик боли.

– Рамон Надир!

Мой брат вскочил.

– Два оборота часов после занятий!

Рамон промолчал. Ойга за его спиной не улыбнулся, хотя видно было, что сдержанность дается ему с трудом.

– …Второе кольцо обратно-симметрично соответствующему кольцу в начертании портала пути, – учитель продолжал, как всегда, ровно с того же места, на котором его прервали. – Если портал пути предназначен для входа, то портал-ловушка работает на выход. Фокусное расстояние составляет одну четвертую полного диаметра. Центростремительная сила…

Я смотрел на отражение Ойги в моей чистой, аспидно-черной грифельной доске. Вихрастый мельком взглянул на меня, будто проверяя: заметил я проделку с Рамоном? Не заметил?

– Леон Надир!

Ноги вынесли меня из-за стола прежде, чем я успел понять, к кому обращается учитель.

– Будьте любезны подняться ко мне вместе с вашим конспектом и рассказать, в порядке повторения пройденного, каким образом соотносятся полный диаметр знака портала и его центростремительная сила.

Экономно, без единого лишнего движения, Эд положил поверх моей пустой доски свою, уже исписанную формулами.

Десяток шагов – и я стою на кафедре рядом с учителем. Ко мне обращены два ряда макушек – младшие и средние выполняют свое задание – и ряд внимательных лиц.

Как ловко они изображают внимание!

– Итак?

– Соотношение знака… и его центральностремительная сила соотносятся…

– Центростремительная!

– Да, господин учитель. Они соотносятся…

Я смотрю в конспект Эда. Там такого нет.

– Они соотносятся так: чем больше диаметр портального знака, тем сильнее эта сила.

– Формула?

Я молчу.

– «Дыра», – сухо говорит учитель. – Ваш общий балл понизился на два пункта.

* * *

После занятий, пока Рамон отсиживал назначенные ему два оборота песочных часов, мы с Эдом настигли вихрастого Ойгу. Тот попытался сбежать, но не успел: он был ровесник нашего брата. Щуплый сопляк.

Я догнал его и подставил подножку. Ойга шлепнулся на четвереньки, я взял его сзади за воротник:

– Ах ты, маленькая дрянь…

– Это подло – в спину проклинать, – проговорил Эд сквозь зубы.

Нас окружили школьники – в основном ровесники Рамона и Ойги. Малышей оттеснили. Старшие стояли в стороне, не вмешиваясь.

– Он проклинал нашего брата! – прорычал Эд, обращаясь сразу ко всем. – В спину, во время урока, пускал заклинание «игла»!

– А если я тебя сейчас прокляну, что будет? – рявкнул я, тряся негодника за воротник.

– Не надо проклинать, – процедил Эд. – А ну, подними его.

Я рывком поставил Ойгу на ноги. Эд, несильно размахнувшись, врезал ему открытой ладонью по щеке; Ойгина голова мотнулась.

– Только тронь еще нашего брата, – прорычал Эд. – Леон, чего ты ждешь?

И тогда я тоже ударил этого гаденыша. Но не ладонью, как Эд, а кулаком в нос.

Мое дело

Я почти никогда не возвращался из школы прямо домой – меня ждала работа в городе. Вот и сейчас, оставив Эда дожидаться младшего брата, я отправился – пешком – к городским воротам.

Я шел и думал, что, наверное, вихрастый решил отыграться на Рамоне за обиду. Что, скорее всего, жестяная лейка, упавшая на голову Эду, никакого отношения не имеет к Ойге. Этот вихрастый – нагл, шустер, изобретателен в своей вредности, но на этот раз, думал я, он был ни при чем, и Эд зря оттаскал его за волосы утром, в школьной карете.

Но все равно, думал я, Ойга получил по заслугам. Эд, конечно, старше его и сильнее, а бить младшего нехорошо. Но ведь учитель тоже старше и сильнее Рамона и может оставить его сидеть в школе хоть до вечера. Рамон наказан за чужую вину, а Ойга – за свою. Надеюсь, разбитый нос надолго отучит его посылать иглы-проклятия человеку в спину.

В животе у меня бурчало. Школьный обед я съел еще утром, как только выдалась минута. Теперь мешок из-под него, сохранивший запах сыра, лука и копченого мяса, был свернут и упрятан в школьный саквояж. Я шагал по направлению к городу, напевая песню из музыкальной шкатулки дедушки Микеля.

Как хорошо было бы, если бы Эд и на уроках сидел за двоих! Тогда у меня было бы время и поработать, и выспаться, и подумать. Но вот убито целое утро, потрачено впустую – на что? На теоретическую магию, которая никогда мне не пригодится! На драку с младшим мальчишкой!

Я ускорил шаг. Наш учитель в жизни не открыл ни одного портала, хоть лучше всех знает, как они устроены. Это называется «теория»; в огромных университетах ученые годами наносят на мрамор один-единственный знак, с помощью сложных приборов просчитывают углы и радиусы кривых, учитывают расширение и сжатие камня в зависимости от температуры. И если случается чудо и такой портал однажды срабатывает – новость об этом тут же облетает весь ученый мир, и такое деяние считается подвигом университета…

Я перешел через горбатый мостик. На высшей его точке мне открылись городские башни – две красные над воротами и зеленый шпиль ратуши.

* * *

Дедушка Микель когда-то владел целым торговым пассажем. Дела у него шли так хорошо, что в городе родилась присказка: «целуется с удачей, как Микель». На самом деле удача была ни при чем: секрет заключался в огромном опыте Микеля, его изобретательности и трудолюбии. Он завел свое первое дело, когда был подростком, как я, и начинал, как и я, на ровном месте.

Дедушкин торговый квартал мне не достался. Микель распродал его по частям – не хотел, чтобы налаженное дело перешло моему отцу. «Пусть твой Онри сам докажет, на что способен!» – кричал дед моей матери, а я дремал на кресле под эти крики, и мне снилось, что я веду в бой огромную армию и, занеся меч над головой, ору в лицо вражескому полководцу: «Пусть он сам докажет!»

Мой отец никому ничего не доказал. Он был магом, а не торговцем. Он мог заговорить котел на кухне, чтобы тот не протекал, или поставить десяток лисиц мыть хвостами ванну – но искусство зарабатывать деньги было для него чем-то вроде высшей математики, недостижимой, да еще и постыдной.

Дед Микель в лицо звал моего отца неудачником. Отец был решетом, сквозь которое вытекали из семьи амбиции, деньги, планы; он боялся убытков, и они следовали за ним по пятам. Наши семейные призраки издевались над ним, преследовали и травили. Я знаю: он спал всегда с зажженным светом. Он и теперь спит, поставив у изголовья свечу.

Год назад я купил магазин на все сбережения Семьи: замечательное просторное помещение на главной улице города, в двух шагах от площади. Это очень дорогое, очень бойкое место. Я назвал магазин «Подарки Надир» и оказался самым молодым купцом в торговом квартале: на меня ходили взглянуть как на диковину. Отцы богатых купеческих семей ставили меня в пример переросткам-сыновьям.

Мой собственный отец перестал со мной разговаривать.

То есть, конечно, мы с ним обменивались какими-то фразами: «Доброе утро», «Как дела? – Нормально», «Спокойной ночи». Это были звуки, лишенные содержания – как трупы жуков, от которых остался только хитиновый панцирь, как стены дома, в котором давно никто не живет. А ведь отец любил меня, наверное, сильнее, чем братьев: раньше он даже учил меня магии, тайком от матери и вообще от всех. Это не была академическая магия, которую трудно выучить и невозможно применять. Никаких порталов и схем: отец играл со мной в «летающие чашки» и «смеющийся котел», в «позови белку» и «подрумянь булку». Я охотно помогал ему по дому и думал, что эти игры затем и ведутся – убрать, расставить по местам, вымыть, короче, использовать бытовую магию по прямому назначению. И только потом, когда отец перестал со мной разговаривать, я понял: он хотел, чтобы я был магом, а не торговцем.

Я-то как раз очень гордился собой, мне было интересно владеть магазином. Я поставил дело на широкую ногу: нанял трех помощников и девушку Лину, которая должна была зазывать покупателей. Я заказал у портного специальную одежду для своих людей, и они расхаживали по магазину, разодетые в мундиры с галуном, а Лина была в костюме знатной дамы. Я заполнил стеллажи самыми дорогими товарами: золотые украшения, драгоценные камни, музыкальные инструменты. Праздник длился несколько месяцев, а потом оказалось, что я терплю жесточайшие убытки.

Мой отец обрадовался.

Однажды я вернулся домой поздно, продрогший, голодный и раздавленный свалившейся на меня бедой. Отец стоял на верхней площадке парадной лестницы и смотрел на меня сверху вниз. В его глазах было столько торжества, что я разглядел эти искры в полумраке большого дома.

Нет, он сочувствовал мне. Он меня любил. И все-таки мысль о том, что я оказался таким же неудачником в торговле, как и он, взятый в Семью «из милости», – эта мысль приводила его в восторг.

В ту ночь наши призраки будто сорвались с цепи. В вое ветра я слышал злобные голоса; на стене нашей с братьями спальни то и дело возникал портрет бабки Лейлы, висевший в столовой. Я знал, что портрета здесь нет и быть не может, но он проявлялся снова и снова, и Мертвая Ведьма глядела на меня, будто собираясь взглядом поджечь мое одеяло.

Не мой крах огорчал меня, не позор, не потеря денег – а только злорадство отца. На память приходили сказки, которые он рассказывал мне в раннем детстве – о волшебниках-воинах, игравших молниями, о волшебниках-плутах, способных нырнуть в кувшин с молоком. Но ведь это были всего лишь сказки! Разве отец не различает жизнь и выдумку? Как он смеет радоваться моему коммерческому провалу?!

Утром я встал с кровати разбитый, с твердым намерением продолжать дело во что бы то ни стало.

Магазин мой со всем товаром должны были продать с молотка. Я выпросил короткую отсрочку. Уволил всех помощников и девушку Лину (она горевала больше всех и вызывалась работать без денег). На время бросил школу, сам стал зазывать покупателей, разговаривал с каждым, показывал товар, шутил; дела пошли чуть лучше. Но те же самые купцы, которые ставили меня в пример сыновьям, теперь давили мой магазин, как муху, сапогом жестокой конкуренции: товары оказывались слишком дороги и лежали на полках слишком долго. Если прежде мое дело катилось в пропасть – теперь оно сползало в нее медленно, но неудержимо. Тем временем из-за пропусков мой школьный балл упал до столь низкой отметки, что вот-вот грозил исключением.

Пришлось тащиться на уроки. Выслушивая рассказ учителя о повадках ехидны (лекция о природе для младших школьников) и пытаясь изобразить на грифельной доске треугольник девичьих желаний (задание по обществографии), я впал в оцепенение, похожее на сон или медитацию. И в этом состоянии, одновременно блаженном и отчаянном, мне привиделся простой узор на серебряном колечке. Я тупо всматривался в этот воображаемый узор, пока не понял, что это графическое заклинание, простенькое, из тех, что я знал еще в детстве. И тут у меня волосы встали дыбом: неужели никто не додумался раньше?!

Не помню, как я досидел до конца занятий. Эд и Рамон смотрели на меня, словно на умалишенного – слова путались у меня на языке, будто макароны. Едва прозвенел последний гонг, я бегом понесся в магазин, но открывать торговлю не стал. В каморке, служившей мне складом и временами спальней, я взял серебряное колечко с обыкновенным простым орнаментом и долго разглядывал. Потом нашел острый гвоздь (инструмента у меня тогда еще не было) и попытался вплести в орнамент заклинание.

Помню, что у меня ничего не получилось, и я только испортил кольцо. Помню ночь, которую я провел в магазине. Помню, как пытался воссоздать свое видение, а оно выскальзывало и не давалось. Наконец я заснул, сидя за столом, и во сне еще раз увидел узор – в подробностях. Мало было просто вплести колдовство – его требовалось навести, причем так, чтобы ключом активации могло быть самое простое действие.

И я сделал это. И на другой день опять пропустил школу.

Мое первое кольцо было совсем невзрачным. Я положил его на бархатную подушечку и выставил на видное место. Первыми в то утро явились матрона с дочерью: они часто наведывались ко мне, но ничего не покупали.

– Что это? – удивилась девушка, глядя на мое кольцо.

– Колечко с заклинанием, – сказал я равнодушным голосом. – Для девиц и дам. Надеваешь на палец, трешь – и чувствуешь себя счастливой.

– Да ну, – сказала женщина недоверчиво.

– Попробуйте. Рекламный образец. Всего десять монет.