Глава 2

Алексей вдохнул морозный воздух, головокружение прекратилось, и он снова смог видеть что-то, кроме мелькающих разноцветных пятен. Сложившийся из осколков мир, был почему-то черно-белым.

Окончательно проморгавшись, молодой человек понял причину такой монохромности – он оказался на дороге посреди занесенного снегом поля. С белой равниной почти сливалось низкое серое небо, лишь справа на снежном полотне торчали черные зубы далекого леса. Мир казался замерзшим и мертвым. Но если мыслить позитивно, то можно порадоваться, что очутился на дороге, а не в чистом поле. Судя по верхушкам почти занесенных кустов, снега намело немало, и пробираться по сугробам было бы непросто.

Поразмыслив некоторое время над тем, в какую сторону идти, Алексей решил положиться на удачу. В конце концов, если есть дорога, то она явно куда-то ведет, а стоять в раздумьях холодно и бессмысленно. Многочисленные следы конских копыт и полозьев внушали уверенность, что поблизости, если и не Москва, то хотя бы крупное село. А там и направление можно узнать поточнее.

Дальше строить планы не хотелось. Путешественник во времени не имел ни малейшего представление о том, как он найдет библиотеку Ивана Грозного, а тем более, каким образом добудет нужную графу книгу. Только сегодня утром он снова встретился с Сен-Жерменом и, казалось, теперь жизнь станет спокойнее. Но сразу пришлось отправляться далеко не в самый приятный век. То, что было известно о Смутном времени, оптимизма не внушало.

Убийство малолетнего царевича Дмитрия – последнего из династии Рюриковичей       и приход к власти «худородного» Бориса Годунова породили смуту, семена которой давно уже зрели в русской земле, пропитанной кровью казненных в эпоху опричнины. Зашевелилось притихшее при Иване Грозном боярство. Представители высшей знати, призванные быть цветом нации, исходили ядом лютой ненависти к царской власти, лишившей их привилегий, презирали простой народ и, случалось, предавали интересы страны ради сомнительной сиюминутной выгоды.

Несколько неурожайных и холодных лет стали причиной голода, от которого вымирали целые деревни. По стране покатились крестьянские бунты, а шайки озверевших от голода, произвола и безвластия мужиков грабили на дорогах. Служители церкви не столько старались примирить озлобленных людей, сколько ловили рыбку в мутной воде. Бесновались фанатики, потрясая крестом, кричали о карах божьих, призывали каяться, обещали новый глад и мор, грозили страшным судом. Пока те, кто претендовал на власть, грызлись между собой вокруг Российского трона, внешние враги уже примеряли шапку Мономаха.

Сен-Жермен обещал, что в самое пекло Смуты Алексей все же не попадет, рассчитывая, на 1600-1601 год. Правда, Алексей графу не то чтобы не верил, но, все же, относился к его словам настороженно. Сен-Жермен если и не врал, то частенько недоговаривал. Хорошо, хоть этот период российской истории молодой человек знал неплохо, даже читал документы, пытаясь разобраться в хитросплетениях боярских интриг, а значит, есть шанс не попасть впросак. Здесь, в отличие от 18 века, никто не подскажет и не дернет за рукав, если сделаешь что-то неправильно.

Чтобы отвлечься от неприятных мыслей, Алексей решил пробежаться, последнее время он делал это с удовольствием. Снег под ногами захрустел веселее, и настроение немного улучшилось. От быстрого бега стало жарко, а клубы пара изо рта оседали на овчинном воротнике пушистым инеем. Впереди показалась развилка: более широкая и укатанная дорога поворачивала направо, ближе к лесу, а прямо впереди виднелись черные избы и деревянная церквушка с покосившимся крестом. Оттуда тянуло дымом, запахом скотины и людей. Решив, что лучше сначала зайти в селение, Алексей направился прямо, хотя встреча с людьми шестнадцатого века пугала. Как они воспримут странного незнакомца?

«Все же, тяжело одному, – думал Алексей, – и посоветоваться не с кем, и помощи ждать неоткуда». В прошлый раз рядом был Сен-Жермен, который, несмотря на все странности, старался помочь. И еще добродушный Семен, опекавший как заботливая нянька. Молодой человек успел привязаться к старому солдату и теперь жалел, что даже не спросил графа о нем. Не до того было.

Сельцо с убогими, закопченными избами и покосившимися заборами производило удручающее впечатление и казалось вымершим. Но, судя по протоптанным тропинкам, народ здесь обитал. Алексей уже подумывал, не постучаться ли в одну из развалюх, когда из ворот неподалеку выскочил старик в драном тулупе и поковылял по улице, опираясь на клюку.

– Эй, любезнейший! – окликнул молодой человек.

Дедок подпрыгнул от неожиданности, оглянулся и метнулся обратно к воротам. Но Алексей в два прыжка оказался рядом и схватил беглеца за рукав.

– Погоди, я спросить только хотел…

– Изыди! Зашибу сейчас! – заорал старик и замахнулся клюкой.

– Да ты что, сдурел?! – опешил Алексей, перехватывая суковатую палку. – Чего дерешься?

Дед дернулся, выворачивая руку, рухнул на колени и, уткнувшись лицом в снег, жалобно забормотал что-то невразумительное. Речь его показалась Алексею странной – вроде и русская, но чужая и понятная, скорее, по смыслу и интонации.

– Перестань, дед! Хватит поклоны бить, я тебе не боярин и не поп, – Алексей поднял старика за воротник, почувствовав, как тот опасно затрещал, поставил на ноги.

– А ты пошто меня замаешь? – дрожащим голосом пробормотал старик. – Нечего у меня взять… Нету ничего…

– Да ты не бойся, – молодой человек начал понимать, о чем говорил старик – заработала серьга-переводчик. – Ничего мне от тебя не надо, я только спросить хочу.

– Спросить? – дедок шмыгнул носом, вытер засаленным рукавом мокрое то ли от снега, то ли от слез лицо. Он перестал трястись, но смотрел зло и настороженно. – А сам ты кто? Откель взялся? Ишь, морда какая-то иноземная…

– Я путник, – Алексей осторожно подбирал слова, стараясь говорить с теми же певучими интонациями, что и дед. – С обозом ехал, но отстал. Вот до Москвы добираюсь, только, кажется, заблудился. Далеко ли до Москвы-то? И где все?

Старик, видимо, совсем успокоился, сердито дернул рукой, освобождая рукав, и проворчал себе под нос:

– И правда, иноземец, и говорит по-чудному… Чего один тут шастает? – Затем, обращаясь уже к Алексею, махнул рукой куда-то в сторону. – Там Москва-то, недалече. Кабы не свернул с дороги, а так прямо и топал, то, как раз, туда и пришел бы. Только теперь засветло, все равно, не поспеешь.

– А у вас в деревне переночевать можно?

– Не деревня у нас, а село! Церковь, эвон, отсель видна. Сельцо наше к Андроникову монастырю приписано. – Старик гордо выпятил грудь, вздернул клочковатую бороденку, словно сам был настоятелем этого монастыря.

– Народ ваш где? – допытывался Алексей.

– Народ-то? Дык, все колдуна жечь побежали. Вот и я, было, побежал, да ты поймал. – Старик отряхнул снег с бороды и с тревогой посмотрел на молодого человека. – Грабить точно не будешь?

– Вот, дурной, – Алексей досадливо покрутил головой, – зачем мне тебя грабить? Ты, лучше скажи, что за колдун такой?

– Да кто ж его знает? Зим пять тут живет. Забрел откуда-то и в лесу поселился. А тут указ из монастыря пришел, чтобы, стало быть, поймать и сжечь. Ты бы отпустил меня, а то и не увижу.

– А я и не держу тебя, – пожал плечами парень.

Странный старик бочком, как ворона, отскочил от Алексея и потрусил по улице, опасливо оглядываясь.

Алексей замер размышляя: вернуться ли на дорогу и попытаться добраться до Москвы, пока не стемнело или же заночевать здесь. Хоть после встреч с некромантом и его зомби в XVIII веке молодой человек утратил изрядную долю чувствительности и пугливости, предстоящая казнь внушала отвращение и страх. Конечно, молодой человек знал – колдунов и ведьм жгли не только в Европе, но и в России, а время, в которое он попал, было лихое и недоброе. Но столкнуться с этим в реальности? И нравы в это время были дикие, поэтому попытка помешать расправе над непонятным колдуном может выйти боком, но просто так уйти было сложно. Алексей сжал зубы, уговаривая себя не вмешиваться, не лезть со своим уставом в чужой монастырь. Ничего не добьешься, разве что, будешь полыхать на соседнем костре, а значит нужно идти. Тем более, зрелище жестокой казни, вряд ли, можно назвать увлекательным.

Молодой человек передернул плечами и уже собрался повернуть назад, как до него донеслись крики и шум голосов. Из узкого проулка вывалилась толпа галдящих людей. Мужики, одетые в зипуны, растоптанные лапти и лохматые шапки, женщины в платках, подметающие снег подолами юбок и радостно визжащие дети. Несколько человек, пыхтя и ругаясь, тащили бревна. Толпа была небольшая – человек тридцать, но шумная.

Терпкая смесь запаха пота, страха, злобы и крови заставила Алексея отшатнуться к стене дома и прижаться к рассохшимся от времени бревнам, стиснув зубы, чтобы сдержать рычание – его звериная сущность, почуяв кровь, рвалась на волю.

Впереди шли два человека в длиннополых кафтанах грязно-бурого цвета, тащившие старика со связанными за спиной руками. Пленник с трудом переставлял ноги, не поспевая за широким шагом конвоиров, время от времени обвисал у них на руках и волочился по снегу. Он был одет лишь в рваную рубаху, из прорех которой выпирали острые лопатки. Длинные седые волосы, слипшиеся то ли от растаявшего снега, то ли от крови, закрывали лицо. Еще двое в кафтанах с широкими топорами на длинных древках подгоняли стрика сзади. «Стрельцы с бердышами», – всплыло откуда-то из глубин памяти. Толпа поравнялась с Алексеем, скрыла от него пленника и конвоиров и покатилась дальше по улице, злобно ворча и потея от страха.

Парень некоторое время смотрел на спины удалявшихся людей, затем решительно направился следом. Он и сам не мог понять, что его влекло к месту казни. Предчувствие каких-то важных событий? Любопытство? Или неотвратимое желание доказать себе, что вмешательство невозможно, и он, Алексей, действительно не сможет ничем помочь? Просто уйти казалось малодушием и трусостью.

Толпа, гомоня, выкатилась за околицу, сгрудилась неподалеку от маленьких, почерневших домиков, скорее всего, бань. Несколько мужиков, скинув с плеч тяжелые бревна, что-то азартно обсуждали с толстяком в длинной шубе нараспашку. Из-за его плеча заинтересованно выглядывал высокий человек с козлиной бородкой, но в спор не ввязывался.

Толстый, или как в те времена говорили, дородный, человек был явно недоволен. Он хрипло ругался и топал ногами. Но мужики не уступали, и до Алексея долетала только многоголосая брань, лишенная какого-либо смысла. Остальная толпа увлеченно наблюдала за спорщиками, время от времени подбадривая то одну, то другую сторону. Нужно было как-то устанавливать контакт с местными жителями, хотя бы для того, чтобы адаптироваться к непривычному времени, обычаям и речи, и молодой человек подошел поближе.

– А из-за чего они там ругаются? – спросил он, стараясь, чтобы голос звучал спокойно и заинтересованно.

Толпа раздалась в стороны, шарахнувшись от него как от заразного – чужих здесь явно не любили. Десятки глаз смотрели настороженно и оценивающе. Молодой человек уже приготовился рассказать душещипательную историю про несчастного путника, отставшего от обоза и потерявшего коня, как откуда-то сбоку выскочил давешний дед.

– Это немчин! – со знанием дела заявил старик, ткнув в Алексея клюкой. – От своих, вишь, отстал, да по бестолковости не на ту дорогу повернул. Вот и мыкается тута… Любопытствует, стало быть.

Селяне с легким сочувствием оглядели «бестолкового иностранца» и утратили к нему всякий интерес. Видимо, подобные происшествия были не в диковинку, в отличие от предстоящей казни колдуна. Никто не хотел отвлекаться на иноземца, чтобы не пропустить что-нибудь интересное. Только дед на правах старого знакомого или просто в силу присущей болтливости принялся словоохотливо объяснять, что тот, который пузатый – местный староста Тихон, по прозванию Лапша, а рядом с ним Тимоха – целовальник здешний.

– Мужики-то бревна на сруб притащили, да мало, а еще раз идти никому неохота, да и вечереет уже. Пока туда-сюда ходят, совсем стемнеет. Негоже ночью божий суд вершить. Староста-то, вишь, предлагает со срубом не возиться, а в бане сжечь. Только каждому своей бани жалко. Вот и спорят.

Дед продолжал рассуждать, сравнивая достоинства разных бань, но Алексей его уже не слушал – тут все было ясно. Он обратил внимание на стоящего поодаль колдуна. Его все так же держали стрельцы, с интересом наблюдавшие за спором и, кажется, уже бившиеся об заклад, чью баню палить будут. Рядом с ними крутился маленький человечек. Длинный подол подрясника, выглядывавший из-под овчинного тулупа, и сбитая на бок скуфейка говорили о том, что это местный служитель культа. Поп на спорщиков внимания не обращал, а ругался и плевался в колдуна, стараясь ударить того кулаком по лицу. Когда поборнику православной веры это удавалось, колдун дергался и мотал головой, стряхивая на затоптанный снег алые капли крови. Наконец один из стрельцов, попридержав рьяного служителя культа, начал что-то ему укоризненно выговаривать. Но поп вырвался, затряс кулаками, и до Алексея донеслось: «Анафеме предам! Нечестивому пособляешь?!» вперемешку с отборным матом.

Молодой человек покачал головой. Смотреть, как избивают беззащитного связанного старика, было противно, а вмешиваться глупо. Силы не равны, помочь – не поможешь, только себе костерок рядом обеспечишь.

– Мужики, а за что его жечь-то собрались? – обратился он к стоящим рядом крестьянам.

– Знамо дело, за что, – мрачно буркнул один из них, – за колдовство.

– Он, колдун-то, тут в лесу живет, а где – никто не знает, – снова встрял дед с клюкой. – Отец Паисий сказывал, будто это он недород нынче наслал, да и ранние морозы – его же рук дело. Слыхано ли дело, на Семиона Столпника уже снег лег! Жито убрать не поспели, так часть под снегом и осталась. А отец Паисий у нас, ого-го, герой! Ишь, как кочетом наскакивает! Он сам колдуна-то поймал, когда тот из леса выполз. Хорошо стрельцы рядом были, а то не известно еще, кто бы кого одолел.

– Чего ты языком попусту мелешь, Ширяй! – вмешался сивый мужик в лохматом малахае. – Знамо дело, вера православная сильнее, одолел бы поп колдуна.

– Вера, вера… – бурчал дед. – Вера, оно, конечно… Колдун-то старым богам кланяется, да говорят, больно силен. Как бы пакостить не стал. Проклянет, не ровен час, нас…

– Да не каркай ты, дурья башка! До старости дожил, а ума не нажил. – Сивый аж в сердцах плюнул.

Стоящий рядом с ним мужик, зло глядя на болтливого Ширяя, уже закатывал рукава. Дед ойкнул и попятился, стараясь побыстрее исчезнуть с глаз рассерженных односельчан.

Отец Паисий, видимо утомившись, оставил пленника в покое, отошел в сторону и бормотал себе под нос – то ли ругался, то ли молился. Колдун поднял голову и повернулся к толпе. Молодой человек впервые увидел его лицо – старое, изрезанное морщинами и залитое кровью. Сквозь свисающие прядями волосы яростно сверкали зеленые глаза. Старик обвел толпу высокомерным и презрительным взглядом и наткнулся на Алексея. В глазах колдуна мелькнуло удивление, он усмехнулся, разбитые губы беззвучно шевельнулись, словно старик хотел что-то сказать, но передумал.

У Алексея внезапно закружилась голова, застучало в висках, но, впрочем, это быстро прошло, и молодой человек отчетливо понял, что смотреть на то, как будут сжигать человека, не хочет. Надо либо срочно уходить отсюда, либо… попытаться его спасти. Второй вариант нравился больше. Конечно, он не собирался лезть в драку с вооруженными стрельцами, которых, несомненно, поддержат местные жители. Но можно попробовать другое средство. Алексей запустил руку за пазуху, нашарил в кошеле монетку покрупнее и, зажав ее в кулаке, направился к старосте.