Глава 4. Вета

Теперь я живу в пентхаусе.

Нет, не так. В ПЕНТХАУСЕ.

У меня даже пункта такого в блокноте желаний нет. Нырнуть с аквалангом и покататься на американских горках есть, а вот пожить месяц в квартире на последнем этаже небоскреба – нет. Да еще в такой роскошной! Я раньше подобные только в фильмах и на фото в Интернете видела: гостиная с высоченными потолками, мягким диваном и креслами, ультрасовременная кухня на первом этаже, спальня, бильярдная, тренажерный зал, гардеробная и ванная – на втором. Все дизайнерское, но жилое. Хотя хозяин квартиры, как и говорил, помешан на чистоте, потому что мне не встретились забытые грязные носки или немытая посуда в раковине.

Да уж, иногда реальность даже интересней грез. Вчера мне некуда было пойти, а сегодня я уже просыпаюсь на том уровне неба, где живут облака. Поднимаю жалюзи и могу рассмотреть касающийся самого горизонта мегаполис, который в отличие от меня никогда не спит. Стекло, металл, ленты дорог с многочисленным автотранспортом, выглядящими отсюда деталями конструктора «Лего».

Я встаю на самые носочки и потягиваюсь.

Это удивительно.

Это восхитительно.

Это крышесносно!

В общем, в этой бочке чистого янтарного меда просто обязана быть ложка чернющего горького дегтя. И имя дегтю – Ник Омельчин.

Когда Никита предложил мне переехать к нему, мой мыслительный процесс просто дал сбой. Возможно, поэтому я так быстро согласилась. Нет, наверное, дай Омельчин мне пару часов на размышления, ответ остался тем же (все-таки выбирать не приходилось), но возможности узнать это у меня теперь точно нет. Так что с одной стороны на одну большую проблему меньше, а с другой…

Гуляя по квартире Ника я осознала, что дегтя вовсе не одна ложка, и даже не две.

Ну во-первых, в пентхаусе не было разделения на комнаты, единственными отдельными были гардеробная и ванная. То есть они, конечно, делились на зоны, но весьма условно. Например, между тренажерным залом, спальней Омельчина и гостиной только стеклянная перегородка, а вот для того, чтобы попасть в душ, мне нужно пройти либо через эту спальню, либо через гардеробку. Радует, что в квартире два туалета. Видимо, дизайнер всего это трэша в определенный момент вспомнил, что создает жилье для людей, а не для роботов, и воткнул второй санузел на первый этаж.

Во-вторых, это была квартира для одного. Или же для двоих, спящих в одной кровати. Потому что никаких гостевых комнат здесь не наблюдалось и в помине. Когда Омельчин сказал про бильярдную, я решила, что он так шутит. Я на это очень надеялась! Но во мне все цензурные слова закончились, когда оказалось, что нет, не шутит. Совсем не шутит.

Из хорошего: в бильярдной был достаточно широкий диван, а еще большое панорамное окно, из которого открывался прекрасный вид на Москву. Из не очень хорошего – здесь даже стеклянной перегородки не было, только штора из плотной ткани, отделяющая мое новое жилье от других «комнат». Отчего я на секунду почувствовала себя хомячком, которому выделили место в «живом уголке».

Сжала кулаки, ругнулась нецензурным словом и решила… точно никуда не стану уходить, даже если Омельчин опомнится, передумает или сообщит, что все это шутка. Вот сам напросился! Пусть теперь меня терпит.

Ха!

Я его не пытала и не заставляла делать такие предложения. Если решил получить развлечение за мой счет, то не на ту напал.

Правила я, конечно, стану соблюдать, но свои тоже придумаю!

С таким настроем я разобрала чемоданище, поживописнее раскидала собственные вещи по бильярдной (пусть хаос, зато он мой), разложила всю косметику и косметические принадлежности в ванной и приготовила себе роскошный обед из запасов Омельчина. Я как раз доедала греческий салат и овощной крем-суп, когда от чумового братца пришла смс.

В общем, стало капельку стыдно, я решила, что я не зверь и ужин могу приготовить на двоих. Только зря старалась: даже спасибо не сказал, придурок. А вот что сказал, лучше бы не говорил вовсе. Потому что руки зачесались этим ужином в него бросить. И до сих пор чешутся.

Вот всякий раз, когда думаю, что в Нике есть что-то хорошее, он поворачивается ко мне тем местом, на котором сидит. И ведь вроде помог мне, но… Ладно мне его доброта не сдалась. Хочет, чтобы я была незаметной и ходила по стеночке? Обломится! Хочет, чтобы не лезла с разговорами? Пожалуйста! Тем более, что между нами ничего общего.

На часах уже половина девятого, поэтому я на автопилоте бреду в ванную через гардеробную, чтобы умыться и почистить зубы. Потом нужно будет сообразить завтрак и собраться в Школу. Мысли об учебе заставляют воспрять духом и ускорить шаг. Интересно, что Джордж скажет насчет моих фотографий. Вчера допоздна сидела, чтобы все успеть, но у меня получилось…

Я застываю на пороге, будто врезаясь в одну из стеклянных перегородок, которыми утыкана квартира. И всему виной Ник. В душе! Он стоит ко мне спиной, подставив голову под струи воды и положив ладони на мраморную стену. Вода, судя по всему, достаточно прохладная, потому что прозрачное стекло почти не запотело, и мне видно абсолютно все: сильные плечи, словно литые мышцы спины, перекатывающиеся под загорелой кожей, и упругие ягодицы.

Вот это задница!

Я трясу головой, чтобы развидеть эту сцену, достойную войти в сюжет фильма для взрослых, но Ник не пропадает. Более того, запрокидывает голову, подставляя лицо под личный водопад, а потом вдруг и оборачивается.

За считаные секунды до того, как я успеваю нырнуть обратно в гардеробную!

Сердце колотится, будто собирается выйти из груди и присоединиться к моей эротической фантазии. Вместе с дыханием, которое с какими-то недостонами срывается с губ. Омельчин в душе – это, пожалуй, самое-самое эротичное, что я видела в своей жизни. Несмотря на то, что настоящего секса в моей жизни еще не было, доступ в Интернет у меня был, а там можно увидеть все что угодно.

Только не Ника Омельчина.

Только не обнаженного Ника Омельчина под струями воды.

Понимаю, что на нервах комкаю футболку, которая служила мне пижамой, и отряхиваю ее. Хорошо хоть в этой неудобной квартире есть другой туалет, и в котором есть раковина. Пусть самая крошечная раковина, что я видела и, чтобы в ней умыться, нужно очень постараться, но мне просто необходимо умыться и немного остыть. Самую малость.

Потому что я возбудилась от одного только обнаженного вида Омельчина.

А кто бы не возбудился? Особенно, когда он такой…

Но оправдание – на троечку.

Долго стараюсь водой смыть и забыть то, что увидела. Жаль, не получается сунуть голову под кран. Во-первых, тогда придется сушить волосы, и я могу опоздать, а во-вторых, сильно сомневаюсь, что поможет.

Вытираю лицо полотенцем (у меня свое, с которым я, собственно, и шла в ванную), поправляю футболку и выхожу.

Чтобы, не дойдя до лестницы на второй этаж, снова уставиться на обнаженную спину Омельчина!

Ник готовит себе завтрак и из одежды на нем только джинсы.

Нет, ну он издевается!

– Ты мог бы хотя бы одеваться, раз мы живем вместе, – говорю я, топая наверх.

– Зачем? – со смехом интересуются мне в спину. – Тебе ведь понравился я без одежды.

Я едва не спотыкаюсь о ступеньку.

То есть он меня все-таки заметил?!

Вот же му… жик.

Ну нет!

Я больше не стану умываться в той мелкой раковине. И убегать больше не стану. Не на ту напал!

Медленно поворачиваюсь и встречаю его взгляд. Спереди Ник Омельчин так же хорош, как и сзади, но я настолько зла, и в моей крови гуляет такое бешеное количество адреналина, что я не собираюсь пасовать или краснеть перед ним.

– Значит, еще одно правило, о котором ты не успел меня предупредить?

– Правило? – переспрашивает мужчина, по-прежнему ухмыляясь.

– Ну да, – киваю. – Что-то вроде по утрам в этом доме нужно ходить голышом. Так я не стану его нарушать.

Я подхватываю края футболки и стягиваю ее. Под ней только нижнее белье: обычное, белое, с простым кружевом. Я не стесняюсь своего тела, на пляже и то обнажаются больше, но под потемневшим взглядом Ника, испытываю смешанные чувства. От офигения от собственной смелости до торжества. Потому что Омельчин сейчас останется без завтрака: он откровенно залипает с зажатой в руке чашкой и рассматривает меня всю.

– Достаточно? – спрашиваю я, успешно пряча улыбку за закушенной нижней губой. – Или нужно идти до конца? Знаешь ли, для меня это все непривычно…

– Нет такого правила! – рычит Ник, и я едва сдерживаю смех.

– У тебя сейчас яйца подгорят.

– Что?

– На сковороде, – киваю за его спину.

Надо видеть его лицо! Будь под рукой камера, я бы это сняла, а потом распечатала и повесила на стену. В гостиной.

Медленно поднимаюсь по лестнице с наслаждением слушая, как на кухне матерится Омельчин.

К моей огромнейшей радости, когда я спускаюсь снова, оказывается Омельчин уже ушел. Поэтому тоже быстро завтракаю сэндвичами с индейкой и сыром и бегу на учебу. Хорошо, что я додумалась в первый же день купить билет на целый месяц и сейчас не ограничена в своих передвижениях. Тем более, что до учебного центра от «Москва-сити» теперь далековато.

Едва успеваю, врываясь в аудиторию в самую последнюю минуту, отчего оказываюсь в центре внимания, потому что Джордж бросает на меня неодобрительный взгляд, а еще – во втором ряду и возле двери, потому что на моем месте возле окна расположилась брюнетка с короткой стрижкой. Но хуже всего, когда ведущий фотограф предлагает начать разбор вчерашней фотосессии с меня.

– А вот и первый претендент! – кивает в мою сторону, прежде чем я успеваю занять свободную подушку.

Это не то, что неожиданно, это, блин, неожиданно так, что от волнения у меня пересыхает в горле и подкашиваются ноги!

– Вперед. Надеюсь, умеешь этим пользоваться лучше, чем будильником.

Только сейчас замечаю проектор, именно через него Джордж собирается рассматривать наши работы на белой стене.

Группа смеется, кто-то хмыкает, и мне хочется показать им непристойный жест. Бесит, когда высмеивают. В детстве я этого хлебнула сполна, из-за лишних килограммов, которые потом сгоняла спортом и правильным питанием. Конечно, худышкой стать не получилось, но то, что смогла, я исправила. Зато на смешки в глаза и за спиной у меня остался условный рефлекс: я расправляю плечи, приподнимаю подбородок и делаю свое дело. То, ради чего я здесь. То есть ради кого – самой себя.

Но, видимо, сегодня не мой день.

Потому что стоит первому портрету благодаря проектору возникнут на стене, как Джордж разносит его в пух и прах. Критикует так, что у меня холодеют пальцы, и вообще в груди холодеет. И каждое обидное слово о банальности, о спешке, о неумении видеть удачный ракурс острым жалом вонзается в мою самооценку все глубже и глубже. Но самое ужасное, что фотограф не позволяет мне показать следующий снимок, который как мне кажется (да, теперь я точно уверена!) значительнее лучше этого.

– Для любителей выспаться объясняю, что нужно было выбрать одно фото, – раздраженно поясняет он, даже не глядя на меня. – Освободи место для следующего.

Я люблю то, что я делаю, но сейчас мне хочется не просто плюхнуться на подушку, а уткнуться в нее лицом. Поэтому игнорирую сочувствующие и злорадные взгляды, кусаю губы и чувствую себя ужасно. Не спасает даже тот факт, что Джордж критикует почти все фото, которые по очереди появляются на стене. Достается всем студентам, кроме, пожалуй, Влада и брюнетки с челкой: они получают отметку «сносно».

– Он не с той ноги что ли встал? – шепотом интересуется Арт.

– Или мы все – отстой, – подавленно отвечает долговязый Коля, сидящий впереди меня.

После просмотра всех работ Джордж толкает речь о том, что все конечно ужасно, но раз мы здесь, значит, готовы совершенствоваться. И раз у нас есть он, значит, некоторые с его помощью достигнут высот.

Дальше фотограф с именем подробнее рассказывает про наши косяки и как их исправить, и уже не хочется удавиться. А после перерыва показывает, как работает он, снимая новую модель, и в конце приглашает попрактиковаться нас. С одной стороны все правильно, он прав, он опытнее, с другой – теперь во мне тонна нерешительности, и делать фотографии под строгим скептическим взглядом Джорджа для меня как ходить по сгнившему веревочному мосту над пропастью. Страшно и кажется, что вот сейчас точно свалишься.