– Нравы и мораль? – прошипела я. – О, да вы просто ходячая энциклопедия нравов! На какой там странице записано, что нужно щелкнуть по носу ребенка, который изо всех сил пытается вам понравиться?

– Достаточно, леди Тереза. Завтра вы отправитесь со мной в Мортенхэйм.

Не просьба, и даже не утверждение. Приказ.

– Тереза поедет с вами, только если сама этого пожелает. – Хлопнула дверь. Анри спускался по ступенькам: обманчиво-медленно. Тем не менее браслет ощетинился иглами льда, а мягкие черты лица мужа заострились, из-под маски учтивости проступал оскал разъяренного льва. – Отпустите мою жену, де Мортен.

– Не смейте мне указывать, де Ларне.

– Отпустите ее. Или пожалеете, что явились в мой дом.

– Единственное, о чем я жалею – так это о том, что в свое время поддался на уговоры и отпустил ее с вами.

Тем не менее хватка на моих плечах ослабла.

– Тереза?

Перед глазами стоял мальчишка, который смотрел на меня сверху вниз, но при этом улыбался и подмигивал, пока не видел отец. Он строил смешные рожи, когда я начинала кукситься от слов матушки, и я улыбалась в ответ. Надежный, привычный запах прошлого, запах незыблемой твердыни – горьковатых пряностей и мятного табака. Но сейчас передо мной стоял мужчина, который все уже для себя решил. А если он решил, значит, все должно быть только по его, или никак! Даже если он рвет мое сердце на лоскутки. И клянусь, он уже давно не мальчишка, чтобы этого не понимать.

– Мой дом здесь!

Короткий прямой взгляд в упор.

– Это ваше последнее слово?

Слова здесь точно лишние – что первые, что последние.

У-у-у, деспот! Тиран! Ненавижу!

Должно быть, Винсент прочел это на моем лице, потому что брови его сошлись на переносице. А потом брат стремительно прошел мимо. На этот раз дверь хлопнула с такой силой, что в ней что-то хрустнуло. Я подхватила первый попавшийся под руку камень и от души запустила вслед: с коротким скребущим звуком камешек отскочил от стены и ударил в крыльцо. Увернулась от протянутой руки Анри и опрометью бросилась в дом. Надеюсь, Винсенту хватило ума побыстрее убраться с моего пути, потому что иначе я ему не завидую!

4

Когда я вошла пожелать доброй ночи, Софи спряталась. Из-под пухового одеяла торчала только взъерошенная макушка и пальчики, которые цеплялись за край так сильно, словно ее кровать окружали полчища страшных чудищ.

– Эй. – Я села и мягко постучала по «домику». – Можно к вам?

Изнутри донесся глухой всхлип. Я сдернула покрывало: огромные, на пол-лица глаза. Сухие, но губы дрожат.

– Ну, и что у нас случилось? – я подтянула Софи к себе, обнимая.

Кулачки уперлись мне в грудь.

– Я вас не достойна. Вас с Анри.

– Софи…

– Нет! – она вывернулась из моих рук и вжалась в подушки. – У меня ничего нормально не получается, я не умею себя вести… Хотя стараюсь. Я очень стараюсь, но просто я не такая, как… как вы, и мне не место в этом доме! Поэтому твой брат так смотрел!

Он смотрел так, потому что он всегда так смотрит, когда зол. И в такие минуты ему наплевать, как больно может быть тем, на кого он смотрит.

Но говорить о Винсенте сейчас не хотелось.

– Не говори глупостей, – строго сказала я. – Или…

Лицо Софи окаменело. Она напряглась и сжалась, словно ожидая наказания. В этот момент я поняла, что первым делом все-таки уволю мадам Горинье.

– Защекочу до смерти!

Глаза ее расширились. Софи попыталась отпрыгнуть, но не успела. Я повалила ее на подушки и принялась щекотать. Она извивалась кошкой, пыталась отбиваться, сначала хихикала, а потом начала визжать и хохотать так, что на глазах все-таки выступили слезы. Только тогда я позволила выскользнуть, и девочка стремительно отползла на другой край кровати, на всякий случай вооружившись подушкой.

– Думаешь, что сумеешь справиться со мной с помощью этого? – зловеще поинтересовалась я, вырастая над кроватью и складывая руки на груди.

– Не подходи!

Я бросилась к ней, Софи оглушительно взвизгнула, мимо пролетела страшное орудие и с глухим хлопком приземлилась на пол. Я же прыгнула прямо на кровать, и мы вместе покатились по покрывалу, сбивая его в большущий ком, который отправился вслед за подушкой. Мне случайно ткнули пальцем в глаз, укусили за ладонь – не больно, скорее, щекотно, в отместку. А после я обнаружила себя лежащей на животе, с заведенными за спину руками. Софи уселась сверху и довольно изрекла:

– Сдавайся!

– Сдаюсь, – пробормотала я, сквозь душивший меня смех.

– Проси прощения!

– За что? – возмутилась я.

– За щекотку!

– Я снова пропустил все самое интересное? – Анри вошел в комнату и остановился, глядя на нас сверху вниз.

В пылу битвы мой халат и сорочка задрались, обнажая ноги, и это было как-то… чересчур.

– Спаси меня, – жалобно пробормотала я.

– Зачем это?

– У меня шея затекла!

– А что мне за это будет?

– Я тебя поцелую.

– Так нече… – Софи оказалась в воздухе раньше, чем пискнула. – … стно!

Приподнявшись на локте, я смотрела, как ее кружат по комнате на вытянутых руках, и улыбалась. Только когда он побледнел и стремительно опустил девочку на пол, подскочила и бросилась к мужу.

– Все в порядке. Просто голова закружилась.

Наклонившись, Анри легко поднял одеяло и вернул его на кровать. Софи отправилась за подушкой, а спустя несколько минут уже лежала в постели. Мы устроились по обе стороны от нее, и болтали о первой зимней ярмарке, которая откроется через пару недель в Ларне. Странное это чувство: в моем детстве были няньки, которые приходили рассказывать сказки на ночь, а после гасили светильники и целовали, как еще множество девочек до меня или после. Но никогда – матери и отца. Возможно, поэтому на миг показалось, что все происходящее просто странный сон, который развеется, стоит мне выйти за дверь. Разве можно отказаться от этой нежности, прорастающей из самого сердца?

– Анри, купишь мне куклу? – Софи уже начинала клевать носом, но упорно не хотела засыпать. – И леденцы.

– Посмотрим на твое поведение.

Она мигом встрепенулась.

– Я не хотела его злить… Просто испугалась, что он и правда может забрать Терезу.

– Пусть только попробует, – это прозвучало угрожающе, но девочка хихикнула.

А потом вовсе закрыла глаза и засопела. Анри протянул мне руку и приложил палец к губам: действительно, Софи беспокойно пошевелилась, когда я слегка задела стопку книг на прикроватной тумбочке. Муж погасил светильник, и мы крадучись, словно сообщники, на цыпочках вышли в коридор.

До спальни дошли в молчании и только там, снимая халат, позволила себе сказать:

– В Энгерии тоже проходят ярмарки. В честь начала зимы. Одна из них – в деревеньке, неподалеку от Мортенхэйма.

Раньше ярмарки меня волновали мало. Говоря откровенно, не видела ни одной. А вот в прошлом году отчаянно хотелось куда-нибудь вырваться: тогда мои чувства к Альберту достигли такого накала, что я готова была на край света бежать, лишь бы не оставаться с ними наедине. Но Винсент пригласил Луизу, я же в то время ее терпеть не могла, поэтому осталась дома. Весь день просидела в библиотеке с книгами, чтобы не думать про лорда Фрая. Получалось не очень. Тогда я пошла к Луни и разговаривала с ним, а он перетаптывался с ноги на ногу и рычал на особо эмоциональных моментах. Он не понимал, что я говорю, зато чувствовал очень хорошо. Не все люди так умеют.

Винсент, например, все понимал. Но почувствовать не захотел.

– Тереза, – Анри положил руки мне на плечи, развернул лицом к себе. – Ты по ним скучаешь, ничего страшного в этом нет. Вся твоя жизнь прошла в Мортенхэйме.

Я прижалась к широкой груди, слушая биение его сердца. Ровное, спокойное, сильное.

– Хочешь поехать с ним?

Руки на моих плечах ощутимо напряглись, сердце под ладонью забилось сильнее.

– Не хочу. Моя семья здесь. Ты здесь.

Анри глубоко вздохнул, запустил пальцы в мои волосы. Сжимая пряди в ладони, мягко потянул, заставляя запрокинуть голову, чтобы смотреть в глаза.

– Сегодня я с трудом удержался, – негромко произнес он. – Но в словах де Мортена есть доля правды. Мы с тобой вызов для современного общества. И обычной семьей нас назвать сложно.

– Знаю. Но другой мне не надо.

Его руки скользнули по моим плечам, муж наклонился, а я поднялась на носочки. Касаясь губами губ, теряясь в золотых глазах. Анри подхватил меня на руки и отнес на кровать, завернул в покрывало, прижимая к себе. Волосы расплескались по подушкам, по ним бессовестно протоптался Кошмар и улегся спать прямо сверху, но сгонять нахала не было ни сил, ни желания. Покачиваясь в лодочке родных рук на волнах растекающегося по телу тепла, я провалилась в сон.

5

Раннее утро пощипывало прохладой руки и шею. Я забыла надеть перчатки. И шарф тоже – когда Жером разбудил нас и сообщил, что Винсент уезжает, мы с Анри еще мирно спали. Спросонья заворачиваясь в первое, что попалось под руку, сейчас я напоминала неудачно запакованный на почте сверток. То, что брат решил уехать не попрощавшись, было из ряда вон, но вполне в его духе. Оказывается, он проснулся еще до рассвета, попросил подать завтрак в комнату, после чего велел готовить экипаж, чтобы успеть на дневной поезд до Ольвижа.

– Хорошо добраться, де Мортен.

Анри притянул меня к себе, а Винсент наградил его испепеляющим взглядом. Ступил на подножку, и устроился в экипаже, запахнув полы плаща.

Кучер захлопнул дверцу и вскочил на козлы.

– Всего хорошего.

С таким выражением лица и таким тоном обычно желают катиться в ад. Не дожидаясь ответа, брат задернул шторку, постучал тростью, и экипаж тронулся. Я смотрела ему вслед, не в силах поверить, что мы так и не помирились. От души пожелав Винсенту жестокого несварения в дороге, развернулась и пошла в дом рядом с Анри.

– Ему нужно время, – негромко произнес муж.

– Разумеется! Года через два на него снизойдет озарение. Может быть. В лучшем случае.

Подхватила юбки и зашагала быстрее.

– Думаю, это случится раньше.

– А я так не думаю! В его голове уже нарисовалась картина, в которой мы не должны быть вместе. И пока она там висит…

– Так давай нарисуем другую. И повесим на ее место.

Анри взял мою заледеневшую руку в свою.

– Он не станет упорствовать, когда поймет, что ты счастлива.

– Да неужели! – я отняла руку и влетела в холл, в котором сейчас было немногим теплее, чем на улице, как всегда по утрам. – Вчера я пыталась ему показать, рассказать и объяснить, насколько я счастлива. В результате наша дочь испытала на себе все прелести возникшего между нами недопонимания. Сегодня Винсент собирался уехать, даже не попрощавшись. И ты говоришь, что он увидит наше счастье, и растает, как снежок на затылке? Не смешите зомби!

Анри перехватил меня, развернул лицом к себе.

– Тереза, он любит тебя. Просто ему нужно осознать, что наша семья для тебя не прихоть и не каприз.

– Он любит только свое раздутое до размеров бальной залы мнение. И пока его поддерживают, он любит этих несчастных. У-у-у, видеть его не могу! Надо написать матушке, чтобы не ждала нас на праздник.

Я вырвалась и убежала наверх. Поднялась на чердак, толкнула незапертую дверь и оказалась в царстве пыли и теней. Сквозь небольшие оконца с трудом проникал свет, но его хватало сполна, чтобы разглядеть тонкое кружево паутинок и резные узоры застывшего у стены сундука. Кроме него здесь больше ничего не было: ни старой мебели, ни каких-либо других вещей. Крепкие деревянные половицы даже не скрипели, когда я шла, оставляя на них следы и подметая их подолом. Щелкнула попытавшегося спуститься на плечо паука, который улетел в темноту, и уставилась на стремительно убегающую вдаль дорожную ленту.

Меня достаточно сложно напугать, но здесь почему-то стало не по себе. Дело было не в темноте и не в запахе пыли, от которого зачесалось в носу. Чердак простирался на все правое крыло дома, но пустовал. Да, дом относительно новый, а Анри предпочитал путешествовать налегке, но неужели все прошлое моего мужа легко уместилось в один-единственный сундук? Который так и притягивал взгляд: замка на нем не было. Теперь уже стоило немалых усилий заставлять себя смотреть в окно – на дорогу, по которой уехал Винсент, на каменный мостик, облетевший лес и плывущие по небу облака. Так просто подойти и откинуть резную крышку, заглянуть внутрь и, возможно, в душу Анри. Того Анри, кем он был когда-то, и каким я никогда его не знала.

Мальчик. Совсем юный, не отравленный целью мести мааджари.

Он говорил, что вырос в любви, но как получилось, что ненависть проросла в его сердце?

Я все-таки заставила себя отлепиться от окна, широким шагом направилась к сундуку, и… замерла. Однажды я уже совершила ошибку, прикоснувшись к тому, о чем не следовало знать. Доверилась своим глазам, страхам и сомнениям, но не сердцу. Больше я такой ошибки не повторю. И все, что я могу узнать о прошлом Анри – узнаю от него самого, когда он будет готов. Возможно, мы даже вместе раскроем этот сундук. А может быть, в нем и правда ничего нет.

Вернувшись в комнату, мужа я не застала. Привела себя в порядок и спустилась к завтраку, после которого Анри отправился к себе в кабинет, а мы с Софи на прогулку. Солнце уже растопило утреннюю прохладу – жаль, с той же легкостью не растопить сердце брата. Лучи блестели в капельках воды на дорожках, золотили пожухлую траву и плескались в неглубокой речушке. Мы перешли мостик, а Софи говорила, говорила и говорила – то о встрече с нонаэрянами, то о картах, с которыми только училась разговаривать. Кажется, она уже забыла о случившемся вчера, с легкостью, свойственной только детям. Зато была искренне рада, что сегодня у нее выходной от занятий с Мариссой.

– Не нравится учиться?

– Учиться скучно.

– Неужели совсем?

– Ну… не всегда, арифметика, например, еще куда ни шло, или правописание. Но когда она заставляет меня зубрить эти унылые поэмы… – девочка наморщила нос.

– И что же там такого унылого?

– Мой мир разрушен и сожжен дотла, я словно раскаленная игла. Вливали в жизнь мою лжи горько-сладкий яд, предательство и боль меня томят. Не знаю, как преодолеть сомнений сонм, с моей душой звучащих в унисон. И даже если я смогу понять, как мне забыть, любить, простить, принять? Отринул сердцем всех своих друзей… Так что же знаю я о смысле жизни сей?

Софи скривилась, высунула язык, и я с трудом удержалась, чтобы повторить.

Но ничего не поделаешь – классика, надо знать. Даже если смысла в ней меньше, чем в хрюканье молочного поросенка. Зато в голову пришла одна маленькая хитрость: надо подсказать Мариссе подсунуть девочке географический атлас. Софи грезит путешествиями, вот пусть и занимается тем, что ей интересно. По крайней мере, пока у нее не появится гувернантка. С которой уже можно подробнее обсудить, как разбудить любовь ребенка к классической поэзии. Энгерийским я с ней буду заниматься сама, так что думаю, с языком проблем не возникнет.

Ближе к обеду мы вернулись в дом, и разошлись по комнатам, чтобы переодеться. Но не успела я снять накидку, как на пороге появился Анри. Побледневший и хмурый, с тяжелыми даже на вид папками в руках – и ведь хватило ума сидеть все это время за работой вместо того, чтобы отдыхать! Сердце сжалось, но я все-таки заставила себя улыбнуться.

– Только не говори, что вместо обеда ты будешь заниматься бумагами.

– Не стану. Если только ими не решишь заняться ты.

Что-то в его голосе – низком, сумрачном, мне не понравилось.

– С чего бы мне…

Перехватив тяжелый взгляд, закусила губу. Я вдруг поняла, что в этих папках.

Документы по Равьенн.

И дай Всевидящий, чтобы только документы, без письма Эльгера. Но конечно же, оно там оказалось. Я увидела его, когда Анри положил бумаги на туалетный столик. Аккуратно сдвинув гребень, крема и шкатулку с драгоценностями. Письмо лежало на самом верху, сложенный вдвое листок с гербовой печатью. Сломанной.

– Почему ты вскрыл бумаги, которые прислали мне? – Мой голос звенел от ярости.

– Потому что на посылке не было имени, – холодно отозвался муж. – Документы от герцога мне получать не впервой, поэтому я решил, что они для меня. Пакет остался внизу, в кабинете, можешь проверить.

Меня окатило раскаянием. Раскаянием, сожалением, яростью… и дикой, безотчетной злобой.

Эльгер, вот же… бессердечная тварь! Знал, что так будет.

Знал, и сделал это специально!

Но хуже всего было то, что я еще не успела рассказать мужу про Равьенн.

– Анри, я не говорила, что…

– Неважно, – он посмотрел мне в глаза, и впервые за последние дни показался отчаянно чужим и далеким. – Мне нужно кое-что закончить до обеда.

– Не уходи, – я шагнула к нему и взяла за руку. – Давай об этом поговорим. Пожалуйста.

– Об этом стоило поговорить до того, как ты приняла на себя полную ответственность за приют.

Он повернулся и вышел, а я осталась наедине с бумагами. Подошла, неосознанно перебирая устав, всякие свидетельства, финансовые отчеты, и яростно смахнула их на пол. Бумаги разлетелись по всей комнате, за одним особо прытким листом тут же погнался выскочивший из-под кровати Кошмар. Я же смотрела только на письмо, с трудом сдерживаясь, чтобы не обратить все это в тлен. Грудь высоко вздымалась – так, что не хватало дыхания, руки сами собой сжались в кулаки.

Разломанный надвое полукруг с расходящимися в стороны лучами на застывшем темно-красном сургуче. Да и было того письма всего две строчки, но достаточно для того, чтобы в ушах с новой силой зашумело от ярости.

«Счастлив, что вы согласились принять мой подарок, леди Тереза. Теперь я могу быть уверен, что Равьенн в надежных руках.

Надеюсь в самом скором времени увидеть вас вновь.

С глубочайшей признательностью,

Симон Эльгер»

Даже слова о надежде у него звучали в приказном порядке.

Что уж говорить о неофициальной подписи, от которой меня затрясло.

Я смяла письмо: красивый резкий почерк вместе с его признательностью, подарками и прочим, а потом с силой запустила комок в окно. Долететь он не успел, превратился в пепел и осыпался вниз. Кошмар, который в этот миг драл попавший ему в лапы листок, прижал уши и с шипением метнулся под комод. Я принялась собирать бумаги – яростно, невзирая на сминающиеся уголки и порезанные пальцы, швыряла одну стопку за другой на кровать. А потом села на стул и уткнулась лицом в ладони.

Будьте вы прокляты, ваша светлость!

Будьте вы трижды прокляты.

6

Слияние в полной мере позволяло почувствовать раскинувшуюся между нами пропасть, муторную и едкую, которая становилась глубже с каждой минутой. Я то и дело смотрела на Анри, пытаясь понять, как же начать разговор, но сделать это в присутствии Софи не представлялось возможным. Не знаю, о чем думал он, наша беседа напоминала скачущий по кочкам мячик, который то и дело падал в лужу. В конце концов я отказалась от попыток вернуть ей живость и развлекала себя тем, что рисовала вишневые узоры на взбитых сливках, вместе с Софи. У нее получалось красивее: тонкие темно-красные прожилки цветов таяли в белоснежных облаках.

– Пойфемте гулять пофле обеда? Фсе фмефте? – спросила она, облизываясь как довольный котенок и вытирая уголки губ пальцами.

Поймала мой взгляд, слегка покраснела и поспешно схватилась за салфетку. От привычки говорить с набитым ртом я ее пока не отучила. Точнее, отучила, но не до конца, иногда Софи забывалась. Ела она быстро, как в приюте – когда нужно успеть пообедать, а после еще собраться на прогулку, чтобы не задерживать остальных. Иногда старшие девочки отнимали у младших хлеб, а воспитательницы смотрели на такое сквозь пальцы. Поэтому слуги едва успевали менять перед ней блюда.

– Мне нужно поработать, Софи.

Ну разумеется я знала, что он так ответит.

– А ваша работа не может немного подождать? – поинтересовалась, с трудом сдерживая раздражение.

– Не может. И вам не советую откладывать. Управление школой – дело серьезное.

– Школой? – Софи удивленно вскинула голову.

– Да. Теперь Равьенн принадлежит Терезе.