9

– Не представляю, каким нужно быть идиотом, чтобы такое написать, – Джон отшвырнул газету в сторону, а Ричард тактично кашлянул. Молодой человек взглянул на меня и слегка покраснел. – Прости, Шарлотта.

В нашей художественной мастерской мы еще вчера договорились называть друг друга по именам, и, признаться честно, это мне нравилось. Никаких тебе официальных «мисс Руа», «мистер Фард» и «мистер Рэнгхольм», никаких отстраненных взглядов, каменных лиц и напускной вежливости, за которой непонятно что скрывается. Все просто и легко.

Если бы все было так просто и легко.

– Ничего страшного, – я махнула рукой и тыльной стороной запястья заправила выбившуюся из прически прядь за ухо. – Что там написали-то?

Джон скривился.

– Очередное дерь… Прости, Шарлотта.

Ричард расхохотался.

– Джонни у нас известный сквернослов, но кажется, ему придется справляться с этой вредной привычкой. Иначе весь день будет повторять как заведенный: «Прости, Шарлотта».

Джон ткнул его локтем в бок: точнее, попытался, потому что Ричард увернулся и, хохоча, направился к разложенному на полу эскизу. Темноволосые, невысокие и коренастые, они были чем-то неуловимо похожи. Возможно, из-за того что слишком долго работали вместе, переняли друг у друга повадки, жесты и даже отчасти мимику. Если не присматриваться, мужчин можно было бы принять за братьев. Ричард старший, а Джон младший.

Улыбнулась собственным мыслям, подняла валяющуюся на полу газету и развернула. Впрочем, долго на моем лице улыбка не продержалась, померкла, стоило увидеть заголовок.

«Скандальная труппа, поджав хвост, бежала из Лигенбурга»

Пусть я и знала, что ничего хорошего там уже не увижу, все равно зачем-то продолжала читать.

«На прошлых выходных случился грандиозный конфуз: спектакль «Лацианские страсти», который давала приезжая труппа, был встречен энгерийцами очень и очень холодно. Неудивительно, ведь тема, которая в нем поднимается, в любом приличном обществе достойна осуждения и порицания.

В этой бесстыдной пьеске рассказывается о гулящей женщине, которая мало того, что согласилась стать содержанкой, так впоследствии еще и изменяла мужчине, вынужденному взять на себя бремя заботы о ней. Разумеется, оправдывать подобное поведение со стороны мужчины было бы с нашей стороны ханжеством…»

С губ сорвался смешок. Я подавила желание отшвырнуть газету, как это только что сделал Джон: ханжеством в этой статье была пропитана каждая строчка. Тем не менее из какого-то чистого упрямства я продолжала это читать.

«Достойным финалом для такой мерзости стало бы раскаяние или гибель распутницы, чей образ жизни порочит каждую достойную женщину, вынужденную смотреть этот ужасный фарс…»

Да, вне всяких сомнений каждую достойную женщину в зрительном зале просто гвоздиками к креслу приколотили, ну или малярным клеем приклеили. Другого объяснения, почему они просидели до конца спектакля, я найти не могла.

«Разумеется, весь высший свет и прочие зрители были шокированы подобным, поэтому аплодисментов горе-актеры не дождались. Единственную попытавшуюся встретить этот позор овациями быстро вывели из залы, чтобы избежать позора».

Отшвырнуть, говорите?

Теперь мне захотелось разорвать эту газету на мелкие клочки и затолкать написавшему это журналисту в… В то место, на котором он сидел, когда сочинял эту пафосную мерзость.

– Шарлотта, у тебя выражение лица какое-то кровожадное, – заметил Ричард, который дорабатывал верхнюю часть фасада.

– А я говорил: не читай, – хмыкнул Джон, растушевывая оконную раму.

Еще немного, и я начну выражаться не хуже него, поэтому глубоко вздохнула и мило улыбнулась.

Пробежала глазами последние строчки:

«Маэлонские развратники уносили из Энгерии ноги под свист и улюлюканье. В гостинице, где они остановились изначально, им отказали в номерах, пришлось перебраться в место подешевле и попроще, чьи владельцы были не столь щепетильны. На следующее утро они уехали дилижансами, не дожидаясь поезда.

Пусть эта история станет хорошим уроком всем тем, кто…»

Я услышала какой-то странный звук и не сразу поняла, что газета развалилась на две части. Точнее, я ее разорвала: это выяснилось, когда я перевела взгляд на неровные половинки.

– Туда ей и дорога, – фыркнул Джон. – Этой макулатуре. Пойдем лучше эскиз делать. Скоро Стейдж явится, а мы тут чаи гоняем.

Швырнула «Светоч» в корзину для мусора и поднялась, следом за коллегой.

Чай мы и правда пили, здесь такое не возбранялось. С очень вкусным печеньем, которое испекла жена Джона, и пирожками, которые готовила мама Ричарда. Последнее вообще пришлось очень кстати, потому что проснулась я абсолютно без аппетита и завтракать дома не стала. Вчера вечером думала, что засну, стоит мне остаться одной и накрыться одеялом, вот только этим мечтам не суждено было сбыться. Мисс Дженни пришла убаюкивать меня теплым мурчанием, но убаюкалась сама. Я же еще полночи ворочалась с боку на бок, пытаясь уложить в голове все случившееся.

Укладывалось оно плохо.

Эрик вел себя так, словно происходящее было для него абсолютно естественным. Естественно задрать мне юбки и приказать молчать, естественно прервать ласки и вернуться к занятиям, как ни в чем не бывало. Нежность и жесткость, а если уж посмотреть правде в глаза – жестокость, свет и тьма переплетались в нем таким причудливым образом, что понять какой он настоящий, просто не представлялось возможным.

Любые попытки поговорить о нем пресекались и откладывались на потом.

Взять хотя бы тот случай в театре, когда я попыталась расспросить его о странном поведении де Мортена. Почему они смотрели друг на друга, как два зверя, подобравшиеся перед прыжком. Хотя нет, герцог больше напоминал охотника, опытного и знающего гораздо больше, чем остальные. Не считая мишени. А мишень в ту минуту сжимала пальцы на трости, внутри шафта которой скрывалось от посторонних глаз смертоносное лезвие.

– Шарлотта, ты сегодня все утро в облаках витаешь, – заметил Ричард.

– Влюбилась, что ли? – поддел Джон.

Что?!

– Да точно, у моей сестры такой же взгляд был, когда она с будущим мужем познакомилась, – заметил Ричард. – Все время о нем думала.

Ну… надеюсь, у его сестры не было таких вопросов, какие сейчас возникали у меня.

И очень надеюсь, что ее будущий муж не собирался ее наказывать.

«За одно это тебя стоило бы выпороть».

Резкий, хлесткий, разрывающий воздух удар бамбукового стебля.

Он что, реально этого хочет?

Хочет проделать это со мной, и чтобы я считала удары?

Рука сама потянулась к подколотой на платье броши, точнее, связующему артефакту. Алаэрнит лежал в ридикюле, надевать его в мастерской я не решилась: не дай Всевидящий испачкаю. Даже думать не хочу, что за такое полагается, я же так небрежно отношусь ко всему, что он мне говорит! И выдает, высочайшей Орманской милостью.

А я должна слушать, внимать и подчиняться.

На последней мысли к щекам прилила кровь, я решительно запахнула халат и занялась делом.

– Эй, ты обиделась? – Джон легонько коснулся моего плеча. – Мы же не со зла. Не хотели тебя смутить, слышишь?

– Прости, Шарлотта! – громогласно заявил Ричард.

Так возвышенно и скорбно, что мы не выдержали и расхохотались.

Даже я, хотя мне в общем-то было не до смеха. С утра кусок в горло не лез именно из-за предстоящей встречи с Эриком.

Его слова: «Сегодня тебе можно все», – до сих пор отдавались дрожью во всем теле.

А завтра?

То есть уже сегодня, которое неумолимо приближалось, с каждой уходящей в прошлое минутой. Утром я так переволновалась, что едва не забыла шляпку, о ней мне напомнила Сюин. Не говоря уже о том, чтобы рассмотреть свой новый дом, он сливался перед глазами в череду небольшого холла, уводящей на второй этаж лестницы, коридора и дверей. Впрочем, дверей было не так много: в отличие от особняка Эрика, этот казался совсем крохотным. Ванная комната была одна на этаж, а отведенная мне спальня показалась светлой и уютной.

Удивительно, но здесь я чувствовала себя спокойно.

Насколько это вообще возможно.

– Не обиделась, – решила сменить тему. – Просто эта статья…

– Так ты о ней думаешь? – хмыкнул Ричард.

– Не о ней. О людях, которых выгнали из страны ни за что.

– Почему же ни за что? Они просто осмелились показать Энгерии историю запретной любви. Общество такого не прощает.

– Общество у нас вообще мало что прощает, – заметила я.

Джон пристально на меня посмотрел.

– Это правда. Я читал о твоей картине, Шарлотта.

Вздрогнула и подняла на него глаза.

– И что думаешь?

– Думаю, что это было очень смело.

– По крайней мере, меня не выгнали из страны со свистом и улюлюканьем.

– Это радует, – серьезно ответил Джон.

Мы замолчали и сосредоточились на работе. Точнее, на работе сосредоточились мужчины, изредка отвлекаясь, подсказывая мне, что и как делать. Я же при всем желании не могла перестать думать про Эрика.

И про то, что меня ждет в самом ближайшем времени.

Впрочем, когда появился мистер Стейдж, думать стало особо некогда. Под его руководством мы продолжали работу над эскизом, и честно говоря, я даже не представляла, сколько всего еще не знала о том, чем мне предстояло заниматься. Что уж говорить о магии.

Хотя о магии сейчас точно лучше не думать.

Погрузившись в работу, я сама не заметила, как пролетело время до обеда. Мужчины снова усадили меня с собой за стол, как я ни пыталась этого избежать и сбежать на улицу, в небольшую хлебопекарную лавочку неподалеку, где можно было купить пирожков.

– Зачем покупать пирожки, когда пирожки уже есть? – задал резонный вопрос Ричард.

– Потому что мне стыдно. Я второй день подряд вас объедаю…

Джон хохотнул, но Ричард посмотрел на него так, что он плотно сжал губы и сделал вид, что оценивает доработки в своей части эскиза и за что браться в первую очередь.

– Вообще-то, чтобы нас объесть, тебе придется сильно потрудиться, – сурово произнес мужчина. – И если я еще раз услышу что-то подобное, серьезно обижусь. Понятно?

Он так строго на меня посмотрел, что мне мигом расхотелось спорить. Ладно, сегодня приготовлю что-нибудь, а завтра им принесу. Успокоив себя этой мыслью, села за обед: помимо пирожков в меню было жаркое и суп. Супа вкуснее я вообще не ела, он был густой, совсем не наваристый, зато с овсянкой. А вот Джон трудов жены не оценил:

– Вечно выдумывает что-нибудь… начитается всяких рецептов в этих модных журналах, – пробурчал он. – Или от подружек притащит…

– А по-моему, очень вкусно, – заметила я.

– По-твоему, – буркнул он. – А мясо где? Мяса здесь нет!

– Не в мясе же дело, – заметила я, – а во вкусе.

– С такого вкуса я через пару дней ноги протяну…

– Ну, тебе это точно не грозит, – расхохотался Ричард. – У тебя запас на три года вперед.

– Кто бы говорил!

– А вот Шарлотту точно надо кормить. Как ее только ветром не сдувает?

– У меня каблуки тяжелые.

В таких дружеских перепалках и подтруниваниях мы продолжали обедать, а потом и работать. Разумеется, когда мистер Стейдж был с нами, вели себя гораздо более серьезно и официально, но даже его появление не привносило неловкости. Высокий, полноватый, с первой сединой в волосах и светло-голубыми, слегка навыкате, глазами, он сразу производил впечатлении человека добродушного. Хотя и строгого, когда дело касалось работы, но если у Вудвордов я постоянно оглядывалась, как бы не сказать что-то не то, здесь такого напряжения не возникало.

Я чувствовала себя спокойной, а еще… счастливой.

По-настоящему счастливой, потому что создавала декорации к спектаклю.

К спектаклю, который увидит множество людей, и пусть работа над декорациями остается в тени, это ощущение причастности к чему-то волшебному заставляло сердце петь.

Вот только стоило мистеру Стейджу объявить, что работа закончена, все вернулось.

И волнения, и вопросы, и сомнения.

Последних было особенно много, поэтому когда я шла к выходу из театра, руки слегка подрагивали. Колени тоже, а заодно и что-то внутри.

А ну соберись, Шарлотта. Нельзя же быть такой трусихой!

«Можно», – тоненько пропищало что-то внутри.

Ну дожили, я уже сама с собой разговариваю.

Резко потянула на себя дверь, задохнувшись от колючего ветра, ударившего в лицо. А может быть, от прямого взгляда в упор: на противоположной стороне улицы, опираясь на трость, стоял Эрик. И вот к этому я совершенно точно была не готова.

Думала, что снова столкнусь с Тхай-Лао, который поможет мне подняться в экипаж, и у меня будет еще около часа времени до Дэрнса, чтобы обо всем подумать. Предполагала, что за мной пришлют наемный экипаж, который, разумеется, будет уже оплачен. Или…

Что там насчет «или», додумать я не успела, потому что Эрик направился ко мне. Колени почему-то задрожали еще сильнее.

– Здравствуй, Шарлотта.

Понятно, почему. Этот голос, низкий и обволакивающий, напрочь отключал разумную часть меня. Если она, конечно, вообще во мне есть.

– Здравствуй, – ответила негромко. – Почему ты приехал сам?

– А не должен был?

– Не знаю.

Я уже вообще ничего не знаю и не понимаю.

– Пойдем в машину, или так и будем здесь стоять?

Наверное, я могла бы: вот так, глядя ему в глаза. Даже несмотря на ледяной, продирающий до мурашек ветер и сырость, гораздо более страшную, чем самые сильные морозы. В такую погоду отчаянно хочется закутаться в теплый плед, сесть поближе к камину. С какой-нибудь уютной книжкой, например, с томиком стихов Жюстины Виаль, они у нее все безумно пронзительные, бьют в самое сердце.

Совсем как присутствие этого мужчины и его протянутая рука.

Раскрытый искренний жест.

– Пойдем, – шагнула ближе и положила руку на сгиб его локтя.

Хотя с ним можно было бы стоять и дальше. Те, кто меня просто снес бы с ног, если бы я так же осмелилась застрять посреди улицы в одиночестве, его просто-напросто обтекали (и меня вместе с ним). Бросали хмурые взгляды, что-то недовольно бурчали, но ни один не осмелился подтолкнуть или наградить крепким словцом, как частенько бывает на запруженных улицах Лигенбурга.

– Как прошел твой день?

– Хорошо.

Помнится, вчерашний разговор мы тоже начали с этого. И чем все закончилось?

Темная, с проплешинами грязи мостовая, в подступающих пасмурных сумерках казалась иссиня-серой. Почему-то вспомнилась «Девушка», с ее резким переходом из бесцветия в яркие краски.

«Девушка»!

– Эрик! – воскликнула я, когда он распахнул дверь. – В конце прошлой недели должна была закончиться выставка, и…

– Я уже обо всем позаботился. Картину доставят по новому адресу.

Облегченно вздохнула:

– Спасибо!

Он бросил на меня какой-то странный взгляд, и указал на сиденье. Нырнула в салон, где уже привычно пахло кожей, сандалом… им. Наверное, аромат сандала теперь никогда не будет восприниматься отдельно от него. Точно так же, как легкая примесь запаха дорогого коверкота и холодная горчинка стали.

Потерла руки друг о друга, пытаясь согреть, но стоило Эрику сесть рядом и захлопнуть дверцу, в салоне сразу стало тепло. Воздух стремительно разогревался, как будто мы с улицы шагнули в заранее натопленную комнату.