Захар сидел в тесной каморке на голом полу, согнув ноги в коленях и положив на них руки. Спина и шея затекли, но прислониться к стене и думать нечего – до того она холодная и сырая, что окочуриться можно. Вертухай – гнида, сложил нары и нацепил замок. Вечером, если не забудет, снимет, чтоб поспать, а с петухами – столкнет и опять закроет. Вокруг темно – одно вшивенькое оконце и то замуровано железным листом. Перед глазами так и стоит: девчонка с паническим ужасом в глазах, сокрушенно заливаясь слезами, смотрит, как охрана избивает Ростовских и зажимает трясущимися руками рот. Тут же память услужливо выставляет на обозрение совести такой же отчаянный взгляд, с мольбой глядящий на него, и… все. Он не сумел помочь тогда, но попытался это сделать сейчас. За что и угодил в кандей. Твою ж мать! Сумрачно, промозгло, до костей пробирает. Из колонок бесполый голос гундосит унылую малопонятную лекцию, чтоб зэки не могла переговариваться между собой. Стойкий, ядовитый запах параши разъедает слизистую носоглотки. Смрадный дым дешевых папирос усугубляет зловоние. Весь «букет» загоняет психику в темный страшный тупик и хочется выть от безысходности и обреченности.

Три дня Беркутов провел, мучаясь во сне кровавыми отрывками прошлого, наяву – грызней совести. Потом начал трогаться умом. Как именно он это понял – сам не знал. В конце концов, так недалеко и до психушки, поэтому переключился – стал выполнять ряд нехитрых упражнений, изматывая свое тело физически, ибо на психическом уровне он давно издох. Еще через пять дней он слег. Скудная по содержанию витаминов пища, грязная техническая вода вкупе с изнурительными нагрузками и постоянным холодом и – вуаля! ОРВИ обеспечено! Температура под сорок и прочие прелести. Перевели в медицинский корпус, где провалялся в полузабытье весь остаток срока карцера. Так конечно лучше, но не намного: из лекарств банки да йодная сетка – вот и выживай, как хочешь.

Короче, «вышел» Беркутов еле живой. Одно радовало – скоро домой. От этой мысли, как обухом по голове – где его дом? Куда ему возвращаться? Кто его ждет? Так и замер с книжкой в руке по пути в библиотеку.

Очнулся, дошел, наконец. Народу – никого. Видно, схлынул бешеный ажиотаж. Девчонка сидела за столом и чего-то строчила. Неслышно приблизился, просунул книгу сквозь решетку и уронил на край стола и глухим хлопком. Та обернулась на звук и подняла на него распахнутые глаза, а потом и вся поднялась. Глядела на него, не мигая, и Захар утонул в этих бездонных глазищах, впервые всамделишно их рассмотрев. Огромные, серо-зеленые, видящие саму суть человека и оставляющие след на подкорке. Такие захочешь – не забудешь.

– Второй том? – прервала затянувшуюся паузу, кивком головы указав на книгу.

Он отрицательно качнул головой, не в силах прервать зрительный контакт. Вот ведь, без понта, повезло говнюку такую цацу отхватить! Скоро Зак много будет встречать глаз, подобных этим – живых, выразительных, свободных, и что? Так и будет отмалчиваться? По-хорошему, за несколько месяцев до освобождения с заключенными должны работать психологи, помогая тем адаптироваться к новому будущему и не оступиться. Да куда уж там!

Девчонка хмыкнула:

– Не осилил? – спросил язык, «я же говорила, не вывезешь, тупой урод» – говорили глаза. Захар кивнул, соглашаясь. Стоп. Так дело не пойдет! Хоть слово из себя да надо выдавить.

– Отсутствующих страниц, – прохрипел он, договаривая ее предположение, и развернулся уйти. Когда до нее дошел смысл сказанного, она бегло пролистала книгу, и впрямь не обнаружив там добрую половину. Как не заметила, когда выдавала?.. Торопилась да мысли сумбурные в голове роем толпились – застукал тогда их с Яном. Кстати, ведь не сдал! К тому же ее саму спас от рук мародера. Еще в мордобой в столовой полез, за Яна вступился. Похоже, здесь существует отдаленно-расплывчатое понятие о чести и слове. Глупо, конечно, сам в карцер угодил. Но… подкупающе…

– Беркутов! – окликнула его по фамилии, а больше-то все равно не знала как. Тот замедлил шаг. – Спасибо, – нерешительно протянула Инна ему в спину. И он ушел.

Согревая руки о бумажный стаканчик с кофе, трясясь в автобусе ночного рейса междугороднего следования и глядя на пустынные заснеженные поля, проплывающие за обледеневшим окном, Инна крепко задумалась об этом парне. Ян о нем ничего не шкворчал, хотя, он вообще не обзавелся «корешами» – сторонился всех, как и прежде. Почему тогда этот полез в драку? И явно на стороне Яна. На заискивающего подхалима, выкруживающего «дружбу» он не похож. Мастью не вышел для такого типа. Надоел общий корпус и решил отдохнуть от всех? С трудом верится. Да и выглядел после такого «отдыха», мягко говоря, пришибленно, что ли… Весь осунулся, как будто даже в росте уменьшился; коже серая, обезвоженная, вся в трещинах; под глазами не то, что синяки – черные колодцы бездны. А сами глаза – в них страшно смотреть! Это глаза старого изнеможденного… даже не человека, нет – пса! Или колдуна, который проклят бессмертием и пережил войны всех веков и народов, видел миллионы смертей, тысячи катастроф и никак не мог изменить ход истории в лучшую сторону, а просто был сторонним наблюдателем, который впитывал адские муки и горе. В глубине его глаз таилась вселенская усталость.

Короче говоря, жалко ей стало парня. Ведь наверняка не все, отбывающие здесь срок наказания жестокие рецидивисты. Есть и такие, как Ян, например…

Глава 5

Пять дней до свободы! Даже не верится. Казалось бы, светись от счастья, предвкушая несказанно желанную жизнь на воле. Только Захар не чувствовал приближения пьянящей свободы. Он не был похож на орла, что разминает свои крылья перед долгим полетом, выпущенным, наконец, из клетки. Скорее, наоборот: с каждым днем в нем все больше проявлялись настороженность, опасливость, даже испуг. Страх перед неизвестностью довлел над всеми остальными чувствами. Куда идти? Что делать? Как жить? Где работать? На эти, вроде бы, несложные вопросы, Зак не мог найти ответа. За долгий срок пребывания в заключении, Беркутов основательно адаптировался к местным порядкам и законам, стал более эмоционально закрытым, более самоизолированным, более социально отстраненным, и как следствие – менее приспособленным для жизни после освобождения. Он не представлял, как впишется в общество свободных людей, которые живут по правилам, от которых он давно отвык. Пятнадцать лет! Да за пять психика человека меняется кардинально! Ему девятнадцати не было, когда он попал на зону, совсем малец, жизни не распробовал, а через месяц ему стукнет тридцать четыре. Чувак треть жизни провел за решеткой! Это все равно, что лисенка вырастить в заповеднике и уже взрослого выпустить в дикую природу – он элементарно не сможет добыть себе пропитания и защититься от других хищников.

Все эти невеселые мысли тяжелым бременем давили на его плечи, затуманивали рассудок и придавали затравленность выражению глаз. У него был один единственный человек с воли, к которому он мог обратиться за помощью и который ожидал его у ворот колонии в условленный день и час.

Захару выдали его вещи, которые теперь стали тесны, документы, справку об освобождении и какие-то деньги. За стенами казенного дома его встретили седой февраль промозглым сильным ветром и беспросветно серое небо над головой. В центре унылого пейзажа стоял Глеб, привалившись спиной к машине, курил и внимательно разглядывал друга.

– Паршиво выглядишь, – заметил он вместо приветствия, щурясь от дыма и ветра, когда Захар приблизился к нему. Видно, специфическое медицинское обслуживание с карцером в придачу оставили на нем свои штрихи.

– Это я еще при марафете, – с ленцой ответил тот. Глеб протянул ему сигареты, его любимые. Зак глубоко, с удовольствием затянулся и выпустил струю дыма в бесконечность над головой. Курил не спеша, смакуя вкус и привыкая к тому, что стоит рядом с другом без давления камер и решеток со всех сторон. Глеб подошел и крепко обнял товарища, похлопав по спине:

– Рад видеть тебя, парень! С возвращением!

Всю дорогу домой Зак пребывал в прострации: он смотрел перед собой и четко отдавал себе отчет, что он не понимает, что с ним происходит! Расплывчато отвечал на вопросы товарища, сам же инициативы в разговоре не выказывал. Ближе к вечеру они въехали в город, и только тогда Глеб известил, что везет его к себе.

– Не думаю, что это хорошая идея… – протянул Захар.

– Да ты что?! Милка меня с потрохами съест, если я тебя не доставлю. С утра пельмешей настряпала, детей настропалила. По-любому, мелкие с нетерпением ждут приезда «дяди Зака». Ты как? Выдержишь штурм мелкоты? – покосился на него друг. Зак хмыкнул, ему нечего ответить. Он не знает! Поднимаясь в лифте на семнадцатый этаж элитной новостройки, Беркутов вскользь отметил:

– Неплохо обустроился.

Глеб не был хвастливым парнем, а потому не особо вдавался в подробности о своих достижениях на редких свиданиях с товарищем, смекая, что тому будет не ахти как приятно еще отчетливее осознавать никчемность своей жизни на фоне успехов друга. Он крепко сжал его плечо, заглядывая в глаза:

– За пятнадцать лет многое изменилось.

Мила отворила дверь и застыла, прижав одну руку к груди, второй приглушая всхлип, и во все глаза вылупилась на Зака. Твою-то мать! Она такая же красивая, как на первой встрече, когда два бесбашенных дерзких паренька познакомились с двумя скромными подружками под каким-то нелепым предлогом. Тогда еще никто и предположить не мог, что это случайное рандеву крепко-накрепко переплетет их судьбы. Много позже Захар вникнул, насколько похожи Глеб и Мила, и внешностью – у обоих мягкий взгляд карих глаз и темные волосы, и, главное, внутренним миром. Они действительно как две половины одного целого, которым повезло найти друг друга.

– Женщина! Что за манеры – держать гостя на пороге?! – шутливо пропесочил Глеб свою жену. Дети с визгом принеслись в прихожую и теперь с любопытством разглядывали «дядю».

– Захар! – всхлипнула Мила, и упала ему на шею. Тот выронил сумку и обнял ее своими ручищами, всей грудью вдыхая запах дома, какой-то стряпни и тонкий-тонкий аромат парфюма. Он слышал, что она плачет, чувствовал, как дрожит ее тело и сам еле сдерживался.

– Ну, давайте, голубки, заходим. Успеете еще наобниматься, – подтолкнул их в квартиру Глеб. Мила навещала Захара в самом начале, а потом один ребенок, за ним – второй, и так-то особо не вырваться, на зону тем более.

Разместились в кухне – самой уютной части большинства квартир. Пока Мила, успокоившись, варила домашние пельмешки, Егор и Виталя освоились и оккупировали Зака со всех сторон, хвастаясь безделушками и пытаясь вовлечь в какие-то игры. Пострелята наперебой рассказывали удивительные истории своих жизней, а ему только и оставалось, что слушать и поддакивать. И привыкать к этой неизведанной до сих пор грани жизни.

Сказать, что он готов был душу продать за такую простую, но безмерно вкусную домашнюю еду – это не сказать ничего! Он съел три порции. Съел бы и больше, да не влезло. За столом велись беседы обо всем, что произошло за время его отсутствия. Когда Мила укладывала детей спать, они вышли на лестничный пролет покурить.

– Чем думаешь заняться? – спросил Глеб, и, поймав растерянный взгляд друга, уточнил, – я не про сейчас, а вообще.

Как будто этим уточнением он облегчил вопрос! Беркутов пожал плечами:

– Понятия не имею, – сделал затяжку. – Для начала хату надо подыскать. В клоповнике, что выделили, разве что помирать, но я пока не собираюсь, – подмигнул, а в глазах испуг. Самый настоящий страх перед неизвестным будущим, в котором все его жалкие попытки стать человеком, в конце концов, потерпят крах и все закончится новым рецидивом или суицидством.

– За это не волнуйся, можешь побыть у нас.

– Нет, – твердо отказал, мотнув головой. Наткнувшись на насупленный, почти обиженный взгляд товарища, пояснил, – мне надо пообвыкнуться к новой атмосфере, и я буду далеко не душой компании в это время.

– К родителям не думал съездить, – аккуратно закинул пробный шар.

– К кому? – рыкнул тот. Родители Захара, имея всего одного позднего отпрыска в семье, делали большие ставки на его судьбу, которую, по их представлениям, он посвятит науке. Его даже назвали в честь руководителя одного из ведущих отделов НИИ, где они трудились всю свою сознательную жизнь. Захар Игнатьевич был женат на своих бесконечных исследованиях, и его тезке пророчили такое же «светлое» будущее. Но Зак пошел своим путем, диаметрально противоположным понятию предков. С шестнадцати лет он гонял на старенькой дедовской Яве, отрастил патлы и связался с темной компанией, сутками пропадая где-то вне дома. На восемнадцатый день рождения совсем свалил от них, смело распахнув крылья навстречу взрослой жизни. Он был дерзкий, бесцеремонный, не знающий страха озорник, уверенный в своих силах. Более того, женился на малолетней девчонке ниже их статуса и стал работать в какой-то задрипанной автомастерской. Это, опять же, по их мнению. Отец попробовал вразумить непутевого сына и направить на путь истинный – все бестолку. Тогда разразился настоящий скандал с криками, взаимными обвинениями и претензиями, и тогда же отец Зака отрекся от своего сына.

– Они не навестили меня ни разу за все пятнадцать лет! Ни одного звоночка от них не было! – прорычал Захар, а потом устало махнул рукой, – горбатого могила исправит.

– Забей, – согласился друг. – Но оставлять тебя одного… – с сомнением попробовал возразить.

– Так лучше. Будем на связи. Кстати, трубу надо обновить. Тряпок докупить и… что там еще нужно для жизни?..

– Разберемся, – хлопнул по плечу Глеб, и они пошли обратно.

Снова засели в кухне. Мила заварила чай. По меркам Захара слааабый-прислабый! Когда он озвучил свои мысли ей, та засыпала вопросами: когда? Куда? Почему? И так далее. Вдруг Беркутов с ужасом обнаружил, что он затрудняется на них ответить. Более того, ответы на них подразумевают принять решение, а он отвык. Отвык от того, чтобы самостоятельно принимать решения в своей жизни! Ведь на зоне за тебя давно все продумано и решено, от тебя требуется только беспрекословное подчинение. Улавливая замешательство Зака, Мила решительно поднялась из-за стола:

–Так. Все, мальчики! Утро вечера мудренее! Завтра все и решим, а пока – спать!

Заку разложили диван в гостиной, выключили свет и все улеглись, а он еще долго пучил глаза в темноту, пытаясь свыкнуться со своим новым общественным статусом свободного гражданина.

– Как думаешь, он справится? – тихо спросила Мила в тишине спальни, устроившись под боком мужа.

– Это же Захар! – как непреложную истину выдал тот.

– В прошлый раз погорячился, и это обошлось ему долгим заключением. Как бы в этот раз делов не натворил…

– Мы поможем, – заверил муж. – Все. Спи.

Когда-то она потеряла подругу, Глеб не допустит, чтоб она потеряла еще и друга.

Глава 6

Утром плотно позавтракали и, пока Мила с детьми собирались, мужчины, прихватив с собой чай, вышли покурить. Тут-то Глеб и огорошил своим предложением:

– Где хочешь угол подыскать?

– На окраине. Светская жизнь пока не для меня.

– У нас баня построена недалеко от города. Отопление печное и электричество, в комнате отдыха есть холодильник и плита, телек и раскладной диван. Ты можешь пожить там.

Идеальный вариант, чтобы вливаться в новое окружение. На этом порешив, они дружно, всем семейством – выходной день освободил от работы и учебы – отправились по магазинам покупать Заку все необходимое. Мила прошерстила универмаг, расторопно выбрав для Беркутова вещи первой необходимости. Затем затарились продуктами на целую роту, и оправились в деревню.

Местечко оказалось малолюдным: как и во многих пригородных населенных пунктах круглогодично здесь проживает мало людей, а все «дачники» начнут активные шевеления ближе к маю. Постоянных жителей – домов пятьдесят, не больше, и один местный крохотный магазинчик. Участок друзей довольно просторный, но весь завален снегом: пешком-то не подойти к бане, не то чтоб подъехать. Пока парни убирали снег, мелкотня успела накатать целый снеговик. Зашли внутрь – дубак! За зиму дом выстудился и потребуется не один час, чтобы его протопить. Хорошо хоть дров навалом. Затопили печь, включили радиаторы, подключили насос из скважины – и дом как будто ожил!

– Это, конечно, не царские хоромы, но на первое время, думаю, пойдет, – немного смущенно заметил Глеб.

– Шутишь? В сравнении с бараком на сорок рыл – это райские кущи! – успокоил его Зак.

Помимо купленных продуктов, Мила положила домашней стряпни, так что за его пропитание она не беспокоилась. Но тревожилась за самого Захара – как он тут будет, совсем один… как бы ни вычудил чего…

* * *

Всю следующую неделю Беркутов беспробудно пил. Он четко осознал внутреннее ощущение потерянности, бессмысленности жизни, своей никчемности, бессилия и отчаяния. Чтобы заглушить эмоции, которые разрывали его на куски, он старательно заливал их водкой. За все длительное время заключения в его психике произошли необратимые изменения: тюремные ценности для него стали «своими». Они вдалбливались из года в год агрессивностью среды, пока не «проникли в подкорку». Пятнадцать лет назад он испытал мощнейший стресс от состояния несвободы, резкого сокращения личностного пространства и необходимости выстраивать отношения с людьми, которых он в свое окружение не выбирал. Хотя с последним у него были регулярные сложности. Теперь же иная картина, диаметрально противоположная: представление о свободном будущем – это черная дыра и панический страх. Усугубляло обреченность его положения чувство усталости, одиночества, злости и раздражения, низкий социальный статус и собственная несостоятельность добавляли «красок» общей картине. Он был почти уверен, что не сможет устроиться на работу, потому как будет обращаться напрямую, без направления службы занятости, и здравомыслящий работодатель «пробьет» его по базе данных или просто потребует справку о несудимости и за неимением таковой откажет под любым предлогом – никто не захочет нанимать рецидивиста. Весьма трудно будет реализоваться, ведь его личность подавлялась годами заключения, когда он надолго выпал из общества и для начала ему нужно социализироваться. В колонии проще: за тебя думают, тобой командуют. На воле же он чувствует себя чужаком, не знающим куда пойти и чем заняться. Есть большая вероятность потеряться и сорваться. Многим ли он нужен со своей справкой о трудовой деятельности в колонии? С таким комплектом ему не просто трудно, а практически невозможно влиться в жизнь!

Не было ни дня, чтобы он не вспоминал о Нине, о тех светлых счастливых моментах, что она ему дарила. Вслед за этими приятными воспоминаниями неизбежно следовали другие, глубокое чувство вины от которых терзали его по сей день. Он дал себе зарок, поклялся перед самим собой, что больше никогда не допустит, чтобы из-за него пострадали другие люди. Для этого всего лишь стоит держать всех подальше от себя, как от главного очага опасности. Словно кусок сердца забрали вместе с его женщиной и неродившимся ребенком. Еще одной потери он не перенесет, значит и не надо больше никого. Одному спокойней.

На второй неделе закончилась водка, а он все никак не мог выйти из состояния унылой депрессивности и темной безвыходности. Вышел прогуляться за пойлом – первый раз за все время выбрался из дома! Дошел до магазинчика, в котором было все: от хозяйственного мыла до резиновых галош, включая продукты питания.

– Сколько можно здесь ошиваться?! Сказала же – без денег, не дам! Тоже мне, мученик нашелся! Раз так прижимает, пошел бы да заработал себе на чекушку-то! – полная, румяная женщина за прилавком отчитывала какого-то захудалого мужичка. Тот побрел к выходу, что-то бубня себе под нос, и Захар ясно увидел в нем себя в будущем, причем в недалеком, если продолжит в том же духе.

– Опять Степан приходил? – спросил грузчик, явившийся из подсобных помещений. – Вот ведь как тюрьма людей ломает. Был человек – и не стало человека.

– Что хотите? – продавщица переключила свое внимание на Захара.

– Кефир, – резко поменяв свои изначальные намерения, ответил тот.

Пока шел обратно испугался, что станет таким, как этот алкаш. Вот тут его мятежный характер взбунтовался! Да что же он всего боится: то одного, то другого! Скоро как ягненок станет шарахаться собственной тени!