Глава 2

Под перевернутой каретой Сергей увидел человека. Приблизившись, он помог ему вылезти из-под тяжелого мешка.

– Тут… письма, сынок. Отправь… осталось два. Помру, чую, помру, – старый почтмейстер достал из-за пазухи два затертых конверта и, протянув их Сергею, запрокинул голову. Из горла его пошла кровь. Сергей сидел на земле, обхватив голову старика, и не знал, как поступить дальше.

– Ты, не умирай, слышь? Не вздумай. Я тебя сейчас домой отнесу, там и лекаря найдем, и на ноги поставим. Господи! Ну, за что мне это? – из глаз готовы были политься слезы.

Старик вдруг открыл глаза и посмотрел на Сергея спокойным безмятежным взглядом:

– Ты вот что еще, – вдруг заговорил он, – там, в сундучке, где провизия моя лежит, в самом уголке есть шкатулка. Мне ее псковский почтмейстер передал. В ней письмо и вещица какая-то, для Юзовых, – тут голова его поникла и старик помер.

Сергей вскочил и стал разыскивать сундучок. Нашел он его быстро. В шкатулке действительно лежало письмо, а развернув лоскут темной ткани, он увидел перстень – серебряный, с мрачно светящимся опалом такой черной густоты, что, казалось, он поглотил все самые темные ночи, какие бывали на земле. И лишь в самой его глубине светилась какая-то непонятная искра. У парня дрогнуло сердце. Он встал, положил в карман к остальным двум и это письмо, и с чувством радости произнес:

– Вот ты и нашелся!

Он долго всматривался в старую родовую вещицу, словно она должна была рассказать ему что-то. Но перстень молчал.

«Это, наверное, знамение. Старик умер, а потом вдруг ожил, только для того, чтобы о перстне сказать», – подумал он.

Между тем тучи полностью затянули небо и вся округа покрылась мраком, стало так темно, как бывает только в редкую безлунную ночь.

Звуки стихли, ветер, до того беззаботно игравший с листьями, замолчал в ожидании. Даже из села не доносилось ни звука скрипучих телег, кативших душистое сено, ни лая бестолковых собак.

Жутко. Сергей один на один с мертвецом и родовым перстнем, который хранил тайны предков уже не одно столетие. Все грехи и победы видел он. Порокам и достоинствам был свидетелем не однажды, и вот теперь волею небес вернулся к законному владельцу. Парень с какой-то жестокой и алчной любовью смотрел на камень. Что-то блеснуло в нем и стало разгораться. Алый огонек едва-едва ожег серебро слабым свечением, но вдруг резко погас.

«Наваждение какое-то», – подумал Сергей и в ту же минуту откуда-то издалека раздался страшный хохот. Покуда этот хохот утихал, небо светлело и возвращало свои цвета. Одновременно он услышал голос матери, звавшей его тихо, испуганно.

– Я здеся, мама, – ответил он.

– Ох ты, Господи! Что же это? – всплеснула руками женщина, увидев перевернутую карету и мертвого почтмейстера на руках сына.

– Я все тебе расскажу. Мам, он перстень мне привез! Перстень от дядьки Петра и еще письмо! – Сергей был так обрадован, что не заметил простой жалости в глазах матери, которая плакала над судьбой несчастного старика. Немного упокоившись, она рассказала ему о гневе отца.

– Мама, ты не переживай. Я завтра же поговорю с отцом. Пусть он возьмет меня в артель хоть на самую грязную работу. Буду бревна тесать, мусор носить, плоты по реке гонять. Мне теперь все нипочем. Вот увидишь, теперь мне все нипочем. Не плачь, – он ласково обнял мать и прижал к сердцу.

Ни один ребенок так не относился к ней, как Сергей. Даже в детстве она замечала, что Евдоким и Вероника были всегда с отцом, а Сергей рядом с нею. Она пыталась приблизить их к себе, но они скупо принимали ее ласки, ничего не давая взамен.

Сергей помог матери подняться и они пошли домой. Дома Варвара обо всем рассказала Гавриле и детям.

– По праву перстень сей принадлежать должен Евдокиму, но коли ты нашел его и бредишь им давно, как я понимаю, – тут Гаврила посмотрел на мать, которая и вправду давно уже забила голову Сергею этим перстнем, – пусть у тебя он будет. Пусть. Ты как, Евдоким? – спросил он у старшего сына.

– Да мне-то что. Пусть носит, может, тогда за ум возьмется. Ежели и вправду колечко заговоренное – должен, – ответил Евдоким и вышел на улицу, где уже запрягали лошадей, чтобы поехать за почтмейстером.

Сергей, не помня себя от счастья, раньше Евдокима запрыгнул на телегу и, подождав отца, они втроем поехали за телом погибшего.

– Я вижу, перстень начал действовать, – ухмыльнувшись в бороду, заметил Гаврила, видя, как Сергей ловко правит парницей. Раньше его и верхом-то редко можно было увидеть.

– Дитя еще, – ответил Евдоким и стал вглядываться в сгустившиеся осенние сумерки.

Два оставшихся до бала дня семья Юзовых занималась отправкой тела почтмейстера домой, чтобы его там похоронили. И соседи, и окружающие с пониманием отнеслись к подобным хлопотам.

– Вот ведь молодцы! Не бросили, – одобряли одни.

– А куда ж деваться, не оставишь же на дороге человека, – добавляли другие.

– Остальным, может, и наплевать, а они – глянь! Хорошо воспитал их Гаврила, – завидовали третьи. И все как один удивлялись искренней заботе Сергея о покойном.

– Ведь лихоимец какой был!

– Всему свой срок наступает, вот и образумился парень.

– Говорят, он у отца работать стал, – удивлялась соседка Анисья.

– Побатрачишь, пожалуй, коли к балу дворцовому дело идет, – иронично заметил ее сын Филимон.

Вот так, в спешке, разговорах, пересудах да делах пролетели два дня. Ни Гаврила, ни Варвара не могли нарадоваться на Сергея. Все у него получалось, со всеми ладить стал и работы домашней не чурался. А как попросил отца в артель его взять, тот чуть не поперхнулся за столом, но, принимая во внимание его усердие и искренность просьбы, не отказал.

* * *

– Завтра работаем до полудни, а потом собираемся во дворец, – объявил Гаврила и, тяжело поднявшись из-за стола, направился в опочивальню.

Вероника захлопала в ладоши, Сергей от радости застучал ложкой по столу, наигрывая известную мелодию, а Евдоким поморщился.

Варвара с любовью смотрела на младших детей, которые обсуждали свои наряды и учили друг друга манерам поведения и правилам этикета при дворе. Только Евдоким безучастно слушал разговор брата и сестры.

– А ты чего ж молчишь? – спросила его мать.

– А чего мне? Я такой любви к этим сборищам не испытываю, – ответил он и, широко зевнув, отправился спать.

– Скучный он, – ответила Вероника.

– Тебе, смотрю, я всех веселей кажусь, – сказал Сергей и подмигнул ей.

– Да, ты и вправду лучше стал. Не знаю, отчего это? – она лукаво улыбнулась. В действие кольца она не верила, а предполагала, что братец ее влюбился, оттого и стал дюже сноровистым и покорным перед отцом.

Глава 3

Поздравить Гаврилу Юзова с таким успехом, как приглашение во дворец, пришли друзья и знакомые семьи. Одним из них был богатый купец, торговавший солью, Никанор Мордвинов, медлительный мужик с тяжелой поступью. У Никанора был сын Семен, одних лет с Евдокимом, который нынче служил в полку императорской гвардии.

Семен славился лихим нравом и смелым характером. Про него говорили, что сидеть в седле он научился раньше, чем стал ходить, и теперь почитался за лучшего наездника в полку. Не было ни одного жеребца, которого Семен не сумел бы объездить, а посему – и ни одного соратника, не уважающего его.

Всем он старался помочь, молодых обучить – не угрозами и насмешками, а кропотливыми объяснениями и примерами на собственном опыте. Юнцы только смотрели и удивлялись головокружительным скачкам и лихой езде Семена.

Когда ушел Семен в гвардию, затосковал Никанор и стал еще чаще заходить к Юзовым, делясь то бедами, то маленькими радостными событиями, о которых сообщал в своих письмах сын.

В один из таких дней, когда пришла очередная весточка от Семена, прослезился Никанор и стал изливать свою душу пред Гаврилой. Хотя и давно жил Никанор рядом, а знали о его прошлой жизни мало.

– Э-э-эх! Была б жива Матрена! Жена моя, покойница. Вот порадовалась бы за сыночка нашего! – роняя скупые мужские слезы в подставленный бокал с вином, говорил Никанор.

Гаврила вздохнул. Сергей, сидевший рядом, виновато спрятал глаза, но не ушел.

– Судьба-то, она у всех разная, Никанор. Ты уж не огорчайся, живи тем, что есть. Не мудрено, что и поговорке поверишь: «Бог дал, Бог взял». Ты уж сильно не печалься. Люди еще хлеще повидали, и то живут. Каждый мирится со своим горем-то, – успокаивал его Гаврила.

– Так-то оно так. Да тяжко на душе всякий раз, как вспомню, что не уберег, недосмотрел и вовремя слов хороших сказать не успел. Так и ушла на тот свет, не услышав от меня ничего доброго, – продолжал кручиниться Никанор.

– Ох, ты и меня засовестил совсем. Признаюсь, что и в моей жизни грешок был. Не поделили мы с братом своим наследства и, разругавшись, покинули друг друга. А теперь что? Вот, получил письмо от людей чужих. Помер браток, а так и не свиделись, – Гаврила тяжело вздохнул.

Никанор, видно, заинтересовался историей друга.

– А ты хоть узнавал об нем? Может, дети у него? Внуки? Ты хоть грехи замолить съездил бы. А может, и меня взял бы с собой. На Псковщине, говоришь, жил братец?

Гаврила кивнул.

– У меня там знакомые купцы живут.

– Я уже сам об этом подумал, – сказал Гаврила.

Они долго еще сидели за столом, изливая друг другу душу.

Гаврила вспоминал брата, а Никанор, от одиночества и незаживающей раны, разговорился до полуночи.

– Ох ты, батюшки! – стукнул себя кулаком по лбу Никанор, взглянув на часы. – Ты чего ж меня не гонишь? Вам ведь завтра во дворец, а я тут как перепелиха трещу! – он суетливо засобирался и, выглянув в окно, стукнул себя еще раз. Уже на пороге он обернулся и сказал:

– Ты ента… про меня-то не забудь, коли надумаешь на Псков двинуть. Ага?

– Конечно, Никанор, конечно, – Гаврила устало зевнул и потянулся.

В письме, автором которого был неизвестный писарь, сообщалось, что умершего Петра Юзова некому было и похоронить. Умер он на чужбине, не в родной стороне, и потому не сразу нашла скорбная весть семью его брата.

«За что пропал человек, никто не знает, – продолжалось письмо, – только вот схоронил я его в своей стороне и теперь пишу вам, чтоб знали, где ваш брат покоится. По делам торговым он здесь был, да что-то случилось у него. Все время какую-то женщину поминал, да не понял я ничего. Гаврилою тебя зовут, Петро говорил. Все прощения хотел у тебя попросить перед смертью, да не успел. Ты уж прости и прими от него оберег ваш родовой. Надеюсь, в целости он до вас дойдет».

* * *

…Сергей видел сон. Но вот какой, вспомнить не мог. Что-то приятное. Утром за столом он рассказал матери об этом.

– Это тебя перстень направляет. Ты сны свои запоминай и не делай людям зла. Вот тогда ты и станешь богатым и удачливым.

– А что ж дядька Петро не стал, удачливым? Ведь богат был, – спросил Сергей.

– Ох, сыночек, не знаю я. Еще покойный дед ваш, отец Гаврилы и Петра сказывал, чтоб осторожней они были. В жизни своей зла людям не чинили и сами добро делали, вот тогда и придут к ним богатство и почести. Молил он их об этом и перед смертью самой наказал так. Видно, не слишком Петро к заветам отцовым прислушался, раз помер так, что чужим людям пришлось хоронить. Спаси, Господи, и сохрани, – испуганно молилась Варвара.

– Да-а-а, – протянул Сергей. Варвара повернулась к сыну и торопливо заговорила, глядя ему в глаза.

– Запомни, сыночек, и ты! Учись на ошибках своих, а не на чужих! Не забывай, какой смертью погиб дядька. И тебя сия участь ждет, коли против законов Божьих жить станешь.

– Что ты, мама! – он отшатнулся от Варвары и удивленно посмотрел на нее. Тревога промелькнула в глазах женщины.

* * *

Сергей вспомнил свое первое знакомство с людьми высшего света, случившееся как раз на первой выставке картин.

Кое-кто из них был даже их придворных, но, если честно, они мало интересовались искусством и еще меньше теми, кто был не из их, светского круга, хотя, не желая обидеть Тобольского, вежливо общались с Юзовыми.

Не сразу он заметил, что Вероника привлекла к себе внимание двух молодых людей – Андрея Петковского, сына владельца бумажной мануфактуры, и Дмитрия Гладилина, высокообразованного юноши, преподававшего математику в придворной школе. Она совершенно растерялась от такого внимания и постоянно посматривала на Сергея, ища поддержки. Тот лишь подбадривал сестру:

– Держись, сестренка, и выбирай с умом. Не промахнись, – говорил он. Она только недоуменно пожимала плечами, но ослепительно улыбалась, оказываясь в приятном окружении молодых и красивых людей.

– А где отец? – спросил Сергей у Вероники. Та завертела головой, выискивая в зале крепкую фигуру отца.

– Не знаю, только вот тут был.

– Пойду поищу, – сказал Сергей и стал лавировать в плотной праздной толпе. Вдруг его кто-то остановил. Он развернулся и увидел перед собой пышно одетого молодого человека – того самого гонца, что недавно приезжал к ним в дом.

– Не батюшку своего, случаем, ищешь?

– Его самого, – заносчиво ответил Сергей, предчувствуя что-то. Гонец заметил в глазах юноши холодный блеск и рассмеялся. Взяв Юзова под руку, он отвел его в сторону и сказал вполголоса:

– У распорядителя двора он. Понравились Его Величеству отца твоего деревяшки.

– Ты говори, да не заговаривайся! – рассвирепел Сергей. – Ежели деревяшки они, что ж государь император в них нашел?

«Их, богатых, не поймешь», – вспомнил он присловье матери и пошел прочь, надеясь на лучшее. Прогуливаясь вдоль красивых и ухоженных аллей, он всматривался в лица, вслушивался в умные речи, подмечая изысканные туалеты.

Сам он одет был не хуже присутствующих. Уж отец с матерью постарались, чтобы на таком приеме, первом в их жизни и, возможно, последнем, их дети не стали поводом для насмешек.

Статная фигура Сергея была уже замечена несколькими прехорошенькими девицами. Они, встав в тесный кружок, издали наблюдали за ним, обсуждая достоинства молодого незнакомца.

– Да, ты права, – изрекла известная сплетница Лилия Ворон, – хорош, да видно не из высоких кругов. Раньше-то его не видно было.

– Я смотрю, богачи с тебя глаз не спускают, – вставила шпильку Катерина Величковская. – Так что уж лучше сама на него посмотри.

– Хватит, дамы, непристойно это, – раздался голос скромницы Зои, младшей сестры Кати Величковской.

Пока они так беседовали, их разговор невзначай услышала молодая княгиня Екатерина Лиговская. Девушка, воспитанная в строгих семейных традициях, впервые попала на бал и никак не могла вникнуть в эту безудержную атмосферу праздника. Она тоже заметила Сергея, когда тот разговаривал с гонцом.

Именно это лицо видела она в рождественские гадальные ночи.

И пропало вмиг волнение, возникшее из-за незнакомой роскошной обстановки императорского двора. Екатерина почему-то подумала, что придется ей с связать с этим незнакомцем свою судьбу. Тяжелую ли, сладкую ли? Уже не важно. Главное, что нашелся ее суженый, и пусть говорят про него девушки, что небогат и незнатен, она его полюбит.

А потом словно, устыдившись дум своих, она быстро покинула зал и вышла в сад. Ведь помолвлена уже! Как же так? Ну и что из того? Только ведь сердцу не прикажешь! А суженый ее, Мордвинов Семен, самим императором к себе приближенный. Только из-за Семенова положения и согласился на этот брак ее отец Кирилл Лиговской, один из продолжателей дворянского рода и знаменитой фамилии. Он даже из брачного союза дочери хотел побольше полезного выудить.

– Мало ли как судьба обернется, – говорил Кирилл дочери, – может, Семен и до самого канцлера дойдет, на худой конец, пусть его государь около себя держит, – уже за императора рассуждал Кирилл Лиговской.

– Как же так, папа? Вдруг другой мне наречен! – пыталась достучаться до глухого сердца отца Екатерина.

– А сколько его ждать-то, нареченного твоего? Годы ведь идут, ты уж заневестилась. Думаешь, не заметил я, как вы с Семеном в гляделки играли? Вот и пойми вас после этого, – Кирилл добродушно хохотнул, убеждая девушку в правильности своих слов.

* * *

«Вот судьба и обернулась, папа. А ты не верил», – размышляла Екатерина, стоя на открытой веранде.

Девушка глянула в сторону, и сердечко ее забилось так, что боялась она выдать себя чем-нибудь. Сергей стоял рядом, совсем рядом и, казалось, не замечал ее.

– Чудный вечер, не правда ли? – Екатерина даже голоса своего не узнала. Сергей обернулся. Его синие глаза прожигали насквозь. Екатерина чувствовала легкое волнение, шедшее от него. Если бы он сейчас подошел поближе и дотронулся до нее, она бы, наверное, потеряла разум.

– Да, – ответил он и подошел ближе, – странно, что вы заговорили со мной.

Екатерина в недоумении подняла брови и пристально смотрела на него, ожидая разгадки его слов.

– Не сочтите мои слова за нескромность… – начала она.

– Не о том я вел речь, – перебил он ее и посмотрел будто прямо в душу. Екатерине показалось, что он даже мысли ее читает, и потому она опустила глаза, только бы не выдать себя.