Цитаты из книги «Женский чеченский дневник»

изменилась. Ушла из нее какая-то торжественность, а вместе с ней – идея и благородство. Может быть, потому что она стала доступной, и люди перестали чувство

Она хорошо помнила дядю Вову – пятидесятилетнего салонного фотографа в Самаре. Подростком она часто приходила к нему в «Улыбку», дышала фотографией, погружалась в черно-белый мир лиц. На старой фотографии люди выходили не такими, как в жизни. Самые простые лица приобретали какой-то характер, может быть, даже благородство, как будто фотограф, накрывшись черным полотном, колдовал под ним, а та самая птичка, которую он выпускал из объектива, несла на своих крыльях некую высокую идею, отпечатывающуюся на лицах, ожидающих вспышки. Их глаза смотрели в объектив, но видели гораздо дальше него – за горизонтами, доступными только птичьему полету. Потом уже фотография изменил

Они оба – водитель и убежденный – затараторили на чеченском, сильно, с размахом жестикулируя. Дуло автомата постепенно опускалось под напором доводов водителя и, наконец, уставилось отверстием в землю. Водитель взял Наташу под локоть и повел к машине, подталкивая перед собой. Автомат не сопротивлялся. Обходя воронку, водитель обернулся и еще раз что-то громко проговорил, рубя воздух свободной рукой.

– Ты думаешь, мне не все равно, кто ты? – тихо, почти на ухо спросил ее человек, и крошка запрыгала в его бороде. – Мне просто нравится смотреть, как умирают… – Эй-эй-эй! Наташа оторвала взгляд от крошки. В их сторону со всех ног несся водитель. Он споткнулся у самой воронки, притормозил, оббежал ее по краю и, не сбавляя скорости, втиснулся между автоматом и Наташей.

казалась ей единственным реальным предметом в том мире, который она собиралась покинуть. Последней крупинкой жизни. Последней картинкой. Последним кадром, который она не сможет снять. На нее вдруг навалилась усталость, Наташа поняла, что не хочет ничего говорить. Она не стала бы убеждать дуло автомата, запихивать в него просьбы, свернутые трубочкой для убедительности, даже если бы к ней вернулся дар речи.

Мужчина приблизил к ней лицо. В бороде застряла крошка хлеба. Наташины зрачки зафиксировали ее и остановились на ней. Она перестала водить глазами в стороны, надеясь увидеть кого-нибудь спешащего ей на помощь. Она больше не видела ничего, кроме этой хлебной крошки, которая заслонила собой действительность.

Встань лучше сюда, – он развернул ее и подтолкнул к воронке. Теперь она стояла лицом к кирпичной стене. Когда из автомата вылетит ее очередь, Наташа упадет прямо в воронку – свою просторную могилу.

Мужчина схватил ее за ворот куртки. В нос ударил едкий запах его подмышек. – Отпусти! Ее кроссовки поднимали оранжевую пыль, когда он волок ее к уцелевшему фрагменту стены. – Помогите! Помогите! – закричала она. – Заткнись. Здесь никого нет. Встань сюда! Он толкнул ее, и она ударилась спиной о стену. Прижала к себе фотоаппарат. Хотела что-то сказать. Так много мыслей сейчас билось в ее голове. Мозг производил их с бешеной скоростью, и все они были очень убедительными, достаточно убедительными для того, чтобы разубедить самого убежденного человека. Нужно было только произнести их вслух. Она открыла рот, но из него не вышло не звука. Как будто молчание заткнуло его своим кулаком. Слова не выталкивались из горла, а мысли готовы были разорвать голову, вылететь на волю и упорхнуть подальше – туда, где их не сможет засосать в себя дуло автомата.

– И как твой журнал называется? ФСБ? – он не хотел ее слышать. Он уже знал, откуда она, еще не задав ей ни одного вопроса. С ним невозможно договориться, сразу поняла Наташа. Убеждать его не было смысла – он был уже убежден. Она снова поискала глазами водителя. Ни души. Только пустая машина стоит на обочине. Мужчина немного отступил, поднял автомат и направил его дулом в объектив фотоаппарата, висящего у нее на шее. – Уберите свой автомат. Вы можете разбить объектив, а другого у меня нет. Один только что по дороге разбила. И денег на покупку нового тоже нет, – она попыталась в очередной раз включить дурочку, раньше это всегда срабатывало. Дурочка не понимает, что ее хотят расстрелять. Совесть у дурочки настолько чиста, что и мысль о расстреле не приходит ей в голову. Попугали, мужчина, и хватит… Только улыбнуться по-дурацки у нее не получилось. Уголки рта разошлись в стороны, как будто за них кто-то потянул.

– Я – журналист, – сказала она и поискала глазами водителя. Руку сжала в кулак и спрятала в кармане куртки – движение это было непроизвольным, бывшим ее привычкой, наверное, с самого детства, но она начала его замечать только в старших классах школы, когда, волнуясь, выходила к доске. – Тебя ФСБ сюда прислала. Ты – шпионка, – цедил он, почти не разжимая зубов. – Что ты тут вынюхиваешь? А? Отвечай! – Я вам уже ответила, я – журналист, снимаю для журнала, – повторила она, и ей показалось, что за своим спокойным тоном ей удалось спрятать страх.