– Кому важно? – издевательски поинтересовался он. – Мы – рейдеры, охрана, речники и просто жители этого района – в подавляющем большинстве не являемся гражданами вашей замечательной Варшавы. Нас держат за второй сорт и не разрешают элементарных вещей – вроде покупки в магазине. Это именно та самая правильная власть, которую сейчас собрались свергать. Помнится, полиция города вместе с промполицией, вами, глубокоуважаемый пан Латковский, возглавляемой, радостно била в прошлом году вполне мирную демонстрацию граждан, ратовавших о равной оплате труда не только католиков, но и остальных. Вы серьезно надеетесь на то, что мы для нее будем что-то делать? Да пусть вас всех передавят, нам-то какая разница?

– Будет разница, и большая. Тут еще и инквизиция замешана. Эти с повязками в ней работают. Тут скоро костры разжигать начнут.

– Да никуда они не денутся. Что с инквизицией, что без, будете продавать уголь в Зону. Все равно без него не проживете. Цены поднимут? Так и на продовольствие поднимут. А будут выкобениваться, из Славянска спустятся очень злые парни. Тут к вам уже не братья по вере, а вся Зона наведается, и ноги из жопы повыдерут. А то вы не знаете, как вас любят.

– Вот именно, что знаю. Полгорода спалят сначала эти, потом вторую половину еще дополнительно те. Хорошо ли наше правительство и законы или нет, но это мой город. Лучше давить сейчас, пока до большой крови не дошло. Всем будет лучше. Так что давай договоримся. Со мной еще можно, с инквизицией не удастся. Что ты хочешь?

– Интересный вопрос, – задумчиво протянул Рафик. – Я тут посоветуюсь с другими и перезвоню. Это будет не слишком долго, время дорого – я помню. – И он отключился.

Тадеуш сунул мне телефон и заорал на столпившихся вокруг. Я оглянулся на Дашу. Она тут же начала вполголоса переводить, причем, очень похоже, дословно. Через слово шло ругательство.

– Что смотрите, сучьи дети? Желаете подождать, пока Кеслевский начнет всех на кол сажать за опоздание в церковь? Или думаете отсидеться? Всех нас на карьер с киркой отправят. Собрать женщин, детей и всех парней младше пятнадцати лет и в дома к Ходецким и ко мне. Вместе есть шанс отбиться. Нечего добро жалеть. Если нас перебьют, все равно на том свете не понадобится, а нет – наживем новое. – Говорил он напористо, рубя воздух рукой. – Остальные взяли оружие и собрались здесь через десять минут. Ты, и ты, – тыкал он пальцем, – пригнать свои грузовики. Ты – тащи сюда свой гранатомет, а ты – пулемет из сарая. Вы что думаете, я не знаю, у кого что имеется? Всех касается. Наши жизни теперь зависят от этого. Пойдем к правительственному кварталу. Там еще стреляют, попробуем ударить этим скотам в спину. Нет, будем уходить за Дунай. В промзоне у меня триста вооруженных парней – тоже шанс. Без заводов городу не выжить. Все. Нечего смотреть – по домам. Еды возьмите, – прокричал он в спины расходящимся.

Он плюхнулся на ступеньки возле меня и скривился, потирая ребра.

– Люди все равно, что стадо. Так и будут стоять и балаболить, пока команду не услышат. Так это еще приличные специалисты с мозгами и руками, в нашем квартале только такие живут.

– А остальные с удовольствием пограбят, независимо от власти, как только возможность появится, – пробурчал Павел.

– Других нам эльфы не выдали, – усмехнулся Тадеуш.

Завибрировал телефон.

– Да.

– Живой, – сказала Черепаха на Языке, – ты как там?

– Нормально, развлекаюсь, – отвечаю, глядя на настороженные лица людей, прислушивающихся к непонятному разговору. – Совершенно не собираюсь проявлять героизм. Мне что те, что эти под хвост.

– Вот и хорошо. Можешь дать ориентиры, где находишься?

– Это совсем просто. Прямо от моста пять перекрестков. На шестом направо. На третьем перекрестке смотришь по сторонам и видишь несколько кирпичных двухэтажных домов. Перед тем, где у входа сидят каменные зверюги, отдаленно напоминающие львов, стоит грузовик, возле него лежит труп, а рядом несколько человек. Возле соседнего еще четыре покойника и я с компанией.

– Пошли кого-нибудь с тряпкой на грузовик, пусть помашет…

– Анджей, – посмотрел я на парня, – большая просьба, возьми вот это, – сунул ему камуфляжную куртку одного из погибших, – прикрепи к какой-нибудь палке, залезь в кузов и помаши.

Он вместе со всей остальной компанией посмотрел на меня с недоумением.

– Надо Анджей, потом объясню.

Парень молча взял куртку и полез в кузов.

– А теперь слушай внимательно, – переходя на русский, сказала в трубке Черепаха. – Нам не нужны проблемы с Кулаком. Твоя задача охранять Дашу.

Та фыркнула рядом.

– Надо будет, – явно услышав, ответила Черепаха, – свяжи и сядь сверху. Короче, пусть все горит и взрывается, но ты ее вытащишь. Понял?

– Да.

– Можешь передать телефон Тадеушу.

Тот торопливо выхватил из рук артефакт.

– Я слушаю.

– Значит так, – заговорил Рафик. – Мы твоих полисов предупредим, мост возьмем. Пристань пассажирскую тоже. Грузовую и так контролируем. В город не пойдем, разбирайтесь сами. – Рафик сделал паузу и начал излагать требования: – Что мы тут коллективно решили… С момента, как мы начинаем, все воюющие на твоей стороне считаются мобилизованными в промполицию. Раненые и семьи погибших получают компенсацию, как по закону для ваших положено. Лечение за счет города. Трофеи наши и возврату не подлежат. На войне разные случайности бывают, и, если кого по ходу лишнего пришибем или что нужное поломаем, считай, что амнистия объявлена заранее. Да, и когда все кончится и можно дембельнуться, будешь решать сам, но против городских нас можешь даже не пытаться применять, все равно не пойдем. Только охрана объектов. Основной пункт требований – отмена любой дискриминации при приеме на работу и в оплате по религиозному признаку, и еще – представитель от речников в вашем городском совете.

– Я не могу обещать отмену законов. Это не только от меня зависит, но сделаю все возможное.

– Это хорошо, что ты не обещаешь, – после паузы сказал Рафик. – Мы тут слегка поспорили, и решили, что если сразу согласишься, забить на тебя болт. Но стараться тебе придется, будут обидевшиеся лично на тебя. А теперь верни телефон Живому.

– Ага! – радостно сказал он, когда я взял трубку. – Живой, встань на грузовик и руку подними.

Я сделал, как он велел.

– Есть. Он тебя видит, – радостно заорал он.

– А теперь отбери у Даши «Говорилку», дай ей по шее, чтобы в другой раз не брала без спросу, и объясни пану Латковскому что к чему. Будет ему наводчик и разведчик на ночь. Днем слишком опасно. Ну, все. Мы начинаем.

Со стороны реки разом ударили несколько крупнокалиберных пулеметов. Потом заработало не меньше трех минометов.

– Интересно, – глядя в ту сторону, сказал пан Тадеуш. – Это вот бухнуло не меньше чем из восьмидесятидвухмиллиметровки, а может, и больше. Ничего такого мы про речников не знали. А ведь это прямая обязанность нашего подразделения. Неприятно будет, если они на меня всерьез захотят обидеться. Ладно, – поворачиваясь ко мне, заявил он. – Что ты мне должен объяснить про разведчика?

В дом набилось около сотни людей, все хотели быть рядом со своими, даже если приходилось сидеть буквально на головах. Дом, конечно, не маленький, но на такое количество народа не рассчитан. Часть пришлось размещать в хозяйственных пристройках и утрамбовывать в подвал. Из всей этой толпы только девять способны отстреливаться. И то все молодые пацаны, оставленные Тадеушем, плюс Даша, которую я держал возле себя. Мы сидели и просто ждали неизвестно чего. Высовываться было глупо. Во всех концах города шла то прекращающаяся, то вновь разгорающаяся стрельба. Кто в кого палил из окон, разобраться было невозможно. Город напоминал слоеный пирог, где без всякой координации в соседних домах сидели враги.

Несколько раз мимо пробегали люди непонятной принадлежности, то ли бандиты, ищущие чем поживиться, то ли красно-белые, то ли законная власть. О чем они говорили и на каком языке, не слышно даже мне, а выяснять совершенно желания не было. Пусть бегут, куда хотят.

Иногда меня вызывал Рафик и интересовался делами. Мост они взяли без особых потерь. Охрана не ждала атаки из портового района. Речники пропустили в город разъяренную промполицию в количестве трехсот бойцов, у которой на вооружении оказались два бельгийских танка «Скорпион» и парочка стодвадцатимиллиметровых минометов. Любые баррикады они прошибали и расстреливали сопротивляющихся моментально. Красно-белых вообще в плен не брали. В самом начале пан Латковский занял молодецким ударом телефонную станцию. Летчик провел его по улицам без соприкосновения с противником. Когда телефоны заработали, выяснилось, что у городского арсенала красно-белые расстреляли нескольких пленных прямо на глазах отказавшихся сдаться. Тут уже их готовы были грызть даже зубами.

Потом французы сожгли оба танка гранатометами из засады, и стороны засели в домах, обстреливая друг друга. Только к полицейским присоединялось все больше местных, а неудавшиеся путчисты, попытавшиеся прорваться к реке, были встречены плотным огнем. Решающего перевеса нет ни у кого, но расчет был взять власть быстро. Теперь французы серьезно подумывали выйти из непредсказуемой драки и начали переговоры. В обмен на пропуск они были согласны оставить оружие и неудачных союзников.

Хорошие новости я сразу доводил до общего сведения, и настроение в доме было на удивление веселым.

Уже под утро доблестная охрана, сторожившая въезд, сдуру обстреляла несколько машин с молниями на кузовах. Они моментально остановились, и на землю посыпались, занимая оборону, несколько десятков французов. Вели они себя как опытные бойцы, зря не суетились и обоих малолеток срезали моментально.

В переулок въехал грузовик, в открытом кузове его стояла двадцатимиллиметровая зенитная пушка, из нее тут же открыли огонь по нашему дому. Закричали от испуга дети, и я, под грохот вылетающих стекол и под летающими кусками кирпичной крошки, торопливо забился в угол, вызывая Рафика. Через минуту раздался свист мины, и она разорвалась метрах в трехстах от атакующих. Вторая легла совсем близко к соседнему дому, из окон во все стороны полетели разные обломки, и его изрядно перекосило.

– Правильно, что сначала об амнистии попросили, – азартно закричал Анджей, размазывая по лицу кровь от попавших осколков стекла. – С такой стрельбой они полгорода развалят!

Все-таки третьим выстрелом минометчики угодили рядом с грузовиком, и он медленно опрокинулся на бок. Один из зенитчиков вылетел прямо под борт и дико кричал, придавленный.

– К окнам! – скомандовал я, открывая огонь по подбегающим французам. Рядом нестройно поддержали еще несколько стволов. Оставив двоих лежать, атакующие откатились. Один, без сомнения, мой. Тут прилетела очередная мина и упала точно между нами и французами, так что осколки забарабанили по стене дома, и только чудом никого не зацепило. Французам, похоже, досталось, но тоже не слишком сильно. Я поспешно начал упрашивать прекратить огонь. «Как хочешь», – недовольно ответили с реки и замолчали.

Я лег у стены возле очень удачной дырки и, не высовывая винтовку наружу, посмотрел в оптический прицел. На таком расстоянии работать одно удовольствие. Сначала снял перебегающего бойца, потом застрелил возящегося у грузовика. Они быстро поняли, что работает снайпер, и начали обстреливать дом, но засечь меня не могли, и я еще двоих положил при попытке установить пулемет. Видимо, французы поняли, что так просто нас не достать, и стали отходить. На прощанье я попал в ногу еще одному. Его подхватили товарищи и затащили за угол. Добивать раненого не пытался – не пристало воину стрелять в беспомощного.

Со второго этажа радостно закричали:

– Они уходят.

В наступившей тишине хорошо слышно, как завелись двигатели и одна за другой под прикрытием домов тронулись машины.

Все это заняло очень немного времени. Буквально десять минут – и все закончилось. Результаты столкновения крайне неприятные. У нас трое убитых сразу, еще одному оторвало руку. Две женщины, находившиеся на втором этаже, тоже погибли от ран. Многих изрядно побило обломками кирпичей, но тяжелораненых больше не было.

Из еще вечером симпатичного особнячка наш дом превратился в мрачное здание с выбитыми окнами и множеством дырок в стенах. Про мебель вообще и говорить не стоит – сплошные обломки. Мы еще крайне удачно отделались. Если бы не поддержка минометов, уделали бы французы наше детское ополчение и закидали помещение гранатами.

Приказав внимательно наблюдать за окрестностями, я взял троих ребят и отправился осматривать место боя. Рефлексы в меня вбиты на совесть. Оставить трофейное оружие ржаветь – это надо умом тронуться.

От зенитки толку явно никакого – грузовик крайне неудачно упал, искорежив ее ствол и механизмы наведения. В принципе, починить можно, но нет времени и нет места. Сама машина тоже превратилась в хлам, побитая осколками. Вдобавок бак пробило, и бензин вытек. Как взрыва не произошло – выше моего разумения.

От убитых пулеметчиков достался бельгийский пулемет. Заряжался он из металлической ленты на двести патронов. Одна уже была вставлена, а вторая заботливо приготовлена для работы. На пятерых оставшихся в строю, не считая меня и Даши, огневая мощь была могуча, вот только бельгийский пулемет я держал в руках вообще в первый раз.

Пришлось с умным видом начать изучать. Очень много оказалось дополнительных причиндалов – сменный ствол, крепления для оптического и ночного прицела, правда, при полном отсутствии таковых. Я даже перерыл по новой сумки пулеметчиков, в надежде найти еще чего интересного, но обломался. Никаких особых проблем при разборке-сборке не появилось. Можно и дальше воевать.

Подошла Даша и присела рядом, разглядывая добытые трофеи. Она взяла в руки один из автоматов.

– Болгарский, – сказала она, разглядывая его, и кинула назад в кучу.

– Э?..

– Да маркировка у него другая, – пояснила специалист по продаже оружия. – А так один хрен. Сделано по той же технологии, из тех же материалов и по одному общему стандарту. Многие думают, что старые советские или российские лучше, но в Америке как раз неплохо берут болгарский. Так говорят, – пояснила она. – У нас все идет.

– Мне почему-то кажется, что ты должна лежать на крыше и зорко смотреть по сторонам.

– Я и лежала, – сообщила она. – Пока вы там шарились, честно несла охрану. Теперь меня подменили сразу двое.

Я невольно скривился, вспоминая предыдущих охраняльщиков.

– Пусть привыкают, – немедленно ответила она, явно обратив внимание на гримасу, – а если кого увидят, сначала крикнут.

Даша посидела, глядя на то, как я собираю пулемет.

– Слушай, я уже поняла, что ты чистишь только своих крестников. Оружие и ценности вроде нормально, но вот зачем ты тащишь всякую ерунду? – Она ткнула пальцем в груду сложенного на утащенном из грузовика брезенте добра. – На черта тебе столько часов? Ну, были бы еще новые, а то явно ношеные и поцарапанные…

– Во-первых, импортная фирма. Франция! А во-вторых, если надеть на обе руки несколько пар часов, – серьезно сообщил я, – марсианский песчаный червь никогда не кинется. Он тиканья пугается.

– Это из книги какой-то? – после паузы спросила Даша.

– Не какой-то, а из Стругацких, про светлый Полдень, – закрывая крышку ствольной коробки, наставительно сообщил я. – Эту твою классику про разных Плюшкиных я не проходил, но поскольку мы бороздим пыльные тропинки далеких планет, надо знать, как бороться с разными чудовищами.

– А серьезно?

– А если серьезно… Что ты, собственно, знаешь обо мне?

– Ну, что все знают. У вас целый поселок имеется где-то в глубине Дикого поля. А теперь ищете возможность расселиться, а также пути по рекам, чтобы через опасные места не ходить. Мы за этим и идем. А что, не так?

– Так. Только здесь есть интересный момент. Поселок в глубине и очень далеко. У нас нет контакта с Зонами. Ничего с Земли достать не можем. Прекрасно обходимся собственным кустарным производством, но то, что для тебя ерунда, для нас стоящая вещь. Не продать – вид не тот, а, например, подарить.

– Да уж, некоторые ваши кустарные вещи очень даже больших денег стоят.

– Ну и какое количество «Ткани» может изготовить поселок вручную? И так далее по списку. Так что если с неба упало, надо брать все, вплоть до булавок. Мы, деревенские, в отличие от вас городских, собираем все, что может пригодиться. Ценим даже гнутые гвозди и, как это ни странно звучит, бизоний помет. Если высушить, прекрасно горит.

– Почему тогда не взять остальное? Ты ж отдал ребятам трофеи с троих. А мне «Вепря» с водилы.

– А об этом мы говорили еще на барже. Есть определенные нормы, или мораль, если хочешь. Я убил врага в бою – его добро мой законный трофей. Все остальное делится на отряд. Тем более, если нельзя определить, кто застрелил, или если найдено после боя. Тут у нас формула специальная имеется. Какой процент командиру, какой за правильные действия, принесшие победу, или за помощь раненому. Кстати, раненым и семьям убитых тоже особая доля. И не важно, что вы об этих правилах не знаете. Я знаю, и этого вполне достаточно. Нарушая правила, можно испортить свою… э… карму. Знаешь, что это такое?

– Приблизительно. Последствия и воздаяние за прожитую жизнь.

– Ну, что-то вроде. А точно только философы знают. Вот я ее себе и порчу, нарушая добровольно принятые на себя обязательства.

– Тогда ты должен был получить еще долю как командир! – радостно сказала Даша.