– Из-за родителей моих, которых я не знала. Истинная моя матушка, рожала меня не в поместье, где с отцом моим жила, а у своей тётки в соседнем владении. Родила она легко, без тягостных последствий, и батюшка уже на следующий день решил забрать её обратно. Ехали они зимним лесом и встретились им дорожные грабители. Те пограбили их, взяли всё, что смогли, матушку с отцом не пощадили, забили до смерти, да потопили в проруби. А тут уж крепостные мужики подоспели и меня отстояли. Неделю крестьянка меня выхаживала, кормила своим молоком. А уж потом матушкина тётка к себе забрала и записала в приёмные дочери. Я от неё умирающей эту тайну узнала, и клятву ей принесла, что ни в жизнь не забуду о родителях своих невинно убиенных и фамилию отца сберегу. На следующий день, как тетушку схоронили, супруг её и сын, подобрали мне вещи, самые надобные, завернули их в узел и за воротами меня оставили. Побродила я тогда по свету. У кого только горничной не служила. Вышла замуж, да мальчика родила.

– Что же у тебя и сын есть? – всё больше поражалась услышанному Анфиса Афанасьевна, – Где же он теперь?

– Нет его. И Алексей Лукич, муж мой, рано в иной мир отправился. Заболел тяжко. А от него видно и Николушка, сынок, захворал. Он заразился, а мне ничего… Чудно в этом мире всё. Лечила я его, из сил выбивалась, себя не жалела ни вот столечко, а всё одно, и он не остался со мной… Десяти годков ещё не было. Андрей поди помнит его. Он Николушку в гимназии словесности учил.

– Как же ты несчастлива, в самом деле, Поля, – огорчённо произнесла Смыковская, – когда бы хоть что-нибудь случилась с моими мальчиками, я бы верно с ума сошла или руки к себе приложила.

– И я в ту пору, словно с ума сошла. Чего только с собой не творила, бывало целыми ночами думала, какое ещё убийство над собой совершить, что бы уже наверное, без возврата, да всё не выходило. Андрей неведомым образом, всякий раз подле меня оказывался и смерть мою отводил. А после и жениться пожелал. Я то о себе давно позабыла. Он пожелал. Я отчего то согласие дала.

За окнами послышались негромкие разговоры, необъяснимый шум, возня. Затем постучал кто-то в тяжелую входную дверь.

– Антон наконец! – воскликнула Анфиса Афанасьевна, легко и скоро вскочив с дивана.

– Постой, удерживая её за руку, настороженно прошептала Полина Евсеевна, – чужие там, не он.

Смыковская остановилась, прислушиваясь к голосам за дверью.

– Фёдор! – отступив медленно назад, позвала она.

Перед ней появился Катин муж, служивший им так же давно, рябой, широкоплечий и низкорослый.

– Здесь я барыня, – откликнулся он.

– Отвори-ка братец, дверь, да погляди, кто пожаловал.

– Тяжело шагая, Фёдор подошёл к двери, прислонил к ней ухо, чтобы сперва послушать, что там на улице делается, и лишь затем, отодвинул засов и открыл.

На крыльце ждал седой, щуплый старик, несмело войдя в гостиную из темноты и не оглядевшись, он поклонился низко сначала угрюмому Фёдору, потом одной и другой барыням.

Анфиса Афанасьевна сразу признала его. Это был человек с завода, служивший сторожем уже много лет, ещё у прежнего владельца.

– Аверьян, – тот час спросила она.

– Добро вам здравствовать, – поклонившись ещё раз, произнес старик.

– А завод что же, без присмотра оставил? – недоумевала Смыковская.

– Как же это можно без присмотра? Без присмотра никогда не бросил бы. Сын мой там, Никифор, глядит, что бы всё ладно было. Строго глядит.

Полина Евсеевна всё это время напряжённо молчала, с трудом унимая странную дрожь в холодных руках.

– Так вот значит, – суетливо огляделся старик, – надо бы барина в дом занести.

Услышав слова сторожа, Еспетова встала с дивана, побледнела и пошатнулась.

– Да о чём ты Аверьян, какого барина? Право чудно так говоришь и сути не разобрать, – всё так же растерянно сказала Анфиса Афанасьевна.

– Обыкновенного барина, – удивляясь её непонятливости, объяснил старик, – моего хозяина, а вашего стало быть супруга.

Смыковская обернулась к Полине Евсеевне. Недоумение её сменилось вначале едва заметной улыбкой, будто она решила, что с ней глупо и неинтересно шутят, а после ужасом и страхом.

– Где он теперь? Жив? – набравшись сил, спросила Еспетова.

– Живой ещё, – ответил Аверьян и обернувшись, указал рукой на дверь, – там он, на улице лежит. Мы с Маркелом, меньшим сыном моим, насилу донесли его.

Полина Евсеевна метнулась к двери и распахнув её настежь, выбежала на улицу. За ней бросилась и Анфиса Афанасьевна, после подоспели Аверьян с Фёдором.

Увидев Антона Андреевича на земле, окровавленного и лишенного сознания, Еспетова замерла и чувствуя, как всё в ней слабеет, медленно опустилась рядом с ним на колени. Однако Смыковская тут же подняла её, обхватив за плечи.

– Ну, что же ты, милая, что ты, возвращайся в дом, – приговаривала она, отводя Полину в сторону.

На улицу высыпали Катя, Дарья Аполинарьевна, и сразу же за ними Анна Антоновна.

– Что же это делается?! Да что же это?! – причитали в два голоса няня и служанка, оббегая почти мертвого Антона Андреевича, и чуть не сталкиваясь друг с другом. Анна Антоновна же, совершенно испуганная всем происходящим, стояла не шевелясь, лишь изредка вытирая крупные слёзы, текущие по щекам.

– Оставьте ваши истерики! До них ли теперь? – прикрикнула Смыковская на галдящих женщин, – Катя! Беги за доктором! Да скорее, слышишь! Скорее! Скажи ему Анфиса Афанасьевна просили непременно прибыть и без промедления.

– Это что же, к господину Клюквину? В Скворцовый переулок? – переспросила Катя.

– Да, да! К нему! Ну зачем же ты ещё здесь? Скорее нужно! – негодовала Смыковская, – Дарья, а ты уведи Анну Антоновну! Незачем ей здесь. Фёдор! Что же ты глядишь, болван! Бери осторожно барина, да неси его в дом. Маркел! Голубчик, помоги ему…

Со всей аккуратностью, какая только была возможна, Фёдор и Маркел приподняли Антона Андреевича с земли. Смыковский застонал тяжело, ресницы его вздрогнули, но глаза так и не раскрылись. Молча переглянувшись, Фёдор и Маркел, с барином на руках, направились в дом.

Антона Андреевича уложили на диван в гостиной. Он был совсем не похож на себя. Всегда отличавшаяся лоском, и со вкусом подобранная, одежда его, теперь оказалась изодрана в клочья и вся сплошь перепачкана дорожной пылью и грязью. Правая рука бессильно свисала вниз, левая, вяло сжатая в кулак, лежала на груди. По вискам и по шее, извилистыми струйками стекала темная кровь, ударяясь об пол, густыми частыми каплями. Прежде непременно гладковыбритое и даже моложавое лицо, затянулось мелкими морщинами и оттого казалось постаревшим на много лет.

Заметив, что Смыковский шевелит губами, будто произнося что-то, совсем тихо, Анфиса Афанасьевна склонилась над ним, и явственно услышала только одно, повторяющееся слово «Нехристь»

– Что же это, в самом деле, – спросила она, – и отчего доктора всё нет…

К Антону Андреевичу приблизился несмело Аверьян.

– Должно быть напали на барина, – предположил он, – вон как искалечили то всего… Ах страдалец, какие муки принимает…

– Кто же мог напасть? – сквозь слёзы произнесла потеряно Полина Евсеевна, – Грабители?

– Я сам не видал, – развёл руками Аверьян, – пришли ко мне сыновья, молока принесли, хлеба, пришли и говорят дескать бежим батька скорее, на улице хозяин твой лежит, вроде помирает.

– А ты Маркел, никого не видел? Не приметил ли чего? – спросила Анфиса Афанасьевна.

Маркел заметил взгляды, обращённые к нему, смутился, пожал плечами и опустил молча голову.

– Маркелка! – зашипел старик, – а ну соображай кого видал! А может и вовсе, это вы с Никишкой сами то и покалечили барина? Отвечай!

Маркел тут же поднял голову и закивал ею в разные стороны.

– Нет, нет, – твердил он испуганно, – да что ты, батя, когда мы барина увидели, он уж вот такой, как сейчас был, а за углом тень мелькнула и пропала совсем.

– Не врёт, – махнув рукой и отвернувшись от сына, сказал облегченно Аверьян, – я его шельму знаю, он всякий раз, когда лукавит, весь наружностью белеет и в глаза мне страшится поглядеть. Стало быть другой душегубец такое греховное дело сотворил.

Полина Евсеевна подошла к Смыковскому ближе.

– Не могу понять, – сказала она, стараясь сдерживать тот сумасшедший страх, который постепенно заполнял ее всю, – чем заслужил Антон Андреевич такое испытание, за что он так Богом наказан? Или нет его вовсе, Бога-то?

Аверьян окинул ее презрительным взглядом, отошел чуть в сторону и перекрестился.

– Пойдём мы барыня, – сказал он, подталкивая вперед сына.

– Ступайте. Вот-вот доктор появиться. Здесь лишних не нужно, – ответила Смыковская.

Старик поклонился ещё раз, сам не зная кому, словно всем разом, и ухватив Маркела за руку, ушёл. Фёдор молча закрыл за ним дверь и вернулся в гостиную.

– Как бы не преставился в самом деле супруг мой, как жить тогда стану, с тремя то детьми, – вздохнула Анфиса Афанасьевна, обращаясь к Еспетовой, но та молчала.

– Поля? Ты слышишь? – громко позвала Смыковская.

Полина Евсеевна обернулась к ней.

– Я спрашиваю, голубушка, как ты полагаешь, умрёт он или всё же нет?

Полина Евсеевна ответила не сразу, она как-будто задумалась о чем-то слишком глубоко и не смогла тут же оставить свои мысли.

– Нет, он не умрет, – твердо произнесла она, – разве он способен поступить с нами так страшно. Я совсем забыла….Я сейчас! Я скоро! – добавила она, неожиданно рванувшись к двери и выбежав на улицу.

– Куда же она? Неужто разума лишилась в довершении ко всему? И отчего до сей поры нет здесь врача? Право, силы кончились его ожидать, – рассердилась Смыковская.

Когда Полина Евсеевна оказалась за дверью, на крыльце, старик Аверьян с сыном, были уже далеко от дома Смыковских, еще немного, и они окончательно скрылись бы в ночной тьме. Испугавшись этого, Еспетова крикнула:

– Маркел! – очень громко, как только могла.

Маркел оглянулся, вслед за ним повернулся и старик.

– Подождите, прошу вас! Не уходите! – кричала Полина Евсеевна, и увидев, что они остановились, она сама бросилась к ним.

– Я так боялась, что вы уйдете, – говорила она, задыхаясь, то сторожу, то его сыну, – уйдете совсем, и я уж более не увижу вас.

Маркел удивленно переглянулся с отцом.

– А зачем мы вам, барыня, понадобились? – настороженно спросил Аверьян, – мы уж свое отслужили, и рассказали то, о чем самим известно. Так, чего ж ещё?

– Я отблагодарить вас хотела. Только это, и более ничего.

Отец и сын вновь посмотрели друг на друга.

– Наличными средствами я не располагаю, – продолжала Еспетова, – всеми расходами занимаются Антон Андреевич с супругой, оттого и деньги у них, мне они без надобности. Однако кое-что из ценного, я все же имею. То, что сделали вы сегодня, что жизнь Антону Андреевичу сберегли, я забыть до конца своих дней не смогу, и оттого, благодарность свою выражаю вот этим…

Полина Евсеевна сняла два кольца, с одной и с другой руки, и протянула их старику.

– Это резное, тебе Аверьян, а это, потоньше, но с камнем, твое Маркел, ну берите же, отныне вы им полные хозяева.

Аверьян, без промедления, не дожидаясь уговоров, ухватил цепко оба кольца и спрятал их в свой карман.

– Благодарствую, – сказал он и принялся кланяться, подтолкнув сына, Маркел поклонился вслед за ним и еще ниже.

Полина Евсеевна улыбалась радостно, довольная своим поступком.

– Да, но я ведь про Никифора позабыла, – произнесла вдруг она, – Так пожалуй, не правильно будет, он тоже вместе с Маркелом, нашел Антона Андреевича, вот только, что же мне подарить ему?

Еспетова взглянула на свои руки.

– Из колец осталось только обручальное, – огорченно сказала она. – Впрочем, у меня же есть еще крестик нательный, золотой.

Приподняв волнистые темные волосы, уложенные в пышную прическу, Полина Евсеевна решительно сняла с шеи крестик на цепочке, и протянула его старику.

– Вот, возьми, Аверьян, только непременно отдай его Никифору, такая моя воля, исполни ее.

Аверьян спрятал крестик так же скоро, как и кольца.

– Зря вы так барыня, – то ли с жалостью, то ли с укоризной, сказал Маркел, – не к добру это, крест с себя снимать. Теперь должно быть несчастье узнаете.

– Я Маркел, сегодня веру свою потеряла, да и несчастье давно уж за плечами моими стоит, как приметило меня, так и не отступает, и кажется, я даже привыкла к нему.

В последний раз, с тоской посмотрев на Аверьяна и сына его, Полина Евсеевна, затем повернулась, и медленно пошла к дому.

– А барыня то кажется, даже слишком о чужом муже тревожиться, – хитро улыбаясь, прошептал старик, когда Еспетова была уже довольно далеко, – Гляди-ка, последнее с себя отдала.

– Чудная… – задумчиво произнес Маркел, разглядывая исчезающие в темноте, тонкие очертания Еспетовой.

III.

Войдя в дом, Еспетова, первым делом увидела господина Клюквина, осматривающего Антона Андреевича. Рядом, заламывая руки, из стороны в сторону расхаживала Анфиса Афанасьевна. Тут же была и Катя, не останавливаясь ни на минуту, она проворно подавала доктору, то горячую воду в кувшине, то фарфоровый таз, то чистые полотенца.

Доктор производил осмотр молча, лицо его, напряженное и хмурое, выражало кажется, одну только безнадежность.

Случайно переведя взгляд, Полина Евсеевна заметила в углу, скромно сидящего на шелковой подушке кресла, священника, отца Якова.

Священнослужитель был невероятно грузен, именно от грузности своей, дышал тяжело и даже порою со свистом, носил черную редкую бороду, лежащую клинышком на животе, и при всех обстоятельствах, не выпускал из рук, изрядно потертую Библию. Тускло-серые глаза его, почти всегда были устремлены вверх, то ли от неустанной молитвы, то ли от продолжительных ежедневных размышлений. И хотя многие в округе считали его невероятно добрым и ранимым человеком, что и в самом деле было так, состояние Полины Евсеевны теперь было так тяжело, что она возненавидела его, отчего то, даже более всех остальных.

Анфиса Афанасьевна, все это время, постоянно глядевшая на двери, ожидая возвращения Еспетовой, наконец, приметила ее, стоящую робко на пороге, и оставив доктора с Катей, сама поспешила к ней.

– Ну, что же ты, оставила меня в такой час, ушла неизвестно куда и отсутствовала так долго, – стараясь устыдить Полину Евсеевну, говорила Смыковская.

– Анфиса? Священник в доме? К чему это? – спросила Еспетова слабым, чуть слышным голосом.

– Поля, Поля, как же к чему? – запричитала Смыковская, – умирает, кажется, мой супруг, а стало быть, должно батюшке в доме быть.

– Умирает… – повторила Полина Евсеевна, и бледность снова вернулась к ней.

– Да, милая, всё к тому идёт. Так совпало, что отец Яков, как раз у господина Клюквина был, когда Катя пришла, вот Павел Николаевич и взял его с собой, чтоб уж отдельно потом за ним не посылать.

– Нет, нет! Невозможно! Рано! Рано священника позвали, Анфиса! Рано! – словно очнувшись, сказала громко Полина Евсеевна и направилась стремительно к отцу Якову.

– Я прошу вас, оставить наш дом. Вам здесь быть еще не ко времени, – резко произнесла Еспетова, указывая батюшке на дверь.

Господин Клюквин, услышав такие слова, посмотрел на нее с удивлением, однако предпочел не встревать, и промолчал.

Анфиса Афанасьевна, стоявшая позади Еспетовой, нервно теребила ее за плечо.

– Поля! Что ты творишь, безумная! Как можно батюшку, церковного служителя, врачующего души наши, уберегающего нас от греха, из дома прогонять. Опомнись! – говорила она.

– А я прогоняю, – не умолкала Полина Евсеевна, – подите прочь, вы смерть хозяину дома накличете, подите же.

Отец Яков, вставая с кресла, перекрестился сам, и вслед за тем, скорым движением, перекрестил Еспетову.

– Моё присутствие здесь важно, я душу Антона Андреевича приму и Господу нашему передам.

– Оставьте, не крестите меня, – перебила его Еспетова, – я более веры не имею, отреклась только что, душу же Антона Андреевича вам отпевать не придется, ему еще долго жить. Уйдите!

– Да она не в себе, – оправдывала Еспетову Анфиса Афанасьевна, – у нее верно лихорадка, конечно же! Она и сама не понимает, что говорит!

Священнослужитель поправил степенно свою рясу, и молча, лишь, как и обычно, тяжело дыша, пошел к выходу.

– Отец Яков, умоляю вас, останьтесь! Кроме вас некому Антону Андреевичу грехи отпустить, – просила со слезами Смыковская, загораживая собою двери.

– Остаться я не могу, – произнес отец Яков сурово, – даже уважая вас, Анфиса Афанасьевна, находиться под единой крышей с безбожником, мне невыносимо тяжело.

Полина Евсеевна, подбежав к двери, распахнула ее. Отец Яков, насупился еще более, чем раньше, пригладил свою бороду, прижал к себе бережно Библию и сказал:

– Неверные, избравшие греховный путь, изгнавшие веру из сердца своего, лишаются благоденствия мирского, а также и всея Божией милости, – перекрестил себя и ушёл.

Затворив за ним дверь, Еспетова вздохнула устало, и вернулась к дивану, на котором, все так же, без сознания, лежал Антон Андреевич.

Испытывающая только негодование от всего произошедшего, Анфиса Афанасьевна, не произнося ни слова, бесцельно металась по комнате. Наконец, она не выдержала и принялась корить Полину Евсеевну:

– Стыдись, голубушка, стыдись низменных поступков своих! – говорила она рассерженно. Отец Яков с добром пришел, а ты его за порог, ну как же это можно совершить такое!? И ведь из моего дома выгнала, сама здесь не хозяйка, а другого – вон!

– Я полагала, Анфиса, что дом этот не твоим, а нашим считается, и что мы обе вправе хозяйничать в нем.

– Позволь, отчего же это нашим? Мой, разумеется мой! Его Антон построил, я его супруга законная, значит и дом этот мой! И даже прислуге известно, что ты Андрей, живете здесь из милости, просто от безграничной, и порой даже напрасной, доброты, мужа моего!

Смыковский тихо застонал и приоткрыл глаза. Взгляд его был затуманен, бессмыслен, словно он не понимал, что окружает его.

– Зачем же он?.. Зачем… – вяло произнес он, с трудом разжимая губы, – Нехристь.

Проговорив несколько раз, эти непонятные никому, кроме него самого, слова, Антон Андреевич вновь закрыл глаза.

– Я вынужден просить вас, пожалуйста, тише, – обратился к женщинам врач, – больному теперь необходим совершенный покой.

– Павел Николаевич, ответьте искренне, есть ли хоть какая-то, пусть даже самая малая, но все же надежда, на продолжение жизни Антона Андреевича? – спросила Еспетова, кутаясь в тонкую шаль.

– Разве что, совсем небольшая. Я бы сказал, почти ничтожная, – ответил Клюквин, после некоторого раздумья, – случай чрезвычайно трудный и опасен возможными последствиями. Велика также утрата крови, и это пожалуй, самое худшее.

Анфиса Афанасьевна подошла ближе и внимательно всмотрелась в искаженные болью, черты лица своего мужа, словно, чтобы лучше понять, к чему же следует ей готовиться.

– Сейчас он лежит без чувств, однако, что же будет дальше? – задумчиво спросила она.

– Временами, он приходя в себя, вероятно, сможет ясно мылить, затем возможен продолжительный бред, впрочем, боюсь и галлюцинации не обойдут его стороной, – ответил Павел Николаевич, вытирая руки полотенцем, – Кто-то изрядно покалечил его, – добавил он, – удары наносили тяжелые, много раз, и не ведая куда. Откровенно говоря, я сомневаюсь, что он выживет.

Полина Евсеевна взглянула на них обоих, и отвернулась к окну.