2. Джек-Пот

Целоваться они начали уже – еще – на улице. Просто он говорил ей про хостел, про то, что пару раз здесь ночевал, и все было очень прилично, а она останавливалась и смотрела на его рот так пристально, что сбивала с мысли, и Арат начинал заикаться. А еще она зябко запахивала ворот пиджака, явно замерзая в эту странную снежную ночь. Ему же сейчас было так жарко, что он не задумываясь отдал бы ей свой свитер. Только под ним даже майки не было, он любил ощущать на голой коже грубую шерсть его вязки, и Арат справедливо подозревал, что полуголый мужчина не вызовет восторга у прохожих Манхеттена. Вот Марина снова споткнулась на своих дурацких каблуках, вот он поймал ее в свои объятья, а после – темнота и ее горячие губы на его губах. Он так и не понял, кто первый из них сделал это. Хотелось бы думать, что он, но, возможно, нет. А вот Марина точно знала, что это она, сходящая с ума от своих порочных мыслей, буквально нырнула в его руки и поймала губами его рот. Ей казалось: умрет, если не коснется его. После такой демонстрации мысли были только об одном. И он не подвел, не ускользнул от нее, напротив, крепко обхватил ладонями ее лицо – так, что она сразу поняла: попалась. Пил ее, пахнущую снегом и тем самым «Востоком», захлебываясь от жажды, от мучительно накрывшего их безумия. Она закинула руки ему на шею, прильнула всем телом, цепляясь пальцами за колючую шерсть свитера. Так остро и терпко! До хостела было еще два квартала, а они уже едва держались на ногах.

Как сильно Арат сожалел, что он не в степи и под ним нет коня! Закинуть бы эту женщину в седло, увезти в свой гэр и… да, во всех позах и всю ночь. Может, даже всю долгую жизнь. В ушах шумело. Сердце колотилось о грудную клетку так громко, что, казалось, жители всей округи должны были слышать этот гул, этот грохот.

Они почти бежали, а потом замирали посередине улицы и снова жадно, исступленно целовались, боясь хоть на миг оторваться друг от друга.

Вопреки первоначальному плану (просто взять место в хостеле, уложить Марину спать и благородно удалиться) Арат обнаружил, что выкупил весь номер, заплатив сразу за четыре места. Заметила ли она?

– Третья комната, – хрипло сказал Арат, разом растеряв все свое красноречие. Думать он не мог больше уже ни о чем. Вообще не мог думать.

Взял Марину за руку, поражаясь, как может ударить током от одного лишь сплетения пальцев, потянул за собой… едва закрыв дверь, прижал ее, впечатывая в стену всем телом. Трогая жадно, открывая ладонями все выпуклости и впадины рельефа этого нового мира, горячего, как солнце. Какая там кровать! Марина без поддержки стоять уже не могла, повисла на нем, отвечая, с готовностью, подставляя губы, щеки, шею под его жаркие поцелуи. Все, на что ей хватило сейчас сил и воли – запустить озябшие ладони под его колючий свитер, обжигаясь, задыхаясь от жажды близости. Он задирал ее юбку, а она, ломая ногти, расстегивала ремень его джинсов так нетерпеливо, будто хотела его разорвать. И вернуть себе то, что ей только показали. Меньше часа назад. Подразнили и не дали.

– Презерватив, – ворвался в ее сознание встревоженный голос.

– Что?

– Я не готов, не ношу их в кармане на каждой прогулке.

– Я на таблетках, – выдохнула Марина, стягивая с него свитер и откидывая в сторону. Гладкое тело под ее пальцами вздрагивало и покрывалось мурашками.

Ненормальная? Неразборчивая? Глупая? Он поймал ее взгляд и увидел: просто доверяет. Ему. Здесь и сейчас – ему одному. Странно, дико, головокружительно. Беззащитно. Невероятно возбуждающе.

– Ух!

Он подхватил ее под бедра, заставляя обвить его талию ногами, и вошел одним точным движением так складно, словно давно примерялся, а может, мечтал… Будто кинжал в ножны. Толчок – удар. Жалобный стон, она – жертва. Запрокинутая голова. Губа, в кровь и мясо искусанная. Еще толчок. Она билась в агонии у него на руках, умирая от желания и страсти. Рычание, ходящая ходуном грудь, ее пальцы, впивающиеся в плечи. Полукруглые следы от ногтей на плечах, на спине и на шее. Он замирает, весь дрожа от напряжения, от дичайшего желания прямо сейчас потерять контроль над собой, отпустить себя, сдаться, сгореть, покоряя вершину, что всего уже в паре рывков, заглядывает ей в лицо и вдруг понимает, что в этом омуте их двое. Ей тоже осталось лишь мгновение, как последний шаг над обрывом. И снова ослепительно-красивая. Приоткрытые яркие губы, затуманенные глаза, и на лице такое удивление и восторг, словно она впервые узнала о наслаждении в руках у мужчины.

Марина попыталась сфокусировать взгляд, не понимая, почему он замер, застыл? Она делает что-то не так? Слишком жадная, слишком смелая? Ну и пусть! Такого накала страстей в ее жизни еще не было. Хотелось запомнить каждую секунду этой их сказки, случайной, безумной. Потянулась губами, трогая нежно шею, проложив тонкую тропинку за ухом, прикусив тугую мочку, прошептала: «Прекрасен!».

Почему это слово? Не знала. Просто вырвалось бездумно. Оно стало словно рубильником, замкнувшим цепь освещения в темной комнате. Он сразу проснулся. Рывок как удар, как яркая вспышка, движения быстрые, словно они убегали куда-то. Снова удар и полет не то вниз, в пропасть, не то вверх, к звездам. Оторвались, расправили крылья. Крича и рыча, до секунды во всем совпадая. Вместе.

Не помогло. Спустя уже только минуты Арат с отчаянием понимал, как ему ее мало. Полученное удовольствие было скорее эмоциональным, чем физическим. При всей остроте ощущений и чувств, при всем этом полете он был по-прежнему голоден. Алкал и жаждал. Пожалуй, это было даже жестоко: как путника в пустыне сбрызнуть дождем. Ему теперь хотелось выпить ее до дна, как драгоценный сосуд полный восхитительно чистой воды, живой и такой ему нужной.

Совершенно иначе: осторожно раздевать ее, рассматривать, целовать шею, ключицы, сгибы рук, колени. Свершить этот древний, как сама жизнь, мужской ритуал по приручению женской души и тела. Пусть даже сейчас он получит лишь ее тело. Но каждый мужчина знает: после слияния тел может открыться лазейка и в женскую душу.

Марина сползла по стене – расплетенная коса, соблазнительно припухшие губы, задранная юбка, пояс с чулками на застежках, разорванными в клочья. И когда он успел? Трусики сиротливой полоской цепляются за самую восхитительную из виденных им когда-либо женских лодыжек. Арат рассматривал ее, сам себе не веря. Он был с ней, словно мальчишка. Думал лишь об одном, не помня себя, оскверняя ее совершенство этим приступом лютого голода. Так руками едят дикари за столами на высоких приемах, облизывая пальцы и грызя ножку окорока над набором из восьми серебряных вилок. Как мальчишка, он рядом с ней был как мальчишка. Стремительно деградировал, не имея ни воли, ни мыслей. О чем только думал… Думал? Да он вообще не думал. Как стыдно! Она имела полное право брезгливо усмехнуться, одеться и уйти. Он бы все понял. И остановить не посмел бы. Молокосос. Что он тут наделал?

Но Марина приоткрыла сначала один глаз, потом другой, с явным удовольствием разглядывая стоящего перед ней мужчину. Было на что посмотреть: обнаженный до самых колен, он стоял, напряжен и натянут. Возбужден так явно, так порочно, словно и не было тут ничего между ними. Красив, как воплощение чистой страсти. Ей неукротимо хотелось потрогать эту бархатистую смуглую кожу. Эту сеточку вен на горячей плоти, качнувшейся навстречу ее тонким белым пальцам. Горячий литой живот, как будто весь из светлой бронзы. Темную дорожку коротких волос, указывающую вниз, в тень того, что сегодня она и увидела, и ощутила. Еще ниже – увесистый темный мешочек, крупный, тяжелый. Никогда еще Марина так близко не видела ни одного возбужденного мужчину. Провела ладонью между ног, покачнув его рукой и вызвав встречный тихий вздох. Он стоял, замерев. Ждал чего-то?

В лицо посмотреть Марина ужасно боялась. Что он о ней сейчас думает? Ей ведь должно быть стыдно? Но стыдно не было. Все равно утром они расстанутся навсегда, а сегодня… а сегодня ей можно все. Он ведь ничего, кроме имени, о ней не знает. Никому не расскажет.

Тяжелый ствол под пальцами едва ли не гудел, тревожно толкаясь в ее ладонь. Еле слышный вздох, мужская рука, осторожно опустившись на ее волосы, зарылась пальцами в светлую гриву, легкое движение бедер ей навстречу недвусмысленно давало понять, что Арат вовсе не против ее откровенных исследований.

Она снова пробежала пальцами по налитой кровью вертикали, обвела упругую головку, провела подушечками по набухшим венам, не упуская из вида ни одну неровность. Мысленно призналась себе, что такого красивого мужского достоинства она и представить себе не могла. Ей и в голову не приходило искать прекрасное в таком… необычном месте. Тем паче с наслаждением разглядывать и прикасаться. Марину всегда возбуждала красота. Но впервые в жизни вот так возбуждала такая вот красота, горячо пульсирующая в ее руке.

Хотя, говоря откровенно, опытной Марину назвать было сложно. Первый голый мужчина в ее жизни боялся ее почти так же, как она его. Мучительно справившись с бронированной, по ее ощущениям, девственностью, несчастный одноклассник так испугался, что сам закончить не смог совсем, и больше она его никогда не видела.

А Георг…За всю эту историю с этим, в общем, неплохим мужчиной ей было стыдно. И разглядывать его особенно не хотелось. Всегда с закрытыми глазами, терпеливо ожидая финала. Ей так его хотелось, она так ждала его внимания. А когда наконец дожидалась… получалось все как-то не так. Ощущения были, примерно как от массажа. Приятно и нежно, и все. Словно за ушком почесали. Никаких искр, взрывов и страсти. Сегодня такое произошло впервые. И Марина грешным делом себя давно уже сочла фригидной. Ночь с незнакомцем и вовсе была для нее совершеннейшим безумием. Подобного никогда не могло с ней, разумной девочкой, случиться. Но случилось.

– Погоди, – прервал он ее, мягко отстраняясь и стягивая штаны. Марина им снова невольно залюбовалась. Даже такие простые движения были по-звериному грациозны. – Иди ко мне.

Наклонился, поставил вдруг на ноги и снял с нее пиджак, потом стянул эту узкую юбку, оставив Марину в шелковой блузке на пуговицах и чулках. Лифчика под блузкой не было, и заострившиеся соски предательски просвечивали сквозь шелк. Эту блузку можно было носить только с пиджаком, да…

Мужчина потрясенно замер от подобного зрелища, осторожно касаясь острых кончиков ее груди костяшками пальцев, быстро облизнул губы, потом аккуратно расстегнул первую пуговку. Разворачивал, словно ребенок конфету. Медленно, с наслаждением. В ожидании праздника.

Марина больше не боялась смотреть ему прямо в лицо. Ей, неопытной в делах страсти девочке, стоило только бросить лишь взгляд и понять: Арата тоже нещадно штормило. Враз накрыло обоих, словно бы их опоили одним и тем же страшным ядом.

Его глаза полыхали черным огнем, завораживающе и волшебно. Губы вздрагивали, словно мечтая о поцелуе. Они нырнули вслед за пальцами в пропасть расстегнутой блузки – тёплые, трепетные, чуткие. Те самые, что лишь минуты назад сминали ее рот с такой силой и жадностью, что оставляли за собой металлический привкус крови.

– Маш үзэсгэлэнтэй (*такая красивая), – шепчет Арат словно в полузабытьи, и Марина жмурится от звучащего в его голосе благоговения. Ей не нужен переводчик, чтобы ощутить всю ту нежность, которую Арат сейчас готов ей подарить. И ей вдруг кажется, что эта нежность гораздо слаще, гораздо интимнее, чем самая жгучая страсть и самый яркий оргазм.

Расстегнув ее всю, до конца, распахнул и шумно выдохнул: "О-о-о!" – так громко и искренне, как кладоискатель, нашедший сокровище всей своей жизни. Да, перед ней был мужчина, смотревший на ее обнаженную грудь, на живот глазами полными восхищения и желания. Столько страсти в его взгляде! А прикоснулся к холмику ее груди легко, очень робко, самыми кончиками пальцев. Как будто не верил в ее реальность. Безумно приятно и… мало. Только что Марина сама его так изучала – едва дыша. Теперь была очередь Арата. Девушка накрыла его пальцы ладонью, прижала к груди и громко, со стоном вздохнула. Он понял мгновенно. Ему дали карт-бланш. Тут, сегодня. Выпал джек-пот. От такого отказываются лишь идиоты. Подхватил ее на руки, вспомнив о существовании в этом мире кроватей. Играем на все.

Говорят, будто снег в октябре выпал в Нью-Йорке впервые. Все когда-то впервые случается. Так и у них.