– Елки, да высплюсь ли я в этом мире когда-нибудь? – ворчала Агата, устало бредя по речному берегу. Спотыкалась, тоскливо оглядывалась на почти прогоревшую мельницу, то и дело опираясь ладонью на холку спокойно шествующего рядом зверя.
– Выспишься, – пообещал, порыкивая, Рудик и словно случайно задевая ее ногу хвостом. – Прямо сейчас и выспишься. Обещаю, уложу и буду охранять твой сон. Вот только кустики найдём подходящие.
– Кустики-то нам зачем? Я что-то не заметила в тебе особой стеснительности.
– Ну а ты хотела прямо на берегу ночевать, о великая и ужасная? Чтобы к нам всю ночь ходили эти красивые голые женщины?
– Руд, а ты вообще о чем-то, кроме баб, можешь думать?
– Конечно. О еде.
Агата фыркнула. Ох, как она устала! Все время куда-то бежит, от кого-то спасается. Чужой мир надоел ей почти что до слез. Да ещё Мельник этот, будь он неладен, вытащил со дна души так тщательно там похороненные ею чувства, давно уже ставшие страхами.
– Вот тут хорошо, – заявил Рудольф, окидывая волчьим взглядом небольшой пятачок мягкой травки. – Давай так. Я на голой земле тебе спать не позволю, положим мою одежду, ты ляжешь. Волком тебя греть буду. А может, ты и вовсе обернёшься? Ты ведь морф, я видел. Кто: рысь, барс? Кошкой какой-то несет от тебя. В шерсти всяко теплее спать.
– Зайчик мой, видишь ли в чем проблема… – Агата совершенно без сил опустилась на скатанные в узел вещи Рудольфа. – Я хреновый морф. Неполноценный. Да и что ты там видел-то? Когти? Судя по осведомленности относительно вида хвоста – ничего и не видел.
– Разглядел все, что надо. Дралась ты как лев. А ноешь сейчас, как будто корова. Так в чем там хреновость твоя?
Сил не было пикироваться совсем. Хотелось на ручки и плакать.
– Я ведь морф только на четверть. Хотя… отец говорит, что все это предрассудки. Оборотничество – это не столько генетика, сколько талант.
Она потянулась, ловя с удовольствием на себе восхищенный взгляд волка.
– В тебе… эээ.. у тебя много всяких талантов, я вообще и не знал, что бывают кошки-магички. Я вот колдовать не умею совсем.
Агата фыркнула устало.
– Дурень. Ты просто не учился ничему, кроме формизма. Это ведь тоже – магия. Отец говорит…
– Ты часто его вспоминаешь.
Ее спутник тихо сел рядом, внимательно слушая и продолжая разглядывать.
– Он самый лучший мужчина вселенной. Тигр-альфа, гигант настоящий. Удивительный, всегда меня поддерживал во всем. Но мы давно не общаемся.
Говорить об этом было горько. Вспоминать – еще горше.
– Расскажешь?
– Нет. Ты хотел услышать про моего зверя? Ну так вот – я полная бездарь. Бились учителя, тренировали, даже под гипнозом пытались. Видишь ли, у меня тоже семейство совсем непростое. А я – старшая дочь, первая внучка и все такое. Возлагали надежды, а выросла – полный пшик. Тигрицы из девочки не вышло.
– Ну… – раздевающий взгляд волка снова порадовал, – пшиком назвать тебя сложно. Ты сильная, смелая, очень красивая. И потом… знаешь, я слышал, что такие проблемы бывают часто и у оборотней. У самых что ни на есть чистокровных. Ты же частично морфируешь? Далеко? Покажи.
Агата вздохнула. Усталость раскатывала, как каток по асфальту. Но у волка горели глаза, не хотелось его разочаровывать. Сосредоточилась, напряглась, тонкие девичьи руки покрылись густой серебристою шерстью. Показались огромные когти, пальцы укоротились, в штанах стало тесно – это полез предательски хвост. Потянулась, достала его из штанов, (сопровождаемая резким вздохом возбужденного донельзя волка). Звуки все стали громче, запахи – много острее.
– Собственно, все.
– Симпатично. Мне нравится. Женщина-кошка. И за хвост можно поймать, и… Ай! Только когти обрезать. Слушай, а ты, ну… во время… Никогда, что ли, не обращалась? Все же знают: морфы в приливе чувственной страсти очень часто обращаются просто спонтанно. Поначалу так все поголовно: гормоны, молодость, чувства, то есть течка. Да не дерись ты, я правду тебе говорю.
– Болтун.
Агата обиженно засопела, возвращая себе человеческий облик обратно.
– Теоретик, скорее. Что поделать, еще не успел. У нас в клане девушки в эти самые дни, раз в год, охраняются старыми, как те сокровища. Пока замуж не выдадут – ни-ни. Ну а ты-то у нас старая уже. Хоть и драчливая. Кошечка, не обломай пальчики о мои косточки, я очень твердый. Везде, между прочим.
Агата тяжко вздохнула, закрывая глаза. Хотелось заплакать. Зачем вот она рассказала ему это все?
– Эй, тигра, ты правда не знала?
– Отстать от меня, блохоносец.
Повернулась спиной к нему. Нечего видеть хвостатому слезы Агаты.
– Погоди, а этот, мужик твой – тот, на мельнице… Неужто ни разу тебя с ним не тянуло – кусаться, когти там выпускать? Мне сестры рассказывали – крышу сносит, ежели любовь. И не остановить того зверя, не удержать.
Не удержать? Ей вспомнилось все вдруг. С самого первого раза и после, всегда. Какое “не удержать?” – раскачать бы!
Агата села порывисто, зарычала и всхлипнула вдруг. Так себя стало жалко…
– Ты слышал, что я сказала тебе? Я ущербная, я! Не он. Он… добрый, щедрый, спокойный, умный. А я…
Откуда вдруг слезы взялись? Кто их просил?
Волк вдруг быстро обернулся человеком, порывисто обнял ее, привлекая крепкой рукой к очень широкой (внезапно) своей груди. А она отчего-то не отстранилась. И что, что он опять голый? Не было в этом жесте ничего романтического. И не жалость. Поддержка, мужская, твердая, очень надежная. Просто мальчишка, юнец, девственник, а сумел быть мужчиной.
– Ну, котенок. Он, наверное, просто не твой? Так бывает, я слышал. От тебя им не пахнет совсем.
– Мы расстались. Давно уже, с этой весны. Я сбежала от него в Академию.
Жесткие сильные пальцы успокаивающе пробежались по волосам.
– Ты не поняла. Эх, кошки. Слабоваты вы на… чутье. От женщины пахнет не потом мужским и не… ну ты поняла. Остро пахнет любовью. Просто несет. И влюбленная оборотница неприкосновенна для других. А ты пахнешь грустью.
Все вдруг оказалось так просто. Мальчишка хвостатый сказал – и будто морок спал с глаз и души. Была ли любовь у Агаты? Канин – завидная партия, хорош собой, умен, очень талантлив. И все. Ей его захотелось. А он – так и не дался. Тигрица просто охотилась, самозабвенно и долго. Вот и вся вам любовь.
От этого впору взвыть. Она и рыдала, вдруг обнаружив, что держится пальцами уже вновь за волка – пушистого, положившего голову ей на колени, обернувшегося вокруг ее горя мускулистым кольцом.
Так и уснула, в соплях и слезах. И снилось ей невозможное: как бежит по лесу на четырех сильных лапах, размахивая длинным хвостом. Как мощное, сильное тело поет каждой мышцей, роскошная серебристая шуба блестит в лучах полной луны. И огромный волк летит следом, беззвучно ее сопровождая – серый, могучий, стремительный. От этой безудержной скачки в кошачьих ушах воздух свистит, сердце бьется упоенно, дыхание хищницы не сбивается. Впереди только радость и полный восторг.
С первыми лучами летнего солнца Агата проснулась. Было тепло, пахло вкусно. Открыла глаза, все еще чутко принюхиваясь.
Волка рядом не было, зато на полянке горел костерок, настоящий, потрескивали дрова. На небольшой сковородке шипели крупные куски… чего-то. Вероятно, съедобного. Две глиняные чашки стояли чуть дальше, ее маленький чайник закипал. Все было аккуратно и чинно, даже сухая одежда лежала в сторонке сложенной стопкой.
– Доброе утро, котенок!
– Сдурел?! Не называй меня так! А то станешь щенком!
– Хоть горшком, только в печку не ставь. Как хочешь, так меня и зови. Зайца не было, птицу я не поймал, уж прости.
Девушка еще раз повела носом в сторону стремительно подрумянивавшегося нечта.
– А это что? Кстати, сковородка откуда?
– Русалки кусок. Очень они тут аппетитные, знаешь ли. Не пропадать же добру? Пришиб сковородкой, разделал, порезал кусочками и…
Агата сделала такое страшное лицо, что волк не выдержал.
Ржал, словно конь. После небольшой экзекуции и обещания отправить Рудольфа домой, он таки сдался и, все еще гогоча, рассказал:
– Это такие речные улитки. У нас их “трунги” зовут. Вкусно, попробуй. Я сгонял на пепелище мельницы с утра, сковородку нашел и…
Вообще все, что водилось в воде, Агата обожала, как и все кошки, у нее просто слюнки закапали от одуряющего запаха.
– Какие “трунги”, псина недобитая? Я рыбу, по-твоему, не отличу от речных слизняков?
Волк вдруг стал серьезен.
– Слизняки, значит. А скажи-ка мне, кошечка… откуда ты вдруг взялась в этом лесу?
Агата совсем растерялась. Вот это крутой поворот.
– Я.. а, ты о чем? Сказано же – заблудилась. С чего ты, вообще, это взял?
– С того, милый котенок, что “трунги” – это наша главная монета. Самая мелкая, последний ребенок в глухой деревне знает, что это такое. Огниво стоит два трунги. А вот эта сковородка – все десять. Так кто ты такая, баронесса Гессер? Волшебница-морф, патруля не боящаяся, магам королевским не поклонившаяся?
– Тебе зачем знать?
– Я твой оруженосец. Должен же я знать, с кем делю стол и постель? Ай! Ну хорошо, только стол.
Агата минуту раздумывала. Парень был совершенно серьезен. Кто знает, сколько ей еще придется болтаться по этому миру? Нужен был абсолютный союзник и друг. Хоть на время. А дружба, как известно, предполагала если не полную, то хоть частичную откровенность. После ночных излияний о ее неразделенной любви к Канину терять уже было особо как бы и нечего.
– Ну… я очень издалека.
Начала осторожно. Взгляд в ответ получила скептический.
– Агата. Я же не спрашиваю про эту твою странную одежду и обувь. А могу.
– Хорошо, ты мне можешь не верить, но я вообще не из вашего мира.
– Преступница?
Она даже подпрыгнула. Что, так похожа? Хотя…
– Нет. Слишком любопытная. Больше ничего сказать не могу, я умру скоро от голода, и смерть моя будет на совести сам знаешь кого.
Волк внимательно посмотрел на нее, что-то явно для себя решив. Улыбнулся внезапно. Ей очень нравилась эта его улыбка – невероятно искренняя и заразительная.
– Я угрей наловил – жирных, настоящих. Тут их много. Сейчас я тебя покормлю.
Рудольф брился. Зрелище было завораживающим. Агата ещё ни разу не видела, как мужчины бреются просто ножом. Какое-то это было первобытное действо, немного смешное (морф корчил примерно такие же рожи, как Элис Лефлог, красившая ресницы), чуть-чуть даже красивое, в чем-то – вполне возбуждающее. Возбуждающее неуемное чувство юмора тигрицы.
Морф отмерил расстояние от подбородка по шее вниз на два пальца – это была его зона чистоты. Ниже, видимо, предполагалось пространство свободы и шерстяной независимости.
– А грудь брить будешь? – спрашивала она с любопытством. – А пах? А задницу?
– Ну, если ты поможешь, то могу, – фыркал Рудик, косясь на неё лукавыми глазами.
Был он весь в хлопьях пены, мочил зачем-то нож в горячей воде, а потом безжалостно скрёб щеки и подбородок.
– Чем тебе помочь, малыш? Хвост подержать?
– Подержаться и поддержать. Хвост, ага, его вырост спереди.
– Пф-ф-ф, размечтался. Я предпочитаю постарше. Мужчин.
– Да, я помню. Видел я те твои предпочтения. Ну так, ничего особенного.
– Ха, если бы он тебе понравился, я была бы разочарована.
– А так, я понимаю, ты очарована?
Ух! Кажется, они флиртуют? Агате ужасно нравились такие вот беседы, похожие на фехтование словами. Отличный ей попался спутник, повезло так повезло. Кстати… а спутник ли он ей?
– Эй, хвостатый, а какие у тебя планы на будущее?
– Разбогатеть, купить большой дом, жениться на лучшей на свете красавице и наплодить кучу волчат. Пойдёшь за меня замуж, тигрица?
– Ну уж нет, меня девственники не интересуют. Я имела в виду – на ближайшие дни.
– Значит, дело в отсутствии опыта? Понял, исправлюсь. А насчёт планов… Я же – твой оруженосец. Буду таскаться за тобой хвостом, носить твой топор, точить ножик и вытаскивать тебя из всяких неприятностей. Ты ведь, кажется, говорила, что ведешь путь свой к бабке Василисе? Что за дело пытаешь?
– Да, у меня для неё посылка.
– Ну вот туда и пойдём, дорогу я знаю. Я вообще тут все знаю. За три года каждое дерево успел изучить, каждый куст и всех белок в лицо.
Агата кивнула: с ним и в самом деле было веселее. И, наверное, безопаснее даже, особенно, если за нравственностью этого хвостатого Казановы успеть уследить. А не то упустишь момент – и потом убегай от разъяренного папаши с ружжом или даже – с рогаткой. Принцы – штука опасная.
А кстати!
– Слушай, Руд, а у вас огнестрельное оружие есть?
– Это когда маги сгустками огня швыряются? Ну, такими, как ты мельницу сожгла? Сама же знаешь, что есть. Но не каждый маг такой силой обладает.
Агата невольно притронулась к подвеске на своей груди. Какими силами обладал королевский маг с сиреневыми глазами? Смогла бы она выстоять, если бы он вдруг им не поверил?
– Нет, мой наивный друг, я имею в виду такие палки, из которых вылетает огонь, дым и свинцовый шарик под действием энергии газов, образующихся при сгорании порохового заряда.
– Шарик? – наморщил лоб морф. – Нет. У нас только болты имеются. Арбалетные. Для которых используется энергия… эээ… рук. Иногда ног.
– Ясно. Это хорошо. Арбалетные болты из твоей задницы мне выковырять будет куда проще, чем пулю.
– А почему из моей, а, котенок? – с подозрением спросил Рудольф, собирая все вещи и с решительным видом вырывая у Агаты из рук корзину.
– Так я к невинным девицам не пристаю, ночью в окна не лазаю.
– Я как бы тоже.
– Это потому, что тут окон нет.
– Это потому, что тут невинных девиц нет, – фыркнул морф. – Да даже если б и были… скучные они. Предпочитаю барышень с опытом.
– Давно?
– Да вот с тех пор, как тебя повстречал, резко сменил мировоззрение, веришь, красавица?
Агата оглянулась. Морф вроде смеялся, но глаза у него были серьёзные. Нет, так дело не пойдёт. Не хватало ещё, чтобы пацан в неё влюбился. Она ему ответить все равно не сможет, к тому же ее обязательно найдут, это лишь вопрос времени, а оставлять в качестве прощального подарка разбитое на кусочки сердце Агата не хотела. Знала, как это больно. Рудик, конечно, далеко не безобидная овечка, но все же не заслуживает подобной гадости.
– Слушай, волк, – подумав, сказала она. – Ты вот даже не думай. Между нами никогда и ничего не будет, понял? Совсем. Никогда.
– Что, рожей не вышел? Или хвост тебя не впечатлил?
– С малолетками я не сплю.
– То есть вопрос только в возрасте? – хладнокровно уточнил Рудик. – Не проблема, я подожду.
Агата вздрогнула невольно. Точно так же она когда-то сказала Канину, почти один-в-один. Неужели это и есть тот самый урок, который она должна вынести из этого мира? Поменяться ролями, встать на место своего любимого и такого равнодушного к ней мужчины? Тогда – тем более. Пора прекращать этот глупый флирт с ним. Отныне разговоры строго по делу. И никакой обнаженки, будет прятаться и даже стесняться попробует. Вспомнить еще бы, как вообще это делается.
***
Терпения ей хватило ненадолго – аккурат до брода. Потому что увидев это “мелководье”, Агата выругалась свистящим шепотом. Судя по водоворотам, брод здесь был весьма сомнительный.
Нет, плавать она умела и воды не боялась, но лезть в незнакомую реку – это просто чистейшее самоубийство!
А чертов морф уже стаскивал штаны!
– Не надо, я потом тебя высушу, – быстро сказала Агата.
– А чего так, стесняешься? Боишься? Или так хочешь, чтоб я утонул?
– Было бы чего бояться, – привычно огрызнулась она. – Чего я там не видела?
– Действительно, ничего и не видела, точно, – Рудольф затянул шнурок, которым он подвязывал постоянно спадающие с его тощего зада штаны, и решительно шагнул в воду. – Пошли, что ли, скромница?
– Куда, в реку? Ты знаешь, я подожду.
– Чего?
– Посмотрю, утонешь ты или нет.
– Если утону, плакать будешь?
– Да нет, зачем? Просто другую переправу поищу.
– Злая какая киса, противная. Ладно, если ты боишься воды…
– Разумно опасаюсь, – поправила его Агата.
– То я поищу лодку.
– А что, так можно было?
– Для тебя, моя прелесть – хоть звезду с неба, – и нырнул в камыши.
Агата вздохнула, ругая себя самыми последними словами. Ну что ей стоило рядом с ним молчать? А лучше всего и вовсе отправить его по важным волчьим делам – восстанавливать популяцию бурых волков, например. Нет, ухватила, потащила мальчишку за собой. Зря, очень зря. Но, как оказалось, он и в самом деле – полезный. Вон, нашел-таки в камышах лодчонку какую-то, тащит.
– Я ведь говорю, что все здесь знаю, – с довольным видом заявил оборотень. – Прошу, госпожа, карета подана.
Признаться честно, лодка Агате понравилась еще меньше, чем идея переходить реку вброд. Если идти ногами – сохраняется хоть какая-то иллюзия ответственности за свою судьбу. А маленькая, явно неустойчивая, да к тому же ворованная лодка – это настоящее испытание силы духа.
Но капризничать дальше Агата просто постеснялась: и без того уже чувствовала себя неловко. Шагнула в суденышко, осторожно опускаясь на лавку. Лодка просела так сильно, что вода едва не перехлестывала через борта. Рудольф быстро снял сапоги и штаны, сунул ей в руки и, осторожно подталкивая лодку перед собой, пошел в воду. Здесь, действительно, было неглубоко: вода доходила ему до бедер.
Ох и дура же ты, Агата! Сидишь в лодке, как барыня, пока парень мокнет! Зачем ты вообще рот открыла?
Переправа заняла совсем немного времени. Совершенно сухой и ужасно смущенной тигрице Рудик подал руку, лихо прищелкнув мокрыми пятками и даже немного поклонившись. Вышла, тихо вздохнув и оглядываясь. По эту сторону реки начиналась тропинка куда-то вдаль.
Сверилась с картой – просто ради интереса. Ну, и чтобы сделать вид, что она чем-то занята, а вовсе не косится на голый зад и перед морфа. Белья-то он, как она помнила, не носил.
– Судя по всему, впереди у нас таверна, – неуверенно сказала она. – Только вот что странно: зачем она нужна посреди леса?
– Как зачем? – заглянул ей через плечо морф, горячо и щекотно дыша в шею. – Чтобы путники могли переночевать.
– Какие к черту путники? В глухом лесу? Судя по тропинке, здесь только зайцы и патруль шляются, и больше никого. Совершенно бессмысленно тут ставить таверну.
– Предлагаю пойти туда и посмотреть, – отвратительно весело заявил Рудольф. – Я не понял, ты боишься, что ли?
– Вот только не нужно брать меня на слабо, со мной такое работало лет в шесть разве что, – проворчала Агата. – Я бы обошла стороной эту таверну… Но что-то мне подсказывает, что не выйдет. Ладно, малыш, пошли.
О проекте
О подписке