Луна молчала, сомкнув пальцы вокруг кружки с медом. Прежнее ощущение уюта исчезло, как не бывало. От иллюзорного облика смертной она избавилась (странно было бы поддерживать его и здесь, под крышей – все равно, что сидеть за столом в дорожном плаще), но съеденный ломтик человечьего хлеба до сих пор сообщал ей неуязвимость к звону церковных колоколов, лошадиным подковам из хладного железа и прочим амулетам и чарам, направленным против духов. Как беглецы сумели добраться до «Ангела» от Халцедонового Чертога, она даже не подозревала, но полагала, что им пришлось нелегко. Хотя… ведь Розамунда тоже наверняка побывала там, при дворе! Следовало бы ей, Луне, приглядеться к толпе повнимательнее.

Между тем Гертруда отнюдь не забыла о гостье. Не прошло и нескольких минут, как в комнату хлынул аромат жареной крольчатины, и Луне подали угощение, как и всем остальным. Еда оказалась проста до обыденности и чудо как хороша. За этим столом несложно было вообразить себе смертных, питающихся тем же самым, ну, а изысканные придворные банкеты казались попросту вычурными излишествами.

«Возможно, за этим-то я сюда и пришла, – подумала Луна. – Чтобы взглянуть на собственные перспективы».

А так ли уж это скверно – покинуть двор, уйти, да зажить простой, незатейливой жизнью за пределами Лондона?

Разумеется, это намного проще. Там, за городом, в защите от хитростей смертных надобности куда меньше. Крестьяне время от времени видят дивных, рассказывают сказки о встречах с черными псами да гоблинами, но никто не поднимает из-за этого шума. Ну, разве что изредка. Обычно просто стараются избавиться от созданий, приносящих слишком много вреда. К тому же, там и до интриг Халцедонового Двора далеко…

Вихрастый дух, сидящий рядом на скамье, шумно потянул носом воздух, принюхиваясь к своему хлебу.

В каких бы далях ни обитали эти сельские дивные, от Инвидианы их это не спасло.

Нет, покидать Лондон нельзя. Оказаться во власти волн придворной политики, но не в силах на них повлиять…

Имелся, разумеется, и еще один выход. Через границу сумерек, отрадными путями, ведущими не на Небеса и не в Пекло, но в глубину Царства фей, куда не достигнет власть и влияние Инвидианы. Однако немногие из смертных забредают так далеко, а людей, несмотря на всю их опасность для дивных, Луна не бросит. Короткие, но яркие жизни и пламенные страсти смертных восхищали ее до глубины души.

Тут Розамунда, бормоча что-то о ванне и мягких перинах, начала выпроваживать из-за столов и остальных. Едва вихрастый дух освободил скамью рядом с Луной, на его место уселась Гертруда.

– Ну, а теперь, сударыня, вы уж простите меня за все это. Бедняги вон как оголодали – одна кожа да кости! С чем же вы к нам пожаловали? Просто перекусить да подышать животворным сельским воздухом?

Румяные, точно яблоки, щеки Гертруды и дружеская предупредительность ее улыбки заставили забыть обо всякой сдержанности и отрицательно покачать головой. Бодрое оживление Гертруды разом сменилось тревогой.

– Вот тебе и на… Рассказывайте-ка все, как есть.

Делиться своими горестями Луна вовсе не собиралась, но, может быть, и напрасно: как попросить о помощи, хотя бы отчасти не объяснив, отчего в ней нуждаешься? Вдобавок, сестры Медовар политикой не интересовались отроду. Возможно, только они одни из окрестных дивных еще не знали о ее опале.

– Я при дворе в немилости, – призналась Луна, стараясь говорить так, точно это – сущий пустяк. Действительно, порой в опале не было ничего страшного: если бы всякого, навлекшего на себя гнев Инвидианы, ждала участь Кадоганта, при дворе давно не осталось бы ни души. Однако сейчас Луна ходила по лезвию ножа, а в подобном положении всегда не по себе.

– Так значит, королева на вас гневается? – сочувственно охнула Гертруда.

– И не без причины, – подтвердила Луна. – Вы ведь слышите разговоры на постоялом дворе у смертных, не так ли?

– Время от времени, – невинно улыбнулась брауни.

– Тогда тебе известно, что они опасаются вторжения испанцев и лишь недавно разбили Великую армаду.

– О да, об этом мы слышали! Великие морские баталии или что-то подобное…

Луна кивнула, устремив взгляд в тарелку с остатками крольчатины.

– Великие баталии, да. Но перед ними и после – еще и великие штормы. Обошедшиеся нам слишком дорого.

Подробности она изложила одной только Инвидиане и повторять их не собиралась – это только разгневало бы королеву сильнее прежнего, – однако в общих чертах рассказать Гертруде свою историю вполне могла.

– Я была послана Инвидианой на переговоры с морским народом, но оказалась скверной посланницей. Обещанными мною уступками королева весьма недовольна.

– Ну и ну, – задумчиво протянула Гертруда. – Но что ж тут такого ужасного? Не хочется же ей, чтоб нас завоевали! Выходит, дело того стоило?

Заставив тревожно поджатые губы сложиться в улыбку, Луна отодвинула деревянное блюдо.

– Не нужно тебе вникать в подобные вещи. Не стоит. Ваш постоялый двор – тихая гавань вдали от двора и тенет придворной политики, так пусть же он и останется ею во веки веков.

– Ваша правда, – благодушно согласилась брауни, разглаживая передник пухлыми, но жесткими от мозолей ладонями. – Что ж, все хорошо, что хорошо кончается. Гадкая испанская солдатня к «Ангелу» не ворвется, а вы, я уверена, вскоре сумеете вернуть себе благоволение Ее величества. У вас, миледи, к этому настоящий талант!

Ее слова заставили Луну вспомнить об изначальной цели.

– Я сомневалась, стоит ли обращаться к тебе с этой просьбой, – призналась она, покосившись на дверь, за которой скрылся последний из беженцев. – Теперь у вас с Розамундой и без того будет много забот – по крайней мере, пока их всех не поселят где-то еще. Чудо, что Розамунде удалось благополучно привести их сюда…

Ее колебания возымели нужный эффект.

– О, всего-то навсего?! – пренебрежительно воскликнула Гертруда, вскакивая на ноги.

В следующий же миг она сунула в руки Луны целую краюху хлеба, почти такого же, как тот, что подавали сестры Медовар, однако любой из дивных отличил бы один от другого с первого прикосновения: принадлежность к миру смертных имела ощутимый вес.

Стоило глянуть на эту краюху, и Луной овладело смутное чувство вины. Служанки-подавальщицы из «Ангела» исправно выставляли на крыльцо молоко и хлеб. Об этом знали все, и Инвидиана облагала сестер соответствующей податью, как и многих из сельских дивных. Крестьяне приносили пищу в дар малому народцу куда чаще горожан, однако сильнее всего в ней нуждались как раз в большом городе. Да, в Халцедоновый Чертог не проникал ни колокольный звон, ни прочие подобные напасти, но выходить на улицы, не подкрепившись бренным хлебом, означало непременно попасть в беду.

Таким образом, без хлеба Луне было не обойтись. Но в нем нуждались и сами сестры Медовар, не говоря уж о вверенных их попечению гостях.

– Берите же, берите, – негромко сказала Гертруда, смыкая пальцы Луны на краюхе. – Уверена: уж вы-то распорядитесь им с пользой.

– Спасибо, – ответила Луна, гоня прочь чувство вины. – Твоей щедрости я не забуду.

Воспоминания: май-август 1588 г.

Во всех деревнях и городишках вдоль побережья Англии ждали факелов груды дров, а люди взирали на горизонт в ожидании рока, что вот-вот явится по их души.

Тем временем в переполненной гавани Лиссабона ждал приказаний поднять паруса и, во имя Господа и короля Филиппа, низвергнуть в прах королеву еретиков огромный флот – Grande y Felicícisma Armada^[10].

А в разделявших их водах бушевали, кипели шторма, насылавшие на оба берега Ла-Манша проливные дожди и ураганные ветры.

В рассказах и слухах величие испанской Армады достигало невероятных высот. На деле же пять сотен могучих кораблей, которые повезут к берегу Англии несокрушимую армию, тогда как трюмы их битком набиты орудиями пыток да тысячами католических кормилиц для английских младенцев, что неизбежно останутся сиротами после поголовного истребления их родителей, были всего лишь ста тридцатью судами различной степени готовности к плаванию, укомплектованными лиссабонским отребьем, часть коего в жизни не бывала в море, под командованием человека, неопытного в морских делах, назначенного на сей пост всего пару месяцев тому назад. Неудивительно, что орудие Господа, обращенное против еретиков, изрядно притупили болезни и бесчинства этого английского разбойника, сэра Фрэнсиса Дрейка!

Однако худшее было еще впереди.

В этот тишайший месяц года, когда все опытные мореплаватели уверяли герцога Медина-Сидония, будто волны вот-вот успокоятся, а ветры подуют в сторону Англии, штормы не утихли – напротив, усилились пуще прежнего. Жуткие шквалы гнали суда назад, а самые хлипкие, не отличавшиеся высокими мореходными качествами, вовсе уносили прочь. Толстобрюхие «купцы» и средиземноморские галеры, не приспособленные к тяготам открытого моря, неповоротливые грузовые суда, замедлявшие движение всего флота… что говорить, Великая и славнейшая, Непобедимая армада являла собою поистине жалкое зрелище.

Задержки сожрали остаток мая, весь июнь флот попусту гнил в гавани Ла-Корунья, где среди команд начались голод и болезни: большая часть провианта, хранившегося в бочках из сырой древесины, оказалась испорчена. Вот когда командование флота отыскало немало новых проклятий в адрес безбожного Дрейка, сжегшего весь запас выдержанных бочарных клепок в прошлом году!

В июле Армада, послушная воле Господа, вновь снялась с якорей.

Над мачтами реяли белые флаги с красными крестами. На знамени корабля герцога Медина-Сидония красовалась Пресвятая Богородица, распятый Христос и девиз: «Exsurge, Domine, et judica causam tuam!»^[11], монахи молились дни напролет, и даже матросам настрого запретили поминать имя Господа всуе.

Увы, все эти старания пропали втуне.

Вдоль английского берега вспыхнули сигнальные костры: прибытие испанцев не осталось незамеченным. Ветер благоприятствовал англичанам. Благоприятствовали им и пушки: изящные английские корабли, старательно избегая абордажных схваток, плясали вокруг злосчастного врага, лупя по испанцам из длинноствольных орудий, однако оставаясь вне досягаемости испанских ядер. Точно псы, терзающие посаженного на цепь кабана, англичане преследовали Армаду до побережья Шотландии, а между тем беспощадному буйству штормов не видно было конца.

Шторма, шторма, шторма на каждом шагу!

Шторма трепали их и у Оркнейских островов, и близ берегов Ирландии, пока Армада с трудом, из последних сил ползла к дому. Из Лиссабона в Канал, вокруг всех островов Англии, Шотландии и Ирландии – куда бы ни взял курс флот, гнев моря и неба преследовал его всюду.

Мрущие от скорбута и тифа, обезумевшие от голода и жажды, матросы кричали что-то о лицах в воде и голосах в небе. Да, Господь был на их стороне, но море – против. От веку изменчивое, капризное, оно обратило к ним свой неумолимый лик, и все молитвы монахов не могли склонить его сменить гнев на милость.

А все из-за соглашения, из-за сделки, заключенной в чудесных подводных палатах, известных на суше лишь по сказкам подвыпивших моряков. Море повиновалось иным, неподвластным человеку силам, и силы эти, всегда равнодушные к людским страданиям, согласились, вопреки обычному беспристрастному нейтралитету, сыграть на стороне Англии.

Оттого небеса и разверзлись по их повелению, пока в воде, вокруг тонущих кораблей, без труда скользили, плясали на волнах странные существа, манившие людей за борт и увлекавшие их на дно. Многие – вспухшие, тронутые гнилью – вскоре были выброшены на берег Ирландии, но кое-кого подводные создания оставили при себе, для будущих увеселений. Трудно сказать, кому посчастливилось меньше – погибшим или же пощаженным.

В Испании, преждевременно торжествовавшей победу, звонили колокола, а Его Святейшее величество ожидал новостей о своей святейшей затее.

Тем временем в Англии королева еретиков, получая донесения от Дрейка и лорд-адмирала, воодушевляла народ речами об английском героизме.

Тем временем сквозь бурные воды Атлантики ковыляли домой остатки Великой армады, потерявшей захваченными либо потопленными половину кораблей, а с ними и все надежды Испании на покорение Англии.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

18 сентября 1588 г.

В тот самый миг, как ствол черной ольхи сомкнулся за спиной, обличье смертной пало с плеч, точно сброшенный плащ, и Луна поспешила поглубже упрятать краюху хлеба в складках юбок. Да, те, кто захочет, вскоре узнают о ней и о том, откуда она взята, однако Луна спрячет добычу как можно надежнее. Прознай о хлебе придворные рангом пониже, и на пороге, в надежде вымолить хоть крошечку, соберется целая толпа.

Однако кое-кто мог учуять его запах: некоторые из дивных обладали отменным нюхом на бренное. Посему Луна поспешила к себе и первым делом, едва затворив за собою дверь, сунула хлеб в хрустальный ларец.

Надежно спрятав сокровище, она опустила руки на инкрустированную столешницу и обвела кончиком пальца контур рисунка – изображения смертного, преклонившего колени у подножия башни. Отчего-то художник предпочел изобразить величественное здание лишь частично, оставив зрителей гадать, какая из фей пленила сердце героя и ответила ли она на его чувства взаимностью.

Случалось порой и такое: отнюдь не все дивные обращались со смертными, точно с игрушками. Некоторые, наподобие домовых, верно служили людям. Другие дарили вдохновение поэтам и музыкантам. А кое-кто даже мог полюбить человека со всею неумирающей страстью дивного сердца – нечасто встречающейся, но оттого еще более сильной.

Однако в эту минуту Луне было совсем не до смертных – ну, разве что они смогут открыть ей путь к благоволению Инвидианы.

Опустившись на табурет, укрытый расшитой подушкой, она аккуратно, задумчиво принялась вынимать из волос драгоценные булавки и по одной выкладывать их на стол – сообразно течению мыслей.

Первая из булавок сверкала искрами звездного света, едва не нарушая границ дозволенного опальным придворным. «Дар», – подумала Луна. Редкая драгоценность дивных, прирученный смертный, или же ценные сведения. Нечто такое, что королева оценит. Простейший путь к милости вышестоящих – не только среди фей и эльфов, но и среди людей. Трудность состояла в том, что дары сыпались к ногам королевы дождем, и лишь немногие выделялись из общего ряда настолько, чтобы привлечь ее интерес.

Вторая булавка. Венчавшую ее головку украшали камешки цвета индиго – так называемые «морские сердечки». Увидев это, Луна судорожно стиснула пальцы: ко двору она одевалась в великой спешке и совершенно не обратила внимания на выбор булавок для закалывания волос. Заметил ли ее Видар? Счастье, если нет! Утратить расположение королевы из-за катастрофической сделки с морским народом – дело скверное, а уж носить в волосах дар обитателей глубин посланнице Халцедонового Двора – сквернее некуда.

Заметь это кавалерственная дама Альгреста – быть бы Луне изувеченной, а то и убитой.

Выложив булавку на стол, Луна заставила мысли вернуться к делу. Если не дар, то что? Возможно, устранение некоего препятствия? Победа над врагом? Но над кем? После казни смертной королевы скоттов посланник Дворов Севера в гневе покинул Халцедоновый Чертог, приписав ее гибель козням Инвидианы. Да, врагов в сей коалиции Благих и Неблагих монархов хватает – взять хоть дворы Чертополоха, и Вереска, и Можжевельника… однако, чтоб выступить против них, придется самой отправиться туда – в долгое, трудное путешествие, в конце коего ее не ждут ни союзники, ни другие средства достижения цели.

Что же до прочих врагов… Нет, заступить путь Дикой Охоте и остаться в живых глупо даже надеяться.

Со вздохом Луна вынула из волос третью булавку.

Серебряные локоны рассыпались по плечам, оставшиеся булавки со звоном попадали на пол, но Луна оставила их лежать, где лежат, и задумчиво смерила взглядом ту, что держала в руках, увенчанную снежинкой. Преподнести королеве желанный дар, либо избавить ее от помех на пути к исполнению желания… Что же еще?

Забава. Разумеется, королева холодна, жестока и бессердечна, однако ее можно развлечь. Особой ее любовью пользуются шутки, которые в то же время служат какой-то практической цели. Но даже без этого, развеселить королеву…

Да. Как ни тонка сия нить, больше цепляться не за что.

Повертев в пальцах увенчанную снежинкой булавку, Луна досадливо поджала губы. В общих чертах возможности ее были довольно очевидны. Самое сложное – перейти от замыслов к делу. Все, что ни приходило в голову, выглядело откровенно слабым, слишком уж слабым, чтоб принести ощутимую выгоду, а на большее недоставало средств. Вот он, тупик, порочный круг придворной жизни: у тех, кто в фаворе, больше возможностей добиться монаршей благосклонности, те же, кто впал в немилость, нередко обречены скатываться по крутой спирали неуклонно убывающей удачи все ниже и ниже.

Нет, это не для нее!

Попробовав пальцем острые блестящие грани снежинки, Луна встряхнулась и собралась с мыслями. Как же улучшить свое положение при Халцедоновом Дворе?

– Отыщи Фрэнсиса Мерримэна.

Луна немедля вскочила на ноги. Булавка со снежинкой в ее руке обернулась тонким кинжалом. Ее личные покои были защищены от вторжений (предосторожность, вполне обычная для Халцедонового Двора), и проникнуть сквозь эту защиту решился бы лишь тот, кто пришел с дурными намерениями.

За исключением одной только хрупкой фигуры, застывшей в тени.

– Тиресий…

Луна облегченно вздохнула, ослабила пальцы на рукояти, однако кинжал убирать не спешила.

Тиресий часто забредал куда не следует, и даже туда, куда никак не сумел бы попасть. Сейчас он сидел в уголке, обхватив тонкими руками подтянутые к подбородку колени. Казалось, его бледный, одухотворенный лик парит в темноте над полом.

Смертных игрушек Инвидианы Луна избегала по множеству разных причин: Орфея – из опасений поддаться воздействию его музыки, Эвридики – из-за населенных множеством призраков глаз, Ахилла – из-за неукротимой страсти к кровопролитию, которую только одной королеве и удавалось держать в узде. Тиресий – дело иное. Дара, в честь коего он получил свое имя, Луна не опасалась. Порой она сомневалась, что даже Инвидиана в силах понять, что из его видений – правда, а что – лишь порождение безумного воображения.

Хотя нет, именно его безумие и заставляло призадуматься.

По слухам, он был куда старше прочих игрушек королевы и прожил дольше, чем кто-либо другой. Ахиллы умирали так часто, что один из кратчайших путей к пусть недолгому, но благоволению Инвидианы состоял в том, чтоб отыскать еще одного смертного, благословленного исключительной яростью в битве, и привести его ко двору. Инвидиана постоянно стравливала очередного носителя сего имени то с одним, то с другим противником – просто затем, чтобы развеять вечернюю скуку. Дрались они все на славу и – рано ли, поздно – гибли кровавой смертью.

И редко доживали до того, чтоб претерпеть воздействие Халцедонового Чертога.