3

В салоне «Азур» на второй палубе начинался вечерний сеанс варьете. Публика уже сидела в креслах и вышколенные перуанцы, впрочем, не исключено, что филиппинцы подносили напитки на заказ.

Георгий Дмитриевич вошел в салон, придерживаясь за стенку, но этой предосторожности не хватило, следующий удар волны о борт усадил его в кресло, полумрак в салоне померк, вспыхнула сцена и распахнулись синие, в золотых созвездиях кулисы.

После оглушительного рокота оркестра и приветственного предисловия ведущего, прозвучавшего на пяти языках без точек и запятых, на сцену выпорхнули кордебалетные девочки. Их пестрота ошеломила, у самых глаз замелькали яркие юбки, оборки, перья, голые ноги. «Как же их не заносит при такой качке?!» – дивился Георгий Дмитриевич, а с ним и половина зала. В этом аврале кордебалетные бабочки все были на одно лицо. Они упорхнули, свет умерился, и на сцене появилась певица. Довольно сильным, выразительным голосом она запела по-английски. Ничего, что английская музыка в наши дни не знает мелодии, как не знает рифмы итальянская поэзия. Певице не больше двадцати пяти, ее почти стройная, если бы ни лёгкая сутулость, фигура была задрапирована в кусок черной блестящей ткани, волосы неподвижно лежали на плечах, а глаза, либо смотрели в пол, либо закатывались к небу. На публике не задерживались. Это поразило Георгия Дмитриевича.

Певица под аплодисменты бежала за кулисы, а оттуда снова высыпал кордебалет, уже в коротких фраках, цилиндрах, чулках сеточкой и полусапожках; глаза привыкли к мельканию, и танцующих можно было разглядеть лучше. Из всех четверых Георгий Дмитриевич оставил бы одну. Она двигалась легко, со вкусом и чувством. Остальные делали физзарядку в ритме оглушительной музыки. У одной к лицу прилипла улыбка неестественного счастья, будто над ним поработал скальпель компрачикосов (смотрите Виктора Гюго), другая не запоминалась ровно ничем, а третья была так побита жизнью, что не составляло труда представить, чего ей стоил этот ангажемент, наверняка последний.

Потом играл оркестр, выходил иллюзионист, взявший себе ассистента из зрителей, опять мелькал кордебалет, и пела певица. Об окончании этой клубно-ресторанной самодеятельности не хуже, чем в каком Крыжополе, снова на пяти языках объявил с невероятным апломбом ведущий и представил публике оркестр:

– Мища! Игор! Натаща!

Танцовщиц:

– Катья! (ту, что Георгий Дмитриевич оставил бы), Звэта! (компрачикосная), Татиана, Звэтлана! (ветеранка).

Каждая из них покружилась и сделала поклон. И последнею вызвали певицу:

– Елена!

Она под барабанную дробь поспешила на край сцены и присела на одно колено.

Георгий Дмитриевич чуть не упал со стула, и не только потому, что шалила волна: «Ба! Да они русские! Как же я сразу не сообразил… Значит, я на этой скорлупе не один…» И он не медля отправился бы к музыкантам знакомиться, да ведущий объявил, что ночной сеанс шоу повторится через час. «Куда ж соваться… Людям работать надо».

Во время ночного сеанса Георгий Дмитриевич уже спал, укачанный пятибальной колыбельной Нептуна.

4

Завтрак и обед подавали шведским столом в носовом отсеке салона «Азур» под названием «буфет» с выходами как на открытую палубу, так и в сам салон. Набрав на поднос булок и кофе, Георгий Дмитриевич вышел на палубу. Море светилось нежно-невинной синевой, будто не имело ничего общего с тем ночным буяном, швырявшим корабль, как щепку; Георгий Дмитриевич улыбнулся морю и узнал за столиком девушку из кордебалета в простом спортивном костюме, – как раз ту, которую он оставил бы, – кажется, Катерину, и подошел к ней:

– Разрешите… рядом с вами?

Катя подняла лицо, совсем не такое бесшабашное, каким оно смотрелось со сцены, с легкой сыпью на щеке:

– Русский турист? На борту?

– А что – редкая птица? – Георгий Дмитриевич поставил поднос на стол и придвинул стул.

– Турист – да. За все время была одна пара.

– А так, не туристов, русских много? – он сел.

– Нет, руководитель оркестра из Москвы, еще скрипач и пианистка русские, но они из Эстонии.

– А вы? – но тут Георгий Дмитриевич догнал, что Катя говорит распевно, мягко, и опередил ответ. – Вы с Украины.

Катя засмеялась:

– Это понимаете вы. Для здешней публики, – она кивнула на азиатского мальчика, забравшего пустые тарелки, – мы все – русские. – А разве не так?

– По этой части вам лучше с нашей певицей пообщаться. У нее на этот счёт целая система… Я у нее – польская украинка: я ж из-под Львова. Две наши Светы – это молдавские украинки, они из Новосильцева, это другой рубеж, с Молдавией, а сама она – русская украинка… она ж то ли из Донецка, то ли из Луганска, – Катя встала. – Еще есть русские в дути шопе, но они латышки. Ну, мне пора. Увидимся еще, – и торопливо ушла.

Георгий Дмитриевич привстал, раскланялся и сел на место совсем озадаченный: вот тебе и на… пост-имперские разборки… А если подумать, оно так и есть… Украина – это сумма окраин всех граничащих с ней государств. Плюс русины. Оттого там и разброд такой, и никакой самостоятельности… Все они там – порубежники, только и глядят, с какого боку лучше. Лебедь, рак и щука,… каждый тянет территорию в свою сторону. Интересно, а украинские украинцы – это ж кто?

В тот вечер отца Александра не выманили бы на ужин никакими калачами. Георгий Дмитриевич трапезничал в одиночестве, задаваясь вопросом, кто же тот таинственный незнакомец, кого безнадежно поджидают пустые тарелки, прибор, салфетка?

5

На следующее утро его разбудила радиорубка:

– Проплываем Итаку. Слева по курсу Итака, остров легендарного Одиссея…

Георгий Дмитриевич, поспешно облачась в пальто поверх пижамы, в тапочках на босу ногу выбежал из каюты и – пулей по лестнице, через две ступеньки, устремился на открытую палубу. Не дай Бог, опоздает, пропустит этот всепетый клочок земли, обетованной, потому как родной, куда Одиссей, сверхчеловек античности, плыл через сто морей, сто преград.

– Этот самый крохотный из Ионических островов, – вещала металлическая радиорубка, – площадью сто три квадратных километра, является и самым знаменитым благодаря бессмертной поэме Гомера. Последние археологические раскопки подтвердили достоверность его описаний.

Выходя на палубу, Георгий Дмитриевич чуть не столкнулся с отцом Александром, спешившим не меньше него. Они обменялись вежливо-извинительными улыбками и кинулись к перилам. Опасения опоздать были напрасны: остров оказался не таким уж маленьким. Это был изрядный холмогорб, напоминающий Аюдаг, за которым тянулся другой такой же Аюдаг, третий, четвертый. Минут сорок судно плыло вдоль его берегов. У морских народов есть специальное слово для такой навигации – costeggiare, coast.

Нельзя сказать, что со времен Одиссея остров сильно перенаселили: на одном склоне гнездилась пара дюжин домов, белой полосой холмогорб очерчивала дорога, и у где-то самого подножия, у воды, белела не то вилла, не то церковь – не разглядеть. Вот и все признаки жизни в довольно обширных владениях царя Итаки. Не всякий онассис позволит себе такие.

«Что же, вполне реальные возвышенности… среди морской равнины, – немного разочаровался Георгий Дмитриевич. – В глазах фантазии они представлялись иными… А вот увидел и-и-и… приземлил миф, лишил его ореола. Зачем? Ни мифу, ни мне это не нужно…»

Георгий Дмитриевич и отец Александр тайком друг от друга обменялись взглядами: «Тоже… как я… романтик». «Небось, грек». «Точно, испанец».

Вопрос: «А кто же он по национальности?» – для новичков на борту становился ключевым. Но к этой загадке легко подбирался ключ. Толпу туристов в полторы тысячи в основном составляло население Европейского Союза, изредка кто-то прилетал из Американских Штатов. Занятнее была пирамида экипажа и обслуживающего персонала. Она порождала вопрос: почему один народ угнетает другой? Ни один другого, а именно один народ другой? Ведь не может быть целый народ официантов, а другой состоять из одних инженеров-директоров. Такого никогда не было… разве что в дикие древние времена, когда победители обращали в рабство народ побежденных, господ и слуг без различия.

Внизу пирамида расслаивалась на касты, но не по социальному, а по национальному происхождению. Малайцы, филиппинцы, тайванцы, тайландцы, бангкокцы и прочие непостижимые желтые люди с их гуттаперчевыми улыбками услуживали в ресторане помощниками официантов (гарсонов) – петит гарсонами, т.е. убирали со столов грязную посуду, они же обслуживали в буфете. Гарсонами работали темнокожие люди из Гондураса, Перу и прочих прародин ацтеков и золота конкистадоров.

Помощниками в машинном отделении доверено было трудиться молдаванам – поразительно, как народ столь маленькой советской республики расползся по щелям и закоулкам всего мира.

Стюардами, а попросту уборщиками кают, работали индусы из шудр, но и у них была своя субординация: низшему отводилась уборка и ремонт сантехники.

Далее кастовость переходила в иерархию в «цивилизованном» смысле. Метрдотелем могли служить поляк, хорват или турок. Можно было встретить парикмахершу болгарку, а приемщицу в фотосалоне из другой части бывшего соцлагеря.

На этой маленькой плавучей модели мира, четко просматривалась иерархия народов нового порядка. Капитализм снял маску. Он не рядился здесь в фальшивые тряпки прав человека, он алчно, с пеной у рта, заплывшего жиром, наживался. Открыто, изощренно, ненасытно выжимал соки из народов, не сумевших пристроиться на теплом месте в единой мировой монополии на благополучие, народов, впавших в нужду, в задолженность, а, следовательно, в зависимость. И никакой даже самой блистательной, в духе набоковской, гениальности не хватало, чтобы вырваться за жесткие рамки, в которые впаян человек положением, отведенным его стране на мировом рынке человеческих душ.

С неграми кокетничали в контексте борьбы с расизмом: им дали статус белых. Всего двое или трое на борту, они выполняли «интеллектуальные» обязанности белоручек: устраивали викторины или приглашали потанцевать какую-нибудь даму, одиноко стареющую за изжоготворным коктейлем в углу дальнего дивана. Не дай Бог, дать негру понять, что он черный. Нет, негр – белый человек. А уж белые пусть сами разбираются, если они на положении негров.

Роль затейников и администраторов плавучей гостиницы отводилась итальянцам. Они же заведовали бюро экскурсий.

Греки – мореходы по географическому определению. Их место в этой пирамиде предопределили еще аргонавты, посему ничем и никак оно не было омрачено. Капитан «Эль Сола» закончил Морскую Академию в Афинах, там же формировался старший состав экипажа.

Нет убийства без убийцы – нет рабов без хозяев. На верху пирамиды, на остром ее кончике, восседал англичанин в кресле директора гостиницы. О, море – это его вотчина. Он сумел поставить его себе на службу. А местечко на золотой верхушке тысячелетиями ему готовили, сами того не ведая, фараоны и раджи, когда в силу своих верований и венца, собирая подати, накапливали золото в гробницах и храмах, а он пришел морем, эдакий великобританский англичанин, взял это золото и построил себе золотые палаты и синекуры.