– Дочь, мне нужна твоя помощь! Позарез! Мне не к кому больше обратиться.

Воистину, падающие кактусы – к несчастью и хлопотам! Но делать нечего. Я поднялась и пошла в комнату звонить матери.

Невзирая на нашу ссору, она ответила вполне доброжелательно:

– Да, Кать.

– Мам, тут это… Короче… ЧП.

– Само собой. Если ты первая соблаговолила мне позвонить, здесь явно без ЧП не обошлось. – Мать была совершенно права. Почему-то после ссоры первая я никогда не подхожу, даже зная свою вину. Ужасный характер, пора его менять на фиг. – Так что там?

– Там… Там… – я долго не могла проговорить это. – Отец пришел.

– Кто? – решила она, что ослышалась.

– Отец, – терпеливо повторила я.

– Чей отец?

– Мам, ну как это чей? Мой, естественно!

– Боже! – повторила меня мама и, по-моему, лишилась сознания.

– Мам! Все в порядке?

– Что он так и сказал? Отец? Так и представился?

– Да, да!

– Вот жизнь… Ну и как этот козел поживает?

– Мам, козлу нужны драгоценности, что оставил нам дед.

– Ни фига себе! Какой на хрен камень? Камень уже положили, теперь надо асфальтировать!

– Чего? – несказанно удивилась я.

– Я не тебе, мы тут дорогу прокладываем. Вот что, пошли ты его к черту. Столько лет они ему были не нужны, а теперь нате положите! – Я объяснила ситуацию, раскрыв все видимые причины возникновения у отца желания завладеть несметным богатством немедленно. – Так, он снова за старое! Когда я выходила за него замуж, он перестал играть, я думала, что отучила его от этой гадости! Может, он еще и пьет?

– Мама, я не знаю, пьет ли он, но я знаю, что через пару минут у меня закончатся деньги на телефоне. Давай ближе к делу. Отдаем ли мы ему ценности, и если да, то где это добро припрятано.

– Послушай, Кать, после смерти деда мы нашли только часть. Серьги и перстень. Они сейчас хранятся в ячейке на вокзале. Запомни, ячейка номер 189, код 666000666.

– Какой дурацкий код, – не удержалась я от высказывания.

– Спасибо, я сама придумала. Отдай ему то, что там есть, думаю, любой долг это покроет. Пока.

– Пока.

Появившись в кухне, я увидела весьма занимательную картину: папаша робко мыл чашки в раковине мыльной губкой. Обернувшись через плечо, спросил:

– Ну как там Ирочка?

– Велела послать тебя к черту, – громко выдала я и, пронаблюдав эффект – Михаил Геннадьевич опустил нос, предвкушая поражение, – добавила: – Но после того, как отдам тебе цацки.

Отец обрадовался, на небритых щеках появился легкий румянец.

– Спасибо, дочка.

Он начал от нечего делать потирать озябшие худенькие ручонки, я, глядя на сей процесс, вспомнила мамины слова и выдала невпопад:

– Ты, случайно, не алкоголик?

Он вздрогнул, удивившись.

– Нет, что ты. – Посмотрел на свои ладони. – Просто холодно здесь, вот они и дрожат.

Да, чего это я? На улице прохладно, а окно в комнате так и осталось открытым нараспашку. У меня и самой на ногах образовалась гусиная кожа. Надо его закрыть.

– Ладно, жди меня здесь. Я сейчас соберусь, и мы поедем забирать драгоценности.

– Ага.

Сейчас растянулось на два часа. Это все женщины так долго собираются, или я одна такая? Почему-то колготки все время рвутся в момент их натягивания, с запасными происходит то же самое, а других запасных, начиная спешить, в панике уже не можешь отыскать. Любимую юбку приходится менять на джинсы или брюки, но оказывается, что приготовленная кофточка с ними не смотрится, а остальное мятое и нужно гладить. А что не мятое, то не подходит к тем туфлям, которые подходят к джинсам и брюкам. А вот с юбкой и кофточка отлично смотрится, и босоножки уж очень к ней подходят, да вот беда – третьей пары колготок что-то нигде не видно. И вот приблизительно по этому же сценарию происходят все мои каждодневные сборы.

В итоге я напялила-таки джинсы и нарядную блузку в полоску, наплевав на то, что верх с низом не составляет гармонии. Ничего, туфли на шпильке положение исправят.

Дальше я начала краситься. Все, как положено: тональный крем цвета загара, черная подводка для глаз, темно-серые тени, тушь, блеск для губ… а где же он, блеск… а, вот он… но он не подходит к этим теням… а где у меня другой блеск, тот, что посветлее и порозовее?..

Отец смиренно ждал меня, сидя на краешке дивана, и ни разу не прокомментировал мои длительные сборы.

Потом я принялась пальцами распутывать свои вьющиеся от природы длинные каштановые волосы. Можно, конечно, попытаться расчесать их крупнозубчатой расческой, но для этого их еще нужно намочить.

Наконец я была готова.

– Ну что, поехали?

Михаил Геннадьевич смущенно кивнул, порозовев от удовольствия (пытка ожиданием закончилась, приблизив его тем самым на целый шаг к заветным драгоценностям), и мы вышли из дома. Дождавшись автобуса, которые я терпеть не могу (особенно, битком набитые, как сейчас), поехали на вокзал, где и находились камеры хранения.

Выйдя из автобуса, направились к нужному зданию. По пути я посчитала своим долгом предупредить папаню:

– Ты поосторожнее с ними обратно уезжай. Здесь полным-полно всяких воришек, они наблюдают за вещами, которые граждане достают из ячеек, и следуют за ними до первого темного переулка.

Отец посерьезнел, подумал и ответил:

– Я тогда на такси обратно поеду.

– Правильно, – обрадовалась я его решению. Все-таки пусть драгоценности принесут такую малую пользу, как спасение жизни Михаила Геннадьевича, чем их захапает какой-нибудь ловкий прохиндей грабитель, который впоследствии решит, что это подделка, и сбагрит их за сто рублей, а то и вовсе преподнесет своей второсортной даме – «мамзельке» – на день Святого Валентина. Или на другой какой праздник, что наступит раньше.

От входной двери к камерам, расположенным в полуподвальном помещении, вела старенькая лестница. Внутри было почему-то еще прохладнее, чем на улице, но возможно как раз оттого, что мы попали в подвал. Две смежные стены были заполнены стальными ящиками, кажущими миру только свой фасад с кодовой панелью и номером, написанным от руки простой шариковой ручкой на клейкой полоске белой бумаги, защищенной на всякий случай сверху слоем прозрачного скотча.

Я стала озираться по сторонам, выискивая нужный номер или хотя бы близкий к нему, чтобы знать, от чего плясать.

– Что мы ищем? – спросил отец.

– Ячейку под номером 189.

Тут сбоку открылась дверь подсобного помещения, оттуда выплыл очень рослый худой парень лет двадцати и угодливо поинтересовался:

– Чем-нибудь могу помочь? Вам положить или забрать?

– Нам забрать, – дружелюбно отозвалась я, парень понял, что не нужен, и удалился восвояси.

Камер было слишком много, а номер был написан слишком мелко, чтобы вот так сразу, с первого взгляда отыскать то, что нужно. Где же она, сто восемьдесят девятая ячейка?

– Нашел! Вот она, – ткнул Геннадьевич вверх. – Эх, зря парня отпустили! Он бы нам достал.

Да уж. Я оглядела рядом стоящего мужчину, своего отца. Он был ниже меня, притом что я отнюдь не баскетболистка: сто шестьдесят семь сантиметров. Хотя у меня каблуки… Короче, выходило так, что доставать придется мне.

Я подошла поближе, простерла вверх руку и набрала код, едва видя сами цифры. Дверца щелкнула и распахнулась. Мы с отцом нервно осмотрелись: никого поблизости не было.

– Давай, доча! Быстрее! – подгонял он меня. – А то придут эти твои воры!

Можно подумать, «эти мои воры» только нас и ждали! Но что удивляться, я же сама его запугала по дороге.

Встав на мыски, я просунула ладонь в нутро ячейки. Пальцы нащупали ткань плотного мешочка, в котором лежало что-то округлое. Я потянула это на себя, в последний момент мешочек вырвался из руки и упал на пол. Веревочки были завязаны неплотно, потому от удара о пол оттуда выкатился золотой перстень с огромного размера зеленым камнем. Надо же, как мне и рисовалось: изумруд! От этого дивного совпадения челюсть у меня непроизвольно отвалилась.

В этот миг подсобная дверь вновь отворилась, папаша, не теряя ни секунды, наклонился и схватил вырвавшийся из объятий жесткой ткани перстень и мгновенным движением засунул себе в карман. Но боюсь, эти действия мало что могли изменить, и парень, вышедший из подсобки, успел увидеть предмет фамильной драгоценности. Тем не менее я наклонилась и подняла с пола мешочек, в котором нащупывалось еще что-то квадратное с двумя выпуклостями, грозно на него, парня, посмотрев, мол, шли бы вы себе. Парень опустил взметнувшиеся брови на место (большой изумруд сам по себе огромная редкость, так он еще и блеснул так, что чуть не ослепил нас), затем демонстративно повернулся и вышел, поднявшись по лестнице, из помещения на улицу.

– Ну вот, – расстроился отец. Даже чересчур расстроился, по-моему, ничего такого уж страшного не произошло. – Как думаешь, доча, он все видел?

– Что – все? Падение мешочка, изумруд?

– Камень! Это очень плохо, он не должен был видеть.

– Ой, ну и что, есть у нас изумруд, подумаешь!

– Тише! – шикнул на меня папаша, приложив палец к темно-розовым губам.

Я хотела возмутиться, но здесь в помещение вошло несколько человек, приближение которых и услышал отец, и мы посчитали наилучшим ретироваться.

Уже на улице я отдала ему мешочек, Михаил Геннадьевич немножко приоткрыл его, и мы оба сунули свои носы в образовавшееся отверстие. В квадратный кусок картона были вдеты изумрудные серьги редчайшей красоты. Мы хором охнули, но я от ликующего изумления, а он от горестного недоумения. Так охает доверчивый ребенок, принявший в дар от доброго на первый взгляд незнакомца конфетку, но при раскрытии фантика увидевший, что это бутафория и никакой конфетки там нет.

– В чем дело? – полюбопытствовала я.

– Я и смотрю, мешочек небольшой. Оно бы сюда не поместилось… – говорил он как будто сам с собой.

– Что – оно? Что бы не поместилось?.. Михаил Геннадьевич, ты слышишь? – потому что он по-прежнему меня не замечал, углубившись в свои мысли. Может показаться странным, что я называла его по имени-отчеству, но мне в тот час было бы, наоборот, странным назвать его папой. Я не привыкла к этому слову. Привыкну ли когда-нибудь? Да и нужно ли?

– Что? Ах, да, я слышу тебя. Катя, нам придется вернуться туда. Только выждем, когда люди уйдут.

– Но зачем?

– Должен быть еще один предмет. Он остался внутри камеры.

– Да не было там ничего другого! Все, что было, я достала. А с чего ты взял, что есть что-то еще? – Я помню, мама говорила, что они с бабушкой после дедовой смерти нашли не все драгоценности. Но мне хотелось услышать, что ответит отец.

– Я знаю, Катя, я держал все, как ты скажешь, цацки в своих руках, когда был маленький, играл с ними, тискал, рассматривал. Потом отец перестал мне их давать, боясь натолкнуть на искушение продать их. Знаешь, я был… хм… трудным подростком. Ну вот, я помню, что еще было ожерелье. Ожерелье из изумрудов. – Я присвистнула. – Да, доча, оно стоит несметное состояние, – понизил он голос.

– Но зачем оно тебе? Неужели серег и перстня не хватит, чтобы расплатиться?

– Чтобы расплатиться, хватит, конечно. Но я собираюсь отыграться.

– О боже, нет! – воскликнула я, схватившись за голову. – Ты же зависимый, как я сразу не распознала? Мама сообщила мне, что ты и в молодости любил поиграть. Как же ты не делал этого, пока жил с нами?

– Эх… – Михаил Любимов посмотрел сперва себе под ноги, затем – в небо, потом снова под ноги. Видимо, пытался подобрать слова. – Катя, есть вещи, которые тебе не суждено понять. Просто поверь, будет лучше, если фамильная ценность останется в семье. Так должно быть. Я хочу передать тебе это по наследству. Я и так ничего путного для тебя ни разу не сделал, кроме того, что дал тебе жизнь. Позволь мне хотя бы это сделать для тебя? Я хочу отдать их, чтобы потом вернуть.

Такому повороту я весьма и весьма удивилась. Отец до этого производил впечатление человека неумного и безответственного, а теперь показал совсем иные качества. Посмотрев ему в глаза, убедилась, что он был серьезен как никогда.

– Хорошо, но придется тебе смириться с тем, что этому не бывать. Видишь ли, мама сказала, это все, что они нашли. Ожерелье, видимо, дед спрятал в другом месте, либо вовсе оно куда-то делось. Это было давно, так что концов теперь не отыскать.

Отец не изменил выражения лица, точно был готов к такому ответу.

– Катя, для этого мне нужна ты. Ты работаешь где-то?

– Да, но я в отпуске, – ответила я смущенно, не понимая, куда он клонит.

– Отлично. Ты сможешь уделить своему родному отцу пару дней?

Это было неожиданным, я растерялась.

– Я не понимаю, о чем ты.

– Не понимаешь? – нахмурился мужчина. – Как же тут не понять? Ты много времени проводила с моим отцом, твоим дедом, он тебя одну не оставлял, пока работали твоя мама и бабушка. Следовательно, в то место, где он спрятал ожерелье, он должен был взять тебя с собой.

Я молчала, тупо моргая глазами. Что, этот тип хочет, чтобы я искала ожерелье, спрятанное дедом? К тому же неизвестно, точно ли спрятанное, а если спрятанное, то где. Да он наглец!

Прочитав мои мысли по моему лицу, отец заговорил снова:

– Я не прошу больше, чем ты сможешь дать, Катюша. И сейчас ты убедишься. Вспомни, пожалуйста, вы часто гуляли с дедом?

– Господи, я была совсем ребенком, я не помню!

– Напрягись, подумай, – настаивал он.

– Да, мы, кажется, часто гуляли. То есть обязаны были гулять, ведь так? Детям нужен свежий воздух, потому с ними гуляют. Так как мама и Ритуля работали, подчас сразу на двух работах, следует сделать вывод, что выгуливал меня дедушка. Он не мог работать ввиду инвалидности, но получал хорошую пенсию. Я помню, это говорила Маргоша.

– Отлично. – Где-то совсем рядом загрохотала очумелая электричка, машинист нажал на тормоза, и транспорт начал медленно останавливаться, оглушив нас на некоторое время. Когда посторонние шумы притупились, отец продолжил: – Итак, логически мы установили, что дед с тобой гулял. Теперь представь, ему нужно что-то спрятать вдали от дома, но ребенка одного бросать не рекомендуется. Как он поступит?

– Возьмет ребенка с собой, – незамедлительно дала я ответ, как на экзамене.

– Верно. Все, что от тебя требуется, это вспомнить несколько мест, куда вы с ним ходили.

– С дуба рухнул? Это нереально!

– М-да, запустила мать твое воспитание… Кто ж так со старшими разговаривает?

– Надо же, первая нотация за двадцать один год! Браво! – я саркастически захлопала в ладоши.

– Дожили… – пробормотал расстроившийся папаня. – Слушай, Кать, у меня возникла идея. Помнишь, когда у деда обнаружили астму, ему велели жить на свежем воздухе? – Я кивнула. Вроде было такое. Наверное, за это ему и дали инвалидность. Или нет? Ужас, как мало я знаю о жизни почивших родственников. – Вот, угадай, куда он отправился?

– На Тибет? – хихикнула я.

– Катя, ну при чем тут Тибет? Что за неуместный юмор? Он отправился жить… в Валищево! – выдал папаша с такой экспрессией, словно, услышав это, я должна была как минимум взорваться от счастья.

– И что? – не дождавшись продолжения, спросила его я.

– Ну как?! Он неделю жил в доме, где сейчас живу я, и что самое интересное, ты жила эту неделю с ним!

– Да-а?

Вот это да. Всем да – да. Значит, я жила неделю вдвоем с дедом в каком-то отсталом Валищево? Вот жуть.

Я устремила взор на доску с расписанием, но не видела ни букв, ни цифр. Сконцентрировавшись, мое астральное тело словно покинуло физическое и отправилось в далекое прошлое. Какие-то обрывки… Нечеткое изображение… Вот я бегаю по заснеженной тропинке, падаю в сугроб, весело хохоча… Меня поднимают сильные руки и бережно подбрасывают вверх. Я смеюсь и жмурюсь от яркого солнца и искрящегося снега. Кто же это рядом со мной? Кто только что взял меня на руки?

Концентрируюсь сильней и вижу деда. Но место, где мы находимся, не очень-то похоже на наш город. И уж явно не двор нашего дома. Валищево? Хм, вполне может быть.

Меня дернули за локоть. Я очнулась и посмотрела на рядом стоящего.

– Кать, ты здесь?

– Да. Уже да. Так чего ты хочешь? Чтобы я поехала в Валищево и попыталась отыскать ожерелье?

Вдали снова появилась летящая стрелой электричка, и мы стали говорить громче.