Салон бизнес класса. Респектабельный мужчина в костюме вызывает стюардессу. К нему подходит такой прожженный жизнью проводник, смотрит на него сверху вниз, мол, ну, чего тебе надобно, старче?

– Вы знаете, – начинает господин, – со мной вот тут такой казус случился, – немного смущенно говорит он, – я свои очки уронил в эээ… унитаз.

Нашего бортпроводника смутить невозможно, его ответ был прост:

– А какого же хрена ты там разглядывал?!

Человек и пароход

Летим, уж не помню, в какую-то Германию, то ли в Дюссельдорф, то ли в Гамбург, я с немецким языком, сижу в хвосте и читаю информацию по—русски и по—немецки. Есть там такие слова: «Желаем Вам приятного полета на борту нашего аэробуса, который назван в честь такого – то» перед рейсом всегда узнаешь имя самолета и вставляешь его в эту фразу.

Вот я сосредоточенно читаю:

«Желаем вам приятного полета на борту нашего аэробуса, который назван в честь великого путешественника Ивана Федоровича Крузенштерна»…

– Иван Федорович Крузенштерн. Человек и пароход! – голосом Печкина из Простоквашино завершает громкий бас в салоне.

По-немецки читать эту фразу уже не было смысла, потому как хохот в салоне стоял такой, что я саму себя не слышала. Да, любит наш народ советские мультики. Теперь, когда вижу самолет с этим именем на борту, сразу вспоминаю тот случай и улыбаюсь.

Быль-байка

Наша стюардесса летит в отпуск на самолете другой российской авиакомпании. Рядом с ней происходит следующий диалог, который потом, благодаря ей, передается из уст в уста.

Пассажир просит у стюардессы (работающей):

– Принесите плед.

Потом:

– Дайте подушку.

Еще через 15 минут:

– А можно соку?

Стюардесса начинает выходить из себя и на лице ее рисуются недобрые мысли.

– А что у вас лицо такое недовольное? – пассажир явно нарывается.

Девушка нагибается и медленно, с выражением отвечает:

– Мужчина, что вам надо от меня? Если хотите, чтобы вас в жопу целовали, летайте с «Аэрофлотом»!

На Берлин!

Когда сидишь дома, например, неделю, то еще не успеваешь соскучиться по работе. И так не хочется выходить, так трудно, что организм даже заболевает и кашляет и чихает, и заливает платки соплями. И зарекалась ведь не летать с насморком, потому что знаю – это адски больно, уши рвет на снижении, приходится держать обеими руками голову, чтобы не взорвалась от боли. Все знаю, проходила, зарекалась, но все равно иду. Потому что потом ничего не получу в зарплату, и мне припомнят больничные дни, что потом придется ехать, закрывать больничный лист у отрядного врача. Когда хочется взять больничный лист, я вспоминаю и представляю все это. И иду на работу.

Но не только тело не хочет работать, машина тоже объявляет мне бойкот – молчит, не дышит. Бегу, матерясь, на электричку. И что ж! это даже бодрит – благо тепло и солнце, и время позволяет. В таком способе есть свои положительные моменты, утешаю я себя: можно почитать журнал и пробок не боишься, опять же если… тепло и солнце, и время позволяет.

По дороге с электрички на автобус встречаю нашего летчика, я не знаю его или не помню, но мы оба в форме и весело приветствуем друг друга. Это в аэропорту, где нас много, мы можем не поздороваться, пройти мимо, по крайней мере, я могу. Но здесь, на пустой дороге, – не вежливо. И самое главное, мне становится еще веселее от мысли, что не одна я тащусь на работу пешком, вон летчик, небось, получает достаточно, чтобы ехать на такси, ан нет, своим ходом шагает! И бодро ускоряю темп.

Вот в автобусе напротив меня нервничают двое пожилых людей. Боятся, что проедут аэропорт, что опоздают на самолет. Я успокаиваю их, спрашиваю, во сколько вылет, объясняю, что они все успеют, что аэропорт уже близок. И не потому, что я стюардесса, и мне положено по должностной инструкции поддерживать имидж компании, а просто представила моих бабушек и дедушек на их месте, в этом большом городе, и мне захотелось хоть как – то им помочь. Нет, я не всегда такая добрая, просто настроение хорошее.

В аэропорту случайно встречаю знакомого водителя Васю, с которым работал муж, собственно через мужа он меня и помнит, а я, спасибо моей «антипамяти» на лица, прошла бы мимо, не узнав. Но он еще издалека машет мне рукой, приходится подойти. И подходя к нему, я почти физически ощущаю, что я снова на своем месте, что мне нравится вариться во всей авиационной этой каше, что я тут уже своя, я понимаю, ЧТО здесь происходит. Меня здесь узнаЮт, во мне нуждаются! Ура! Рев самолетов, запах керосина, здравствуй, работа! Как хорошо, что не взяла больничный… Привет, Вася!

Лететь в Берлин. Крайний раз летала туда 9-го мая. Тогда на доске, где все бригадиры пишут номер рейса и комнату, где будет разбор, была жирная надпись: НА БЕРЛИН! – комната №1. И

Сегодня организм не прощает пренебрежительного отношения к себе и фыркает, закладывая уши, мол, посмотрим, как ты бодро будешь работать «без ушей». В итоге работаю плохо, ничего не слышу, в ушах стреляет, пытаюсь скрыть боль. Пока не вскрикиваю случайно. Девочка, что со мной работает, видя мои страдания, тут же открывает бутылку водки и дает мне ватку:

– Вставь в уши, и сиди на кухне.

Спиртовые беруши немного помогли.

А на посадке я чуть не взвыла и в сотый раз поклялась взять завтра больничный и не летать больше с насморком. Мне казалось, что голова моя – шарик, который надувают, и глаза лезут из орбит, и сейчас где-то в районе ушей я лопну двумя дырками. Взорвусь и сдуюсь. Любовь к работе сменяет жалость к себе…

Слава Богу, садимся. Рейс окончен, меня больше не надувают. Осталось добраться до дома, вот блин! – своим ходом!

И тут я вижу людей, ожидающих служебный автобус, и меня осеняет. Когда не было машины, я ведь тоже ездила на служебном автобусе, а сейчас как раз его время. Я прошу водителя взять меня один лишь разочек без проездного, меня – стюардессу без ног и ушей, у которой отказала машина. Я делаю такое жалостливое лицо, как у кота в Шрэке (Ну возьмите меня!) и он идет – таки ради меня против инструкции! И опять, глядя в окно, уже второй раз за день меня посещает мысль – как хорошо, что я теку вместе с этой рекой, и что она держит меня и несет, куда ей одной известно. Неси, неси, мы с тобой одной крови – ты и я. Только бы не болеть.

Про хоккей и авиацию

Я все же напишу об этом. Страшнее будет не написать и остаться с этими мыслями наедине. А если я их передам бумаге – они утратят свою власть надо мной.

Вернулись из Вены. Сели. После крайнего пассажира как обычно налетела группа захвата из уборщиков, техников, бытовиков. И кто – то из них говорит:

– Слышали, самолет упал?

Мы, конечно, летали, не слышали. Первый и самый важный вопрос – наши?! В смысле, чья авиакомпания?

– ЯК – 42, под Ярославлем. Целая хоккейная команда. 2 человека чудом выжили…

…Такие вести нам, причастным к авиации, тяжелы для восприятия, умолкаем.

А в моей памяти всплывает картина. По иронии судьбы, это тоже был рейс в Вену, где-то полгода назад, весной еще, кажется.