Глава 10

– Паш, давай не поедем со всеми в Сен-Тропе? – спросила я первым делом, едва мы проснулись на следующий день.

Утро просачивалось лучиками в щёлку меж плотными голубыми шторами, откуда-то с лужайки перед домом доносилось медитативное «Оммм», одинаковое на всех языках. Разноголосые птицы устраивали спевки и призывали радоваться жизни.

Немного волнуясь, я подскочила с кровати, полная энергии и решимости. Я совершенно точно решила не плыть по течению, а сама устраивать вектор судьбы. Смущение побоку, дурные чувства тоже! Мысли о чужих мужчинах в мусорную корзину! Мне двадцать три, а не пятнадцать, я уже взрослая и в сказки не верю.

Я знаю, что мой Красиков мужественный, заботливый, что он сильный и стремящийся. Кто-то скажет «жадный», а я отвечу «хозяйственный». Он просто ценит то, что досталось с трудом. А уж вкалывать он умеет и никому спуску не даёт. И я уважаю всё, что он создал, ведь и карьеру, и дом в Архангельском, и своё благосостояние он выстроил сам.

Паша рассказывал мне, когда мы только начали общаться поближе, что ему ничего не приходило легко. И за это я его уважаю. В нашу компанию не берут просто за красивые глаза, и за умные не берут. Главное – результаты. Паша их добивается. Его многие побаиваются, начальство ценит. И в тридцать пять он самостоятельный, уверенный и ответственный, в общем, мужчина, каким многим не стать!

Да, Паша часто суров и сдержан, хотя и нежным бывает. Не всегда, конечно… Но ведь он так устаёт! Шутка ли, работа в Москве превратилась в сплошные собрания, переговоры и командировки! Ему нужен надёжный тыл и отдых. А кому не нужен? Он доверился мне не только на работе, но и дома, и я это ценю.

– В смысле «не поедем»? – удивился Красиков, мигом прекратив потягиваться. – Только не говори, что у тебя болит голова, живот и на солнце перегрелась. Ты вчера мне обещала, Соня!

Я раздвинула шторы, впуская утренний свет и улыбаясь.

– У меня ничего не болит.

– Слава Богу!

– Я просто хочу этот день провести с тобой. Ведь мы совсем не были одни за весь отпуск! Давай побудем! Погуляем вдвоём, а? – попросила я.

– Кажется, ты сама настаивала, чтобы мы провели его с твоими друзьями… – недовольно проворчал Паша. – Я зря, что ли, терплю этого арктического йети, шебутную Дарью и всех этих итальянцев с их криками.

Мне стало слегка обидно за милейших Даху и Маню, но я решила пропустить шпильку в их адрес мимо ушей. В конце концов, у них с Пашей на самом деле разные темпераменты, культура и мировосприятие. Это я Даху с семи лет знаю. И это мне всегда нравились французы, а сумасшедшие ученые казались занятными. Маню так вообще словно в реальность выскочил из мультика типа «Каникулы Бонифация» или фильма «Назад в будущее»: волосы торчат в разные стороны, мышцы, как у дикого варвара, борода тоже, но при этом глаза восторженного ребёнка, и сам он такой добряк! А с каким восторгом рассказывает о своих исследованиях! Кажется, Даха даже чуть-чуть ревнует и боится, что муж снова бросится к пингвинам и айсбергам, как к любовнице. Смешные же!

– Даха хорошая. А Маню – потрясающий персонаж, к тому же очаровательно добрый, – ответила я, крутанувшись на носочке. – Что касается итальянцев, нас никто не заставляет терпеть! Скажи, пожалуйста, зачем нам их терпеть?

Паша сел на кровати и потёр переносицу.

– О, ты вдруг решила оппонировать любой фразе? Что-то новенькое! Тогда объясняю доходчиво: затем, что так мы сэкономим немалую сумму Евро на проезд, не заблудимся по дороге, и гарантированно попадём туда, куда нужно, оптимальным способом. А потом так же гарантированно вернёмся во Фрежюс.

– Паш… – Я присела на корточки перед ним, положила руки на его колени. – Ну, пожалуйста! Ведь это, как ты сказал, почти наш «авансовый медовый месяц»…

Красиков покачал головой, морщась недовольно, словно я была приставучим маленьким ребёнком.

– В Сен-Тропе я планировал побывать, ты это прекрасно знаешь. Планы – это святое. И коллегам я тоже анонсировал, что мы проедем по всему Лазурному побережью. Ты хочешь, чтобы я выглядел пустозвоном?

– Тогда давай съездим сами! Давай не экономить на этот раз, а? К чёрту оптимизацию расходов и даже если заблудимся… Будет приключение!

– Тоже придумала! Ну что за капризы, Соня? – Он заправил мне прядь за ухо и чуть нахмурился.

– Я с тобой хочу… – вздохнула я, начиная внутренне сердиться на Пашу за то, что он совсем меня не понимает. И слово «хочу» осело с совсем не радужным послевкусием на нёбо, словно и не хотела врать, но солгала.

– Я и так буду с тобой, – буркнул Красиков. – По месту посмотрим. Если получится, оторвёмся от итальяшек и прогуляемся сами. И от твоих друзей тоже. По-моему, они на тебя плохо влияют. Но поедем с ними, и точка! Нужно же хоть немного рациональности, Соня, а не только эмоции распускать. А теперь давай-ка, сооруди что-нибудь на завтрак, я ужасно хочу есть!

Я встала, солнце было уже не радостным, утро не весёлым, а в душе расплывалось серым пятном разочарование. Но Паша не заметил. Он подтянул боксёры и сказал, направляясь в ванную:

– И кофе! Кофе не забудь. Ты же знаешь: я без него утром не включусь.

Я закусила губу – внезапно вспомнилось Дахино «всегда секретарь, ха?» и то, что Паша с первого дня моей работы в офисе оценил то, как я варю кофе. Папа меня научил, он был большой гурман и праздниколюб…. Потом Паша просил постоянно именно меня кофе сварить, хоть я и не секретарем была, а переводчиком. Но мне льстило, Павел Викторович нахваливал, и я варила.

Вот только сейчас это разозлило. И вдруг захотелось насыпать в кружку Красикову какой-нибудь быстрорастворимой мути, залить недоваренным кипятком и стукнуть с размаху по тумбочке, чтоб аж разляпало коричневыми пятнами по белым стенам.

Отчаянно расчесываясь перед зеркалом, я хмурилась и боролась с желанием ворваться в ванную и спросить с ходу: «Ты вообще меня любишь?! Кто я для тебя?! Скажи, кто!» Но я себя переборола и, заколов волосы, пошла в кухню – кофе варить. Кажется, это у меня уже прописалось на подкорке: две чайных ложки свежемолотого кофе с верхом, одна сахара, довести до кипения, взбить пенку, плеснуть аромата в кружку и улыбнуться. Так вы хотите, Павел Викторович? Ну-ну…

Вы, господин Красиков, хотите экономить? Хотите секретаря под рукой, а не романтическую прогулку с невестой? И Сен-Тропе в Инстаграме ради коллег?! Галочку поставить?!

Ну что ж, значит, ты сам и выбрал, Паша, Паша, Павел Викторович!

Сен-Тропе так Сен-Тропе! Яхты, клубы, потанцуем! И я ни капли не буду сбегать от настойчивого итальянца! И от его друзей, бабушек, дедушек и мороженого! И оденусь как-нибудь попривлекательней! И глаза накрашу поярче! И даже улыбнусь ему, вот!

* * *

– О, Сонечка! Ты как всегда раньше всех встала! – воскликнула Даха, влетев в маленькую белую кухню, как весёлая, отъевшаяся на лавандовых полях Прованса бабочка, топоча по жёлто-коричневому кафелю пятками маленьких, широкостопых ног. – Ммм, как кофе пахнет! Полцарства за глоток!

Я показала на медное, практически ритуальное джезве, которое мы привезли, конечно же, с собой:

– Тут только Паше. Но я и тебе сварю, если хочешь.

– Конечно хочу! Ты не Сонечка, ты богиня!

Кажется, так считает только она… – накатило расстройство откуда-то издалека, словно нанесло в душу грязной пены с морским приливом. Но я промолчала. Вылила аккуратной струйкой кофе в белую кружку, наблюдая, как пенистый аромат закручивается крошечной воронкой и закрывает дно. Взяла тарелку с пышными сэндвичами: свежие, чуть поджаренные булочки, лист салата, сливочный сыр равномерно, ветчины побольше, огурчики длинными тонкими ломтиками и немного майонеза – всё, как Красиков любит.

Ужас, сколько мелких его привычек я знаю. Интересно, а он о моих в курсе? Я как-то не замечала. До этого момента всегда казалось, что важнее сделать хорошо ему. А мне? Я обычно неприхотлива, и мне почти всегда хорошо. Для этого не надо делать чего-то особенного, и я не прошу… Возможно, зря?

– Я б тоже на тебе женилась! – заявила Даха, глянув в тарелку через моё плечо. – Кофе, бутерброды в постель, ммм! Называется, почувствуйте себя богом!

– Не в постель, а на балкон, – улыбнулась я.

Правда, повода для улыбок не было совсем – просто штрих дружелюбия. Подруга ничуть не виновата в моём плохом настроении. Я вообще с детства поняла, что улыбаться – важно. И быть в хорошем расположении духа, не выпячиваться, сдерживать все эти порывы, которых мне с лихвой досталось от папы и от всех родственников по его линии. Я точно выучила, как вести себя, чтобы папа радовался, мама не сердилась, учителя относились хорошо, и бабки во дворе распускали за спиной меньше сплетен. Впрочем, они всё равно находили, за что обругать, но, по крайней мере, мама реже говорила, что ей «за меня стыдно».

Мне всегда думалось, что папа, полноватый, красивый любитель праздников, вкусной еды, хорошего вина, друзей и кино, ласковый и местами почти «Манилов», любил меня больше. И мама это чувствовала. В детстве меня порой охватывала женская гордость перед мамой, будто я лучше. А потом за подобную неуместную конкуренцию было несусветно стыдно. И сейчас мне неловко даже вспоминать про эти мысли, хоть все психологи и говорят, что «отец – первая любовь любой девочки».

Мама была полной противоположностью папы: строгая, сухая на чувства, худая, с длинными, узкими ступнями, угловатыми коленями, маленькой грудью и красивым лицом. Она отчаянно любила папу, хоть и не умела это показывать. В нашей семье всё было подчинено папиному удобству, хотя я не уверена, что он это замечал. Дома он был шумно, но редко… всегда занят или работой, или друзьями.

Моя мама стеснялась, что не умеет танцевать, и восполняла недостающую женственность кулинарными изысками и страстью к приличиям. С работой у неё не сложилось, так что мама наводила идеальный, до блеска порядок, следила за моими уроками, папиными костюмами, читала книги и критиковала всех, кто рискнул выйти перед ней на эстраду на телеэкране.

В принципе, этим же она занимается и теперь, только в Пашином доме, когда не лежит с приступом гипертонии и не плачет по папе. Но сейчас не об этом, а о чувствах и равенстве.

Мама сердилась на меня часто, потому что я была уж слишком «папина». Потому я придумала себе роль – быть в семье уравнителем, всевозможными способами подчёркивая, что люблю родителей одинаково и даже маму больше. В этом была какая-то странная детская хитрость и желание, чтобы дома было хорошо и радостно, а не так, как бывало… И я уже давно взрослая, а папы нет, но я до сих пор уверена, что любезность и вежливость, по своему, тоже инструмент, а иногда оружие. Сейчас же – лишь маска. После Дахиных слов мне окончательно показалось, что Красиков женится на мне в самом деле ради кофе и завтраков. И я чуть не умерла от ужаса.

* * *

Он ещё брился в ванной, что-то напевая. Во мне вскипели папины гены, и захотелось зашвырнуть в Красикова тарелкой. «Мама» в душе переборола: я аккуратно поставила завтрак на стеклянный столик, а салфетку под вилку назло не положила. И не дожидаясь Пашу, вернулась на кухню. Пусть ест один! Может, так поймёт, что я обиделась?! Ух, как я кипела внутри, ничем не выдавая это внешне.

Даха мне обрадовалась, как она умеет, словно я не из спальни вышла, а приехала только что после дальних путешествий. Обняла меня, закружила и сделала просящие глаза.

– Сейчас будет кофе, – ответила я. – А Маню тоже хочет?

– Какой француз не будет кофе на завтрак? – хихикнула Даха. – Он ещё храпит, но скоро проснётся. Твоей джезвочки будет мало, вари целую кастрюлю.

Она распахнула дверь приземистого холодильника и сунула внутрь голову.

– Ну нет, как можно?! Тогда вкусного кофе не получится, – вздохнула я, глядя на кофейные зёрна, как мышь на крупу.

– О-о, Сонечка, ты чего? – уловила моё настроение Даха, выныривая из холодильника и вглядываясь в меня повнимательнее. – Голова снова болит?

– Нет, всё хорошо.

Я не люблю жаловаться, тем более не стану подруге настроение портить в отпуске. Но Даха забрала из моих рук джезве, отставила на плиту и повернула меня к себе, словно хотела разглядеть, не растёт ли у меня на носу виртуальный рог. Вдруг ахнула и сделала большие глаза.

– Бёффф! Как я забыла?! Сегодня же суббота – день ярмарки! А у нас всё вкусное закончилось!

– Хорошо, сходим. Я тоже думала, что надо за продуктами отправиться, – кивнула я. – Только позже, ты же хотела кофе.

– Нет-нет-нет, потом кофе попьём! – Даха закрутила меня снова, суетливая и шебутная, чем нравилась мне и раздражала Пашу. – Это же не базар в Новочеркасске – заходи, когда хочешь, покупай, что хочешь! Это ярмарка во Франции! Тут раз-два, всё скупили и все разъехались, чуть проворонишь, придёшь с пустыми прилавками целоваться. Быстренько-быстренько, переодевайся и бегом!

– Ну раз так, я сейчас!

– Мужчин не берём! – громко крикнула мне в спину Даха, явно, чтобы Паша услышал.

И он выглянул в дверной проём, чуть не столкнувшись со мной лбом.

– Куда? Почему не берёте?

Я обрадовалась возможности побыть с подругой вдвоём и даже забыла, что дуюсь на него.

– За едой. Есть нечего, всё кончилось! – выпалила я, бросаясь к джинсовым шортам на кресле, как солдат к ружью в тревогу.

– Угу, последнюю крупинку доели. Прям Ленинград блокадный, что ли? – скептически пробормотал Паша, наблюдая, как я одеваюсь со скоростью ракеты.

– Почти, – сунула голову в нашу комнату Даха. – И в дорогу в Сен-Тропе сэндвичи делать не из чего! Оголодаем за два часа пути!

Я натянула футболку и схватила матерчатую сумку.

– На нас хватит! А итальянцы сами разберутся, – буркнул Паша.

– Не хватит! – сказала Даха, подхватила меня под руку и, словно похищая, потянула из коридора прочь из квартиры. Я еле успела вступить в шлёпанцы.

Мы побежали, сумасшедшие, как на пожар. Слетели по лестнице на первый этаж, промчались по дорожкам сквера, мимо гигантских алое, цветущей юкки, розовых кустов, пирамидальных кипарисов, вдоль стоянки и не проснувшихся, блестящих авто. Поспешно ткнув ключом, выскочили из синей калитки на улочку, ведущую к морю. Миновали открытую сонным евреем с живописными пейсами, как у раввина из старой комедии, неказистую лавку кошерных продуктов, рванули через зебру, обогнав мотоциклистов. По сторонам проносились закрытые жалюзи итальянской забегаловки, разрисованные размашистым граффити, буйно заросшие нежными голубыми и розовыми цветами средиземноморские заборы и ушедшее всем составом в отпуск турбюро.

Я запыхалась и чуть не сбила худую француженку, устанавливающую манекен в лавке с футболками на углу улицы. В нос с набережной пахнуло морем, креветками и апельсином, у меня заколол бок, и Даха остановилась. Я посмотрела на неё вытаращенными глазами и переводя дух, тяжело спросила:

– Неужели у вас на самом деле всё так быстро раскупают?!

– Нет! – вдруг расхохоталась Даха и ткнула в меня пальцем.

Я моргнула. Пляжная сумка съехала с моего плеча и шлёпнулась на асфальт. Я подобрала её в совершенном замешательстве.

– Тогда зачем мы так бежали?

Даха весело наморщила нос, похожая на мышку из мультика, и заявила:

– А как ещё убегать от твоего плохого настроения? И от твоего надутого Паши?

Вот как? Я облизнула пересохшие губы и, взявшись за бок, выдохнула:

– Тебе надо было у нас в школе вместо Чайника физкультуру вести.

– Чтобы я? Физкультуру? В Новочеркасске?! – хохотала Даха. – Ни за что!

* * *

На душе отлегло. Мне иногда кажется, что я, как флюгер, мгновенно перенимаю настроение того, кто рядом, тем более, если он для меня важен. Даха могла конкурировать с солнцем над морем, так что и я заулыбалась.

– А ярмарка вообще существует?

– Ага, – кивнула подруга и махнула рукой в сторону порта. – Вон там, через три улицы.

Переводя дыхание, мы пошли молча вдоль просыпающихся сувенирных лавочек, оставляя море и полоску песчаных пляжей по левую сторону. Фрежюс разговаривал с нами криками альбатросов, плеском волн и шелестом пальм, сигналами машин на узкой дороге рядом, звуками раскручиваемых ролл-ставней в бесконечных ульях лавочек с прованскими травами, кепками и майками Filo, соломенными шляпками, надувными матрасами, бумерангами, мячами, с холодильными прилавками, заставленными ванночками с мороженым. Фрежюс разговаривал по-французски, и это можно было слушать бесконечно, как музыку.

– Что у вас с Красиковым происходит? – прервала симфонию морского города Даха.

– Да так, ничего…

– Ну не хочешь, не говори.

– Неужели что-то видно со стороны?

– По нему нет. Он самоуверенный в собственном великолепии и неподражаемости тюлень.

– А я?

– А ты не тюлень, – ласково сказала Даха и погладила меня по плечу. – И мне кажется, что ты… немножко потерянная, что ли?

Я подумала о Луке, о его вчерашнем визите, о буре в собственных бёдрах и о его глазах, но рассказать обо всём этом Дахе – означало бы признать, что всё это на самом деле происходит! Нет уж, проще дуться на Красикова!

Признаться, что он жадный и что меня это раздражает, тоже показалось унизительным. Тем более, мне до сих пор было неловко из-за того, что Паша даже из вежливости не предложил разделить расходы на апартаменты. Было в этом что-то неправильное, хоть они нас и пригласили…

И я ляпнула:

– Мне кажется, что Паша иногда слишком колючий. И я боюсь, что своими колкостями он может обидеть тебя или Маню.

Даха рассмеялась и приобняла меня:

– Для этого он слишком плохо говорит по-английски. А мы слишком любим тебя, и вообще мы европейцы, и мы толерантные!

– Правда? Хорошо, – кивнула я.

А подруга продолжила:

– Вику с моей группы помнишь? Она мой гуру! И она знаешь, что говорит? Некоторые ситуации и люди бывают настолько колючими, что продраться сквозь них без царапин не удается! И пройти вглубь них можно, лишь став гибким и струящимся, как вода… Или можно плюнуть на это дело, просто обойти колючее существо и отправиться своей дорогой. Как говорят мудрые, "именно сегодня не беспокойся^[11]". Думаю, очень хорошее правило! Именно сегодня меня оно очень устраивает!

Я задумалась и даже губу закусила.

– Именно сегодня не беспокоиться?

– Ага!

– А хорошее правило, надо попробовать, – решила я.

– Вот и супер! – хихикнула Даха.

По телу разнеслось приятное ощущение, словно солнцем облили. И мы, наконец, дошли до раскинувшейся почти у порта ярмарки. Яркие помидоры, персики, оливки. Сыры целыми головами, и на палочках, как канапе, на тарелках, колбасы, устрицы, куры-гриль. Всё пахло, продавалось и требовало внимания.

И вдруг меня словно толкнули в спину – невесомо и в то же время очень реально. Повернулась к морю и забыла, как дышать: метрах в пяти по той стороне набережной шёл, подставив лицо утреннему бризу и засунув руки в карманы, Лука. Сердце ухнуло и заколотилось так, словно я вновь пустилась бежать. И как это – теперь не беспокоиться?!

Я подхватила Даху под руку и потащила её по рядам.

– Персики! Глянь, какие ароматные, сочные персики! – воскликнула я. – Умру, если не съем!

– Не умирай! – хмыкнула подруга и принялась выбирать фрукты.

А я вся превратилась в волнение. Снова мурашки, снова ощущение, что вокруг вакуум и есть только он где-то там, позади. Даже если не смотрит! Сердце бешеное стучало и выискивало его, словно радар. Я как во сне шла за Дахой, она купила персики и углубилась в ряды с авокадо, а я зависла у сыров, просто потому, что ноги не шли. Они стали ватными и будто бы не моими. Я уткнулась глазами в огромную голову сыра, желтоватого, с сухой, белесой корочкой и сильным молочным запахом и вдруг услышала над собственным ухом:

– Привет!

Я подняла ресницы, меня окатило жаром – Лука стоял, смотрел на меня и улыбался. Нас разделял лишь столбик, на котором держался зонт. И миллиметр от моего предплечья до его пальцев.

– Любишь?

– Кого? – хрипло спросила я.

– Пармезан, – ответил он и склонился так низко, что меня окутало его теплом и запахом, а наши губы оказались преступно близко – ничего не стоило поймать его вздох. Я вся покрылась мурашками и исчезла в солнечном тепле чёрного бархата его глаз. А в голове поплыло звенящее, как малиновый звон:

«Что будет, если он меня поцелует?»