Глава 2

– ЗАВТРА! Овод сказал – завтра. Ты знаешь, как они относятся к концепту времени, придуманному смертными. Что, если он объявится на пороге в половину первого ночи и потребует, чтобы я начала работу прямо в ночной рубашке? А в моем лучшем платье прореха, и к тому моменту я не успею ее зашить – придется встречать его в голубом. – Я капнула на руки льняного масла и принялась докрасна тереть пальцы тряпкой. Стирать краску самостоятельно не входило у меня в привычку, однако и работать на фейри королевского рода – тоже. Мало ли какая мелочь могла их оскорбить. – А еще у меня осталось мало желтого сурика, так что этим вечером мне придется ехать в город… Вот говно! Прости, Эмма.

Я приподняла полы юбки, спасаясь от воды, растекающейся по полу, и рванулась поднимать упавшее ведро.

– Господи, Изобель, все будет хорошо. Март, – моя тетя опустила очки и прищурилась, – нет, Май, можешь, пожалуйста, помочь сестре вытереть лужу? У нее выдался непростой день.

– Что значит «говно»? – робко осведомилась Май, прыгая у моих ног с тряпкой.

– Это слово, которое ты говоришь, если случайно опрокидываешь ведро с водой, – уклончиво заявила я. Правда стала бы для нее слишком опасным источником вдохновения. – Где Март?

Губы Май растянула беззубая улыбка.

– На шкафу.

– Март! Слезай со шкафа!

– Но ей там весело, Изобель, – сказала Май, случайно плеснув водой мне на туфли.

– Ей не будет весело, если она свернет себе шею, – ответила я.

Март соскочила со шкафа с восторженным блеянием, столкнула на пол стул и поскакала по комнате, направляясь к нам. Я подняла руки, чтобы в случае чего остановить ее, но она бежала не ко мне, а к Май, которая как раз поднялась на ноги. Они оглушительно стукнулись лбами и зашатались по комнате в состоянии легкого сотрясения. Я вздохнула. Мы с Эммой пытались отучить их от этой привычки.

Мои сестры-двойняшки были не совсем людьми. При рождении это была пара козлят, пока один перебравший вина фейри не решил превратить их ради забавы. Прогресс шел медленно, но все-таки шел. Еще год назад они вовсе не были приучены к жизни в доме. Им повезло, что чары сделали их практически бессмертными: Март, например, однажды сгрызла разбитый горшок, древесину ядовитого дуба, ягоды белладонны и нескольких незадачливых саламандр и не испытала ни малейшего недомогания. По правде сказать, ее лазанье по шкафам представляло куда большую опасность для кухонной мебели, чем для нее самой.

– Изобель, подойди-ка на минутку, – прервал мои размышления голос тети. Она подождала, пока я повинуюсь, глядя на меня поверх очков, а потом взяла мою руку, чтобы оттереть пятно, которое я не заметила. – Ты отлично справишься завтра, – твердо сказала тетя. – Я уверена, что осенний принц не сильно-то отличается от остальных фейри. И даже если отличается, помни: в этом доме ты в безопасности. – Она крепко сжала мою ладонь обеими руками. – Помни о том, что ты для нас заработала.

Я сжала ее руки в ответ. Возможно, сейчас я правда заслуживала того, чтобы со мной говорили как с маленькой. Постаравшись не звучать испуганно, я ответила:

– Просто не знаю, чего ожидать. И мне это не нравится.

– Не знаешь. Но ты готова к этому лучше, чем кто бы то ни было во всем Капризе. Мы знаем это, и фейри тоже знают. Вчера на рынке я подслушала чей-то разговор: люди думают, что такими темпами тебе прямая дорога к Зеленому Колодцу…

Я в ужасе отдернула руку.

– Это не так, конечно. Я знаю, что ты ни за что не выберешь этот путь. Просто хочу сказать, что если фейри кто-то из людей и кажется незаменимым, то это ты. И это дорогого стоит. Завтра все будет хорошо.

Я медленно выдохнула и пригладила юбки.

– Наверное, ты права, – произнесла я, хотя ее слова не особо меня убедили. – Мне нужно идти, если хочу вернуться до темноты. Март, Май, постарайтесь не свести Эмму с ума за то время, пока меня не будет. Я надеюсь увидеть эту кухню в идеальном состоянии, когда приду домой.

Я смерила многозначительным взглядом перевернутый стул.

– Ну, по крайней мере мы не изговняли тут весь пол! – заорала мне вслед Май.

Когда я была маленькой, каждое путешествие в город казалось мне незабываемым приключением. Сейчас я не могла дождаться, когда смогу отсюда уйти. В желудке что-то переворачивалось всякий раз, когда кто-то проходил по улице мимо окна лавки.

– Только желтый сурик? – спросил мальчик, стоявший за прилавком и аккуратно заворачивавший кусок мела в оберточную бумагу. Финеас устроился сюда на работу всего несколько недель назад, но уже научился очень точно угадывать мои привычки.

– Пожалуй, я все-таки возьму еще кусок «зеленой земли» и два – киновари. О! И весь ваш уголь, пожалуйста.

Наблюдая за тем, как он собирает мой заказ, я в отчаянии размышляла о том, сколько работы еще предстояло переделать сегодня вечером. Нужно было истолочь и смешать все пигменты, выбрать палитру, растянуть новый холст. Скорее всего, на завтрашней сессии успею лишь закончить скетч портрета принца, но я не могу вынести даже мысли о том, что не буду готова ко всему.

Финеас куда-то пропал, и я выглянула из окна. Стекло было покрыто толстым слоем пыли, и само местонахождение магазинчика – на углу между двумя более высокими зданиями – придавало ему атмосферу местечка мрачного, ветхого, куда мало кто заходит. Ни единого заклинания, чтобы осветить лампы, или оповестить хозяина об открывшейся двери, или очистить углы от пыли. Представителям прекрасного народца не было дела до этой лавки. Материалы, которые использовали в своей работе Ремесленники, нисколько не интересовали их. Внимание фейри могли привлечь только законченные продукты.

У остальных заведений на этой улице судьба выдалась более завидная. Юбки мелькнули и исчезли в дверях магазина «Фирт и Мейстер», и одного взгляда было достаточно, чтобы узнать в этой женщине фейри. Смертные не могли позволить себе расшитые шелковые платья, которые там продавались. Люди не покупали товары и в соседней кондитерской, вывеска на двери которой обещала клиентам марципановые цветы. Эти редкие сладости готовили из миндаля, доставляемого из Запредельного Мира с большим трудом и по огромной цене. За Ремесло подобного калибра можно было расплатиться заклинаниями – и только заклинаниями.

Когда Финеас наконец перестал ползать под стойкой и распрямился, я заметила в его глазах знакомый блеск. «Знакомый», впрочем, было еще слабо сказано. Я ждала и боялась этого выражения. Финеас робко смахнул прядь волос со лба, и мое сердце екнуло. «Пожалуйста, – взмолилась я мысленно, – только не начинай».

– Мисс Изобель, вас не затруднит взглянуть на мое Ремесло? Я знаю, мне до вас далеко, – добавил он поспешно, изо всех сил стараясь сохранить самообладание, – но мастер Хартфорд поощрял мои старания – именно поэтому он и взял меня к себе, – и все эти годы я много практиковался.

Он прижимал картину к груди, стеснительно скрывая ее переднюю часть, как будто страшился показать не холст, а собственную душу. Мне очень хорошо было знакомо такое чувство, и от этого предстоящая процедура оценки творчества не становилась легче.

– Я буду рада, – был мой ответ. По крайней мере, фальшивая улыбка удавалась мне просто – в силу богатого опыта в этой области.

Он протянул мне картину, и я перевернула раму. Тусклому освещению магазина открылся пейзаж. Меня захлестнуло чувство облегчения. Слава богу, не портрет. Должно быть, это прозвучит ужасно высокомерно, но мое Ремесло ценилось настолько высоко, что прекрасный народец заказывал работы мне и только мне, и это положение вещей вполне могло сохраниться до самой моей смерти – вернее, до того момента, когда фейри поняли бы, что я скончалась (на это им, возможно, потребовалось бы еще несколько десятилетий). Я с отчаянием ждала, что на пике моей славы меня вдруг превзойдет какой-нибудь новый многообещающий талант. Возможно, у Финеаса были на это шансы.

– Очень хорошая работа, – честно сказала я, возвращая картину. – У тебя отличное чувство цвета и композиции. Продолжай тренироваться. Но даже сейчас, – я немного помедлила, – у тебя может получиться продавать свое Ремесло.

Его щеки порозовели, и он как будто стал выше ростом. Облегчение, которое я на мгновение почувствовала, испарилось. Следующая часть обычно была еще хуже. Финеас задал именно тот вопрос, какой я от него ожидала:

– Не могли бы вы… может быть, вы могли бы порекомендовать меня одному из своих покровителей, мисс?

Я рассеянно перевела взгляд к окну. В глаза мне бросилась фигура миссис Фирт: стоя в витрине своего магазина, она прикрепляла к манекену новое платье. В юности я была уверена, что она тоже фейри. У нее были безупречная кожа, голос слаще пения птицы и копна удивительных каштановых кудрей – слишком блестящих, чтобы быть настоящими. Ей было около пятидесяти, но выглядела не старше двадцати. Только потом, когда научилась распознавать действие чар, я осознала свою ошибку. Год за годом меня все больше разочаровывали чары – ложь, да и только. Как бы ловко они ни были произнесены, любые чары – кроме, пожалуй, самых банальных – со временем начинали горчить. Ну а те, что не были произнесены ловко, могли разрушить жизни. За свою осиную талию миссис Фирт заплатила неприятную цену: она не могла проговорить ни единого слова, начинающегося с гласной буквы. А год назад в октябре шеф-повар местной кондитерской случайно променял три десятилетия своей жизни на голубой цвет глаз, и жена его осталась вдовой. Но обаяние красоты и богатства не переставало увлекать жителей Каприза: Зеленый Колодец все еще многообещающе маячил на горизонте, как настоящий рай на земле.

Почувствовав мое сомнение, Финеас поспешил добавить:

– Я не имел в виду никого особенно важного. Тот фейри по имени Ласточка, например, мог бы подойти. Я иногда вижу его в городе, когда он скупает Ремесло на улицах. И говорят, фейри из весеннего двора доброжелательнее других. И сделки с ними удачнее.

Проблема была в том, что никого из фейри я не могла бы назвать доброжелательным, из какого бы рода они ни происходили. Они лишь притворялись таковыми. От мысли о том, чтобы подпустить Ласточку к Финеасу даже на десять метров, меня передернуло. Ласточка, возможно, обладал еще не самым извращенным воображением, но слова несчастного парня он бы исказил так, что тот отдал бы своего первенца в обмен на пару излеченных прыщей.

– Финеас… ты, вероятно, понимаешь, что благодаря своему Ремеслу я больше всех в Капризе знакома с прекрасным народцем, – произнесла я, встретившись с ним взглядом. Лицо Финеаса стало несчастным: он, несомненно, решил, что ему грозит отказ. Я поспешно продолжила: – Так что, поверь мне, если ты хочешь иметь с ними дело, нужно быть очень осторожным. Они не умеют врать, но это не значит, что они честны. Фейри попытаются обмануть тебя на каждом шагу. Если они предлагают тебе что-то и тебе кажется, что это звучит слишком заманчиво, чтобы быть правдой, соглашаться нельзя. В формулировке чар не должно оставаться ни малейшей зацепки, чтобы тебе навредить. Ни малейшей.

Лицо Финеаса просветлело: так заметно, что я испугалась, будто все мои усилия оказались напрасны.

– Так это значит, вы все же порекомендуете меня?

– Может быть, но не Ласточке. Не соглашайся продавать Ремесло ему, пока не выучишь их привычки.

Пожевав щеку, я снова бросила взгляд в сторону улицы и краем глаза заметила фигуру, выходящую из дверей «Фирт и Мейстер». Овод. Ну конечно, где бы он еще покупал свою вышивку. Хотя я в этом темном магазине через дорогу наверняка была практически невидима, он безошибочно взглянул в мою сторону, просиял и поднял руку в приветственном жесте. Все прохожие на улице – включая стайку молодых женщин, поджидавших его у входа, – с нетерпением вытянули шеи, пытаясь понять, какая же важная персона привлекла его внимание.

– Он подойдет, – объявила я. Положила на стойку монеты и закинула на плечо сумку, старательно избегая смотреть на Финеаса, чей восторг только что достиг новых невиданных масштабов. – Овод – мой самый уважаемый покровитель, и ему доставляет удовольствие, если он первым открывает новое Ремесло. Твои шансы с ним наиболее велики.

Я говорила о шансах не только в смысле удачных продаж. Сотрудничество с Оводом было бы для Финеаса также наиболее безопасным. Если бы в свои нежные двенадцать лет я, начиная карьеру Ремесленницы, имела дело с кем-то другим, то даже с помощью Эммы вряд ли дожила бы до семнадцати. И даже несмотря на это, я не могла избавиться от чувства, что моя услуга Финеасу – как обоюдоострый нож, что это сокровенное желание, которое я исполняю, однажды либо уничтожит парня, либо просто разочарует его. Чувство вины преследовало меня до самой двери. Но, обхватив ручку двери, я вдруг оцепенела.

Рядом со входом на стене висела картина. Потускневшая от времени, она изображала мужчину на холме, окруженном деревьями со странной разноцветной листвой. Лицо мужчины было затемнено, но в руках он держал меч, чей клинок мерцал ярко даже в полумраке. Туча бледнотелых гончих роилась у подножия холма; некоторые рвались к вершине, замершие в полупрыжке. Волоски на моих руках встали дыбом. Я знала эту фигуру. Он был довольно популярным персонажем картин, написанных три сотни лет назад или раньше. Тогда он вдруг перестал посещать Каприз, не предоставив никаких объяснений. Каждая из работ изображала его вдалеке, в пылу сражения с Дикими Охотниками.

И завтра он окажется в моей студии.