«До какой же глупости надо дойти, чтобы говорить о таких вещах с мужчиной!» И Скарлетт чуть не рассмеялась от облегчения. Да она самый настоящий синий чулок, а всем известно, как мужчины относятся к синим чулкам… Есть верный способ пробуждать и удерживать интерес в мужчине: для начала надо поговорить о нем самом, потом, постепенно, переводить разговор на себя и далее в том же духе. У Скарлетт была бы еще причина тревожиться, если бы Мелани воскликнула, к примеру: «Ах! Какой вы удивительный!» или «Как вы вообще можете думать о таких вещах?! Я сколько ни стараюсь, у меня это просто в голове не укладывается». И вот нате вам: эта Мелани сидит под деревом, у ног ее – мужчина, а она что-то ему втолковывает, да с такой серьезностью, будто они в церкви. Перед Скарлетт забрезжил свет. Да что там забрезжил – перед нею открылись такие сияющие перспективы, что она повернулась к Чарлзу и от полноты чувств широко ему улыбнулась. В совершенном восторге от столь неоспоримого свидетельства ее к нему расположения и не зная, куда девать избыток счастливой энергии, он схватился за ее веер и принялся неистово им махать, грозя растрепать ей идеальную прическу.

– Эшли, мы еще не имели чести ознакомиться с твоим суждением, – произнес Джим Тарлтон, отойдя на шаг от шумной группы.

Эшли извинился, встал и подошел к ним. «Как он красив, – подумала Скарлетт. – Таких нет больше». Она залюбовалась небрежной грацией его движений и игрой солнечных лучей, позолотивших ему волосы и усы. Все умолкли. Даже старшие прекратили спорить, желая послушать Эшли.

– Что ж, джентльмены, если Джорджия будет воевать, то и я вместе с нею, зачем бы иначе мне было вступать в Эскадрон, – начал Эшли, и в его прямом, открытом взгляде не было уже ни следа дремотности, ее сменила напряженная решимость, какой Скарлетт прежде не видела в этих серых глазах. – Однако я, как и отец, все же надеюсь, что янки дадут нам уйти с миром и войны не будет. – Он поднял руку, останавливая галдеж, немедленно начатый Фонтейнами и Тарлтонами. – Да, да, я знаю, мы оскорблены и оболганы, но, будь мы на месте янки, а кто-то захотел бы выйти из Союза, разве мы действовали бы иначе? Да точно так же. Нам бы это не понравилось.

«Опять он за свое, – поморщилась Скарлетт. – Вечно ставит себя на место другого». Для нее в споре не существовало двух сторон – правота могла быть только на одной стороне. Иногда Эшли совершенно невозможно было понять.

– Давайте не будем слишком горячиться и постараемся не допустить войны. Большинство бед и несчастий на земле порождено войнами. А когда войны заканчиваются, никто даже понять не может, из-за чего и зачем все это было.

Скарлетт фыркнула. По счастью, Эшли имеет незапятнанную репутацию, не то были бы неприятности. И стоило ей об этом подумать, как нестройный ропот вокруг Эшли перерос в форменный крик, негодующий и яростный. Даже глухой старик из Фейетвилла высунулся из-под зеленого свода беседки, толкнул в бок Индию и громко осведомился:

– А что там случилось? О чем они?

– О войне! – крикнула Индия, приставив рупором ладонь к его уху. – Они хотят воевать с янки!

– Значит, о войне? – Он нашарил свою трость и вылез из кресла с такой прытью, какой уже много лет от него не видывали. – Я им расскажу про войну. Я-то был на войне.

Да, не часто мистеру Макрэю выпадал случай рассказать кому-то про войну: женская часть семьи обычно сразу принималась шикать на него. Он поспешно заковылял к воинственной кучке, размахивая на ходу тростью и что-то выкрикивая, а поскольку сам он никаких голосов не слышал, то вскоре безраздельно стал господствовать на поле словесных баталий.

– Послушайте-ка меня, вы, молодые петухи. Вам воевать и думать нечего. Я воевал, я знаю. Ходил и на Семинольскую, а потом, круглый дурак, и на Мексиканскую. Вы же знать не знаете, что такое война. Вы думаете, это скакать на горячем коне, ловить цветы от девушек и приехать домой героем. А все не так. Нет, сэр! А обернется все голодом, да подхватите лихорадку и воспаление легких, как поспите-то на сырой земле. А не лихорадка, так с кишками замучаетесь. Да, сэр! Что война делает с кишками – дизентерия, понос и все такое…

Дамы залились краской смущения. Мистер Макрэй, подобно бабушке Фонтейн с ее неприлично громкой отрыжкой, был живым напоминанием о той грубой эпохе, которую каждый хотел бы забыть.

– Беги скорей, уведи оттуда дедушку, – прошипела молоденькой девчушке одна из дочерей старого джентльмена. – Представляете, – тихо проговорила она, обращаясь к переполошившимся дамам в своем кружке, – ему становится хуже буквально с каждым днем. Вы не поверите, вот только сегодня утром он говорит Мэри, а ей всего шестнадцать… – И дочь мистера Макрэя перешла на шепот, глядя вослед девушке, которой было поручено вернуть старика под сень беседки.

Среди всего этого собрания, что волновалось на поляне под деревьями, среди возбужденных девичьих улыбок и страстных, вдохновенных мужских призывов лишь один человек казался спокойным – Ретт Батлер. После того как Джон Уилкс отошел, оставив его в одиночестве, он так и стоял один, прислонясь к дереву и засунув руки в карманы брюк. Военная дискуссия разгоралась все жарче, но Ретт Батлер не произносил ни слова; уголки красных губ под тонкими усиками опустились книзу, черные глаза выражали презрение. Он забавлялся, снисходительно внимая хвастливой болтовне задиристых детей. «Противная какая усмешка», – мелькнуло у Скарлетт.

В это время Стюарт Тарлтон, рыжий, взлохмаченный и с огненным взором, зашел на новый круг:

– А-а, мы разобьем их за месяц! Джентльмены всегда сражаются лучше черни. Да что месяц – одна хорошая битва…

– Джентльмены, – проговорил Ретт Батлер с оттяжкой, выдававшей его чарлстонское происхождение; рук из карманов он не вынимал и не менял позы у дерева. – Вы позволите мне?

Его повадка, как и взгляд, была полна презрения – презрения под маской учтивости, что превращало все его действия в фарс. Он словно бы пародировал сам себя. Все молча повернулись к нему, как положено благовоспитанным людям по отношению к грубияну и чужаку.

– Скажите, джентльмены, кто-нибудь из вас задумывался когда-либо над тем фактом, что южнее железной дороги Мейкон – Диксон нет ни одного оружейного завода? И что на Юге ничтожно мало металлургических предприятий? И есть ли у нас ткацкие, прядильные, кожевенные производства? У вас никогда не мелькала мысль, что у нас нет ни одного военного корабля и что янки могут в неделю заблокировать наши гавани и мы не сумеем продавать за границу наш хлопок? Хотя что я такое говорю – конечно же вы обдумали все это, джентльмены.

У Скарлетт кровь бросилась в лицо. «Так! Он, значит, считает, что тут скопище дураков!» Очевидно, не ей одной пришло это в голову – некоторые из молодых свирепо выставили вперед подбородок. И в ту же минуту Джон Уилкс как бы случайно возник на прежнем месте, рядом с оратором, всем своим видом внушая окружающим, что это его гость, а кроме того – и самое главное – не следует забывать о дамах.

А Ретт Батлер продолжал:

– Проблема в том, что мы, южане, в основном домоседы. Мы мало ездим по свету, а если и ездим, то толку от этого немного. Я, конечно, не о вас, джентльмены, вы-то, безусловно, поездили. И что вы видели? Европу, Нью-Йорк, Филадельфию, а дамы, – легкий поклон в сторону беседки, – дамы, разумеется, побывали в Саратоге. Вы познакомились с отелями, музеями, бальными залами, игорными домами и вернулись домой в полной уверенности, что лучше Юга на свете места нет. Что до меня, то я родился в Чарлстоне, но последнее время живу на Севере. – Белые зубы показались в усмешке: он понимает, что всем здесь известно в точности, почему он не живет больше в Чарлстоне, но его не волнует, что они об этом думают. – И я видел много такого, чего не видели вы. Там тысячи иммигрантов, которые будут рады сражаться на стороне янки за прокорм и за несколько монет. Еще я видел заводы, верфи, рудники и шахты – ничего подобного у нас нет. Зато у нас есть хлопок, рабы и высокомерие. Нас разобьют за месяц.

Повисла напряженная тишина. Ретт Батлер вынул из нагрудного кармана тонкий носовой платок и небрежно смахнул пылинку с рукава. В группе мужчин поднялся зловещий ропот, беседка загудела, как растревоженный улей. А практичная Скарлетт, хоть и не остыла еще от клокотавшего в ней гнева, подумала, что он говорит дело и в здравом смысле ему не откажешь. Действительно, она ни разу в жизни не видела завода и не знает таких, кто своими глазами видел бы завод. Но пусть даже он прав, это непорядочно – позволять себе подобные заявления… да еще на пикнике, куда люди приехали веселиться.

Вперед выступил Стюарт Тарлтон: брови сдвинуты, рядом неразлучный Брент. Правда, близнецы хорошо воспитаны, они не станут устраивать сцену на барбекю, хоть и возбуждены, и рассержены сверх меры. Но дамы все равно испытали приятное волнение, так как им редко выпадало стать свидетелями публичной сцены и обычно о таких вещах они узнавали из третьих рук.

– Сэр, – веско промолвил Стюарт. – Что вы имеете в виду?

Ретт ответил ему серьезно, но с издевкой в глазах:

– Я имею в виду одну фразу Наполеона – возможно, вы слышали о нем? Он однажды заметил: «Бог всегда на стороне сильнейших батальонов». – Ретт повернулся к Джону Уилксу и уже безо всяких шуточек, почтительно попросил: – Сэр, вы обещали показать мне вашу библиотеку. Если я не слишком злоупотребляю вашей любезностью, то не разрешите ли мне пройти туда сейчас? Боюсь, я скоро должен буду уехать в Джонсборо: небольшое дельце.

Ретт Батлер развернулся лицом к обществу, щелкнул каблуками и отвесил поклон на манер учителя танцев. Для человека столь крепкого сложения поклон был на удивление грациозный, но при этом крайне неуместный и оскорбительный, как пощечина. В сопровождении Джона Уилкса он пересек лужайку, высоко неся черноволосую голову и раздражая оставшихся неприятным смехом.

Его проводили ошеломленным молчанием, готовым, однако, перейти в ропот возмущения. Индия устало поднялась и подошла к разъяренному Стюарту Тарлтону. Скарлетт не слышала, что она ему говорит, зато видела, каким взглядом она на него смотрит, и от этого взгляда ощутила нечто вроде укора совести. Вот точно так же самозабвенно Мелани смотрела на Эшли, только Стюарт этого не понял. Значит, Индия все еще любит его. Скарлетт подумала мельком, что, не начни она год назад флиртовать так отчаянно со Стюартом, он давным бы давно женился на Индии. Но чувство вины быстро рассеялось от утешительной мысли: разве она в ответе за то, что другие не умеют удержать своих кавалеров?

Наконец Стюарт улыбнулся Индии, правда с большой неохотой, и кивнул. Должно быть, Индия убедила его не ходить за мистером Реттом и не продолжать распрю. Под деревьями все пришло в движение: гости вставали, стряхивали крошки с колен, замужние дамы созывали своих мамок-нянек с малышами – пора и по домам. С лужайки потянулись стайки щебечущих девушек – им хотелось поскорее наверх, посплетничать и поспать перед танцами.

Дамы удалились, оставив беседку и тень дубов мужчинам. Задержалась только миссис Тарлтон, от которой ждали ответа по поводу лошадей для Эскадрона.

Эшли медленно подошел к Скарлетт, сидящей рядом с Чарлзом. Что-то забавляло и озадачивало Эшли, непонятная какая-то мысль играла в легкой улыбке.

– Дьявольски заносчивый парень, правда? – заметил он, кивнув вслед Батлеру. – И с виду – прямо Борджиа.

Скарлетт проворно перебрала в уме всех знатных людей в графстве, прикинула также насчет Атланты и Саванны, но похожего имени не припомнила.

– Я их не знаю. Он им родственник? Кто они такие?

Лицо Чарлза приняло странное выражение – недоверчивость и стыд боролись с любовью. Победила любовь. Он сообразил, что девушке вполне достаточно быть милой, нежной и красивой, а образованность только повредит ее прелести, и ловко вышел из положения:

– Эти Борджиа были итальянцы.

– А, – сказала Скарлетт, теряя интерес. – Иностранцы. – И она послала Эшли самую чарующую из своих улыбок, но он по какой-то причине не смотрел на Скарлетт. Эшли смотрел на Чарлза, смотрел с пониманием и немного с жалостью.

Остановясь на площадке лестницы, Скарлетт осторожно перегнулась через перила и оглядела холл внизу. Он был пуст. Из спален наверху слышалось нескончаемое приглушенное журчание голосов, прерываемое визгом, взрывами смеха и возгласами типа: «Да неужели?! Не может быть!!! А он что сказал?» На кроватях и кушетках в шести просторных спальнях устроились девушки. Платья сброшены, корсеты расшнурованы, волосы свободно распущены по спине – уф, можно отдохнуть. Дневной сон – это обычай, неотъемлемая часть сельского уклада жизни; а в дни больших приемов, начинавшихся с самого утра и достигавших кульминации к вечернему балу, – в такие дни поспать было просто необходимо. С полчаса девушки обычно болтали и перешучивались, потом слуги задергивали шторы, в теплой полутьме разговоры стихали до шепота, постепенно замирая совсем, и наступала тишина, нарушаемая лишь ровным легким дыханием.

Прежде чем выскользнуть в коридор, Скарлетт убедилась, что Мелани улеглась в кровать вместе с Душечкой и Хетти Тарлтон. И вот теперь, уверившись, что в холле никого нет, она тихонько пошла вниз. Из окна на повороте лестницы ей стала видна беседка и группа мужчин с высокими стаканами. С ними все ясно – они просидят так до заката. Скарлетт поискала глазами – Эшли среди них нет. Прислушалась – и уловила его голос! Как она и надеялась, он все еще у парадного крыльца, провожает мамочек с детишками.

С замирающим сердцем Скарлетт живо слетела вниз по ступеням. А вдруг бы ей встретился мистер Уилкс? Что ей придумать в свое оправдание – почему мисс О’Хара блуждает по дому, когда все девушки сладко спят? Что ж, придется рискнуть.

На последней ступеньке она вновь остановилась – было слышно, как в большой гостиной слуги под руководством дворецкого передвигают столы и кресла, освобождая место для танцев. Напротив, через холл, виднелась приоткрытая дверь библиотеки, и Скарлетт беззвучно туда просочилась. Здесь она переждет, пока Эшли не попрощается со всеми, а когда он вернется в дом, тихонько окликнет.

В библиотеке было сумрачно из-за опущенных от солнца жалюзи. Притемненная комната с высоченными шкафами по стенам, доверху забитыми книгами, действовала на Скарлетт угнетающе. Никак не место для свидания – во всяком случае, не для такого, каким должно быть ее свидание с Эшли. Книги в больших количествах всегда приводили ее в уныние, равно как и люди, которые их читали. То есть другие люди – все, кроме Эшли. Тяжелая мебель обступала ее в полумраке: покойные мягкие кресла с широкими подлокотниками и высокими подголовниками, специально для рослых мужчин этой семьи, и приземистые, обитые бархатом, уютные кресла с бархатными же подушками у ног – для девочек Уилкс. В дальнем конце, у камина, стоял любимый диван Эшли – семифутовый, отгородившийся высокой выгнутой спинкой, он был сейчас похож на громадного спящего зверя.

Скарлетт притворила дверь, оставив узкую щелку, и попыталась унять сердце. Она старалась восстановить в памяти, что именно наметила прошедшей ночью сказать Эшли, но ничего не вспоминалось. И вообще – придумала ли она тогда что-то и потом забыла или имела в виду, что говорить будет один Эшли? Но даже этого не могла она вспомнить, и внезапно на нее напал холодный, тихий ужас. Хоть бы сердце-то перестало молотить в уши, тогда, может быть, она и сумеет сообразить, что же ему сказать. Но быстрые молоточки застучали еще сильнее, потому что в этот момент до нее донеслось заключительное «Счастливого пути!», и в холле раздались шаги.

Все, о чем она теперь могла думать, – это что она его любит, любит всего целиком, от гордо поднятой златокудрой головы до кончиков элегантных темных туфель, любит его смех, даже когда он ее разыгрывает, и любит непонятную его молчаливость, совершенно сбивающую ее с толку. О-о, если бы он вошел сюда к ней и обнял ее, и избавил от необходимости говорить какие-то слова! Он ведь любит ее, должен любить… «А если помолиться?» Она крепко зажмурила глаза и горячо забубнила, сливая все слова в одно:

– Пресвятая-Дева-Мария-Владычица-Небесная…

– Скарлетт, ты?!

Голос Эшли прорвался сквозь грохот в ушах, повергнув ее в полнейшую растерянность. Дверь была приоткрыта, он стоял за порогом и смотрел на нее в упор, явно потешаясь ее замешательству.

– От кого прячешься – от Чарлза или от Тарлтонов?

Скарлетт проглотила комок в горле. Значит, он заметил, как они все увивались за ней! До чего же он хорош, просто невыразимо милый – стоит перед ней с мерцающими глазами и знать не знает, что творится у нее в душе. Не в силах вымолвить и слова, она протянула руку и потащила его в комнату. Он вошел, озадаченный и заинтригованный. Никогда прежде он не встречал Скарлетт в таком состоянии – вся как струна, и даже в полутьме видно, как блестят глаза и пылает лицо. Эшли закрыл за собой дверь, взял ее за руку и спросил, безотчетно понизив голос:

– А что такое?

От его прикосновения она затрепетала. Ну, все: сейчас это и случится, в точности как она мечтала. Вихрь бессвязных мыслей пронесся у нее в голове, но ни одну она не смогла поймать и облечь в слова. Она только и могла, что трястись и неотрывно смотреть на него. Что же он-то не говорит ничего?

– Ну, что такое? – повторил Эшли. – Какой-то секрет? Скажешь мне?

Внезапно Скарлетт вновь обрела дар речи, и столь же внезапно исчезли в никуда многолетние уроки Эллен. Прямолинейная ирландская натура Джералда заговорила устами его дочери:

– Да, секрет. Я люблю тебя.

Разразилась абсолютная тишина, оба они, кажется, даже дышать перестали. Нервная дрожь отпустила Скарлетт, ее захлестнула волна счастливой гордости. Отчего ж она не сделала этого раньше? Насколько проще, чем всякие дамские уловки, которым она обучена.

А затем она отыскала его глаза. В них застыла оторопь и невозможность поверить. И… что-то еще. Что же? Да, вот такой вид был у Джералда, когда его любимая лошадь сломала ногу и он должен был ее пристрелить. С какой стати ей сейчас-то это пришло на ум? Вот уж глупости. И все-таки: почему Эшли молчит и смотрит так странно? Но вот к нему вернулась привычная светская маска, он улыбнулся галантно:

– О, так тебе мало того, что ты сегодня разбила все мужские сердца? – Эшли говорил с прежней дразнящей лаской в голосе. – Хочешь полной победы? Ну так ты знаешь, что мое сердце всегда принадлежало тебе. Ты точишь об него зубки.

Что-то не так. Все не так! Такого поворота она не предвидела. В свистопляске догадок, идей и предположений, что кружились у нее в голове, одна мысль начинала вроде бы оформляться. Получалось – по неведомым причинам, – что Эшли ведет себя так, словно бы принимает это все за легкий флирт с ее стороны. Но он же понимает, что она не шутит. И она знает, что он все понимает.

– Эшли, Эшли, скажи мне, ты должен сказать, о-о, да перестань же меня дразнить, скажи, это правда – твое сердце принадлежит мне? О, мой любимый, как я лю…

Его рука быстро зажала ей рот. Светская маска пропала.

– Не говори таких вещей, Скарлетт, не смей! Ты так не думаешь. Ты сама себя будешь ненавидеть – зачем произносила это, и меня заодно – потому что слушал.

Скарлетт резко отдернула голову. Ее словно жаром обдало.

– Я не смогу тебя ненавидеть – никогда, ни за что! Говорю же: я люблю тебя и я знаю, тебе это далеко не безразлично, потому что… – Она остановилась. Никогда прежде она не видела такого несчастного лица. – Эшли, ведь я нравлюсь тебе, правда? Я тебе небезразлична?

– Да, – сказал он мрачно. – Ты мне небезразлична. Ты мне нравишься.

Она перепугалась. Если бы он заявил, что она ему отвратительна, наверное, хуже не было бы. Онемев от неожиданности, она вцепилась ему в рукав.

– Скарлетт, – тихо сказал он. – Неужели мы не можем уйти отсюда и забыть, что мы вообще упоминали об этом?

– Нет, – выдохнула она. – Я не смогу. И что ты такое говоришь? Ты разве не хочешь, чтобы… не хочешь жениться на мне?

– Я женюсь на Мелани.