XV

Работы шли быстрыми темпами, а я всеми силами старался увеличить поступления в казну для их покрытия. Однако эта задача казалась не такой обременительной, стоило мне вспомнить одобрение людей, которое я почувствовал на Форуме во время церемоний примирения. Больше всего на свете я ценил свою связь с простыми римлянами, тем более что моя связь с Сенатом в последнее время заметно ослабла.

Но мой мир дал трещину, когда однажды утром в мой рабочий кабинет заявился Тигеллин. Дюжий преторианец с виду был как будто доволен собой и одновременно насторожен, – мне эта комбинация не понравилась.

Наклонившись ко мне, он шепнул:

– Цезарь, распусти всех, чтобы мы могли поговорить наедине.

Я указал писцам и слугам на дверь и взглянул на Тигеллина:

– Слушаю тебя.

– Обряды не подействовали. Люди продолжают переговариваться о пожаре, и теперь они открыто называют твое имя. Мои агенты слышали подобные разговоры в нескольких местах. О каком-то единичном случае я даже не подумал бы тебе докладывать.

Меня охватили злость, тоска и паника – все разом.

– Что они говорят? Я слушаю, не бойся повторить слово в слово.

– Они цитируют то, что называют пророчеством сивиллы, и заявляют, что это пророчество имеет отношение к Великому пожару.

Итак: «Последним из рода Энеева будет править матереубийца».

А после этого: «Римлян погубят гражданские распри»^[54].

Тигеллин скрестил на груди мускулистые руки.

– Я тебя предупреждал, – сказал он, – что простых людей не удовлетворят формальные ритуалы, и вот теперь у меня есть тому доказательства.

Да уж, что-что, а информацию добывать он умел.

– Я сделал все, что мог, – как можно спокойнее произнес я.

Но на самом деле упоминание о матери заставило меня напрячься.

Много лет назад все поверили (или мне только так казалось) в то, что она покончила с собой после того, как была уличена в измене. И если самоубийство она не совершала, то меня устранить действительно хотела.

Мать методично плела интриги, целью которых было свергнуть меня с трона и даже убить… Убить своего единственного сына.

Шло время, и мне стало ясно, что выжить сможет только кто-то один из нас и надо сделать так, чтобы это был я.

Это случилось пять лет назад, и воспоминания о случившемся были похоронены вместе с ее пеплом. Но теперь эта история снова всплыла и угрожала моему правлению.

– Очевидно, ты должен сделать больше, – просто сказал Тигеллин.

– Но что еще я могу сделать?

– Найди виновных и накажи их.

– Возгорание было случайным… – в сотый раз начал я. – Но возможно, и нет… – Я снова вспомнил тех людей, что забрасывали в дома горящие факелы.

– О чем думаешь? – спросил Тигеллин.

– Я кое-что видел… кое-что подозрительное… в самые страшные дни пожара.

И я рассказал Тигеллину о тех мужчинах и о странных словах, что они выкрикивали.

– Они говорили о конце времен? Об огне?

– Я сейчас дословно не смогу повторить – на меня тогда дождем сыпались горящие искры, – но я точно помню, что двое из них упоминали имя Иисуса.

Тигеллин коротко кивнул, но я заметил, что на его губах мелькнула слабая улыбка.

– Христиане!

– Что ты о них знаешь? – спросил я. – Это можно как-то связать с пожаром?

– Вот найду с десяток и расспрошу, – ответил Тигеллин. – Так, как только я умею.

– Нет, приведи их сюда, ко мне. Я желаю сам их допросить.

Мне не хотелось, чтобы Тигеллин применял к ним свои жесткие методы допроса, – так он мог вынудить их дать неверную информацию.

– Хорошо, сколько человек тебе доставить?

* * *

В зале приемов передо мной выстроили пятнадцать человек: мужчины и женщины, все разных возрастов и, судя по виду, принадлежащих к низшим классам общества. Это могли быть недавно получившие свободу рабы или бедняки, которые подрабатывали разносчиками или чернорабочими и выживали благодаря бесплатно раздаваемому зерну.

Но держались они с достоинством, совсем не так, как в их положении при встрече с императором держались бы другие: стояли с гордо поднятыми головами и не отводили глаз, когда я на них смотрел.

– Все они принадлежат к группе, которую называют «церковь Петра», – доложил мне Тигеллин. – Она самая большая в Риме – насчитывает человек сто, если не больше.

– И сколько же всего в Риме христиан? – спросил я мужчину, который, как мне показалось, был лидером этой группы.

– Трудно сказать, цезарь, – ответил тот. – Может, несколько тысяч. Но по сравнению с евреями нас мало, их тут тысяч сорок.

– А вы разве не являетесь ответвлением иудаизма? – уточнил я.

– Некоторые так нас называют, но только не евреи! – рассмеялся мужчина.

Это сбило меня с толку – до этого дня никто, с кем я разговаривал на серьезные темы, не смел рассмеяться в ответ.

– И что же тут смешного?

– Наш основатель, Иисус, был евреем, он учил иудейскому закону, исполнял писания, но иудеи его не приняли. Он и нас предупреждал, что евреи нас тоже не примут. Так и случилось. Так что мы польщены, что некоторые до сих пор считают, что евреи нас приняли, потому что это означало бы, что они услышали послание нашего основателя. Увы, это не так.

Но меня мало волновали их разногласия с другими религиями.

– Объясни мне вашу философию огня, – велел я, а потом решил перейти прямо к делу: – Плевать на философию, я хочу знать, как связаны Иисус и огонь.

Мужчина, в котором, думаю, я верно опознал лидера их церкви Петра, замешкался, но стоявшая рядом с ним женщина с длинными нечесаными волосами быстро нашлась что ответить:

– Огонь очищает все, а значит, очистит и нас.

Тут снова подал голос первый мужчина:

– Петр говорил, что страдания – это огонь и они очистят нас подобно тому, как огонь очищает золото^[55].

– Кто такой этот Петр? Я спрашивал об Иисусе.

– Петр – один из его последователей и основатель нашей церкви.

– А что насчет реального огня, а не метафизического, вроде страданий?

– Этот мир погибнет в огне! – воскликнул юноша в ряду представленных мне последователей Петра. – Огонь уничтожит его и приблизит начало нового мира и нового порядка!

– То есть огонь приближает наступление этого… этого нового мира? – уточнил я. – И каким же он окажется? Будет ли в нем Рим? А император?

Старший из стоявших передо мной христиан жестом заставил юношу умолкнуть.

– Петр писал об этом в своем послании, – сказал он. – Это его слова, не слова Иисуса.

– И что же это за слова?

Мужчина закрыл глаза и так, не открывая их, начал цитировать послание Петра:

– «День Господа придет, словно вор. Тогда небосвод с громким шумом исчезнет, и небесные тела растворятся в огне, также и земля, и все дела на ней будут обнаружены»^[56].

Он умолк и, переведя дыхание, продолжил:

– «Если так все это разрушится, то какими до́лжно быть в святой жизни и благочестии вам, ожидающим и желающим пришествия дня Божия. Ожидая сего, потщитесь явиться пред Ним неоскверненными и непорочными в мире.

Какими до́лжно быть в день, в который воспламененные небеса разрушатся и разгоревшиеся стихии растают? Впрочем, мы, по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда».

– Ага! – подал голос Тигеллин. – Они это признают, признают, что исполняли волю того, кто желал скорейшего наступления Великого пожара!

На что лидер церкви Петра ответил:

– Позволь я продолжу говорить о том, что нам заповедано.

Итак: «Возлюбленные, ожидая сего, потщитесь явиться пред Ним неоскверненными и непорочными в мире. И долготерпение Господа Нашего почитайте спасением, как и возлюбленный брат наш Павел, по данной ему премудрости, написал вам».

Павел! Тот человек, которого я допросил на судебных слушаниях, а после отпустил.

И тут я не выдержал:

– Здесь я – невинный, а не ты! Ты и такие, как ты, ждали огня и даже хотели его разжечь. Я ничего подобного не хотел, и тем не менее люди винят в пожаре меня! – Поднявшись, я гневным взглядом окинул стоявших передо мной христиан.

– Какие еще нужны доказательства? – вопросил Тигеллин. – Они сами свидетельствуют против себя.

– Но они не признают, что разжигали пожар, – возразил я. – Желать чего-то и сотворить – это не одно и то же.

– Вот почему я хотел прочесть тебе последнюю часть послания, – сказал лидер церкви Петра. – Нам заповедано не грешить и терпеливо ждать, когда настанет конец времен. Быть готовыми и сохранять терпение – это все, что от нас требуется.

– А как насчет приближения нового мира и миропорядка? – спросил я.

Тут снова подала голос женщина с нечесаными распущенными волосами:

– Это лишь означает… что мы в это верим.

– У вас нет ответа, так ведь? – нахмурился Тигеллин. – Никто не поверит в такое на слово.

Я не стал его слушать и снова обратился к лидеру церкви Петра:

– Ты сказал, что у вас есть послания от ваших руководителей? Я желаю их прочитать. Хочу знать, что вам, как ты говоришь, заповедано этими Петром и… Павлом.

Павел был красноречив и убедителен во время нашей беседы на судебных слушаниях. В разговоре с ним я понял, что он человек вдумчивый. Я понимал ход его мыслей, а он, как мне казалось, понимал, каков я по природе своей. Мы говорили о соперничестве, о состязаниях и о том, какие награды являют собой настоящую, непреходящую ценность. Для меня такой наградой всегда был венок искусства. Павел же считал, что есть награда выше, как он тогда сказал: «Венец нетленный, который дарует сам Иисус». Но, несмотря на наши разногласия, расстались мы по-дружески, и я не мог даже представить, чтобы Павел одобрял поджог Рима.

– У меня дома хранятся копии этих посланий, – сказал мужчина. – Я могу сходить за ними.

– Нет! – решительно возразил Тигеллин. – Ты останешься здесь. Пусть один из твоих людей отведет меня в твой дом и укажет, где они хранятся.

– Да. Вы все останетесь здесь для дальнейшего допроса, – подтвердил я.

Ведь они, отпусти я их, несмотря на свои разговоры о долготерпении, вполне могут разбежаться.

И кстати, где сейчас Павел?

* * *

Верные своему слову, христиане передали Тигеллину хранившиеся у них послания, и он с самодовольной усмешкой высыпал на мой стол целый мешок свитков.

– Они высоко ценят эти послания и относятся к ним как к священным, – сказал он. – Но хранили при этом в какой-то бедняцкой лачуге на том берегу Тибра. Как по мне, святыни так не хранят.

Я разложил перед собой свитки, выровняв их, как строй легионеров.

– Там все на греческом, – пояснил Тигеллин. – Не на классическом, а на самом простом.

– Ну, они хотя бы писать умеют, и то хорошо, – отозвался я. – Но мне может понадобиться переводчик: опыта чтения на койне^[57] у меня маловато. В случае чего, думаю, мне поможет Берилл.

После Великого пожара у моего ответственного за греческую переписку секретаря практически не было работы, но я все равно решил сначала попробовать разобраться с этими свитками самостоятельно. Мне было интересно лично, а не с чужих слов узнать, во что верят эти люди.

Итак, передо мной было несколько посланий Павла к своим живущим во множестве мест последователям, среди которых были галаты, филиппийцы, фессалоникийцы, коринфяне и римляне.

Решив прочитать первым послание к римлянам, я развернул свиток. Начинал Павел с приветствия к римлянам, но практически сразу пускался в пространные рассуждения об иудейских законах, о грехе и обвинения в адрес Рима.

И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму – делать непотребства, так что они исполнены всякой неправды, блуда, лукавства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, самохвалы, горды, изобретательны на зло^[58].

– Да уж, невысокого они о нас мнения, – фыркнул я.

– Ну, это взаимно, – отозвался Тигеллин.

– Ладно, ты можешь идти, я сам с этим разберусь.

Я чувствовал, что должен прочитать свитки, какой бы тягостной ни была перспектива подобного чтения.

Послание к коринфянам, на мой вкус, было интереснее послания к римлянам. Но, читая его, легче было понять, из каких отбросов черпали христиане своих последователей.

…хулят нас, мы молим; мы как сор для мира, как прах, всеми попираемый доныне^[59].

Или не знаете, что неправедные Царства Божия не наследуют? Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники, ни воры, ни лихоимцы, ни пьяницы, ни злоречивые, ни хищники – Царства Божия не наследуют.

На их месте я бы о таком не вещал!

Какие странные люди. Коринф славился богатством, а его население – порочными нравами и любовью к роскоши, причем было смешанным и состояло из римлян, но при всем этом христиане нашли среди коринфян своих преданных последователей.

Я читал дальше и как будто вернулся в тот день, когда беседовал с Павлом на судебных слушаниях. Он говорил мне те же слова, и я думал, что он говорит их мне, и никому больше. Да, тогда он сумел своими речами убедить меня в том, что его секта более чем безобидна.

„Не знаете ли, что бегущие на ристалище бегут все, но один получает награду? Так бегите, чтобы получить“^[60]. Все подвижники воздерживаются от всего: те – для получения венца тленного, а мы – нетленного.

Да, это я прекрасно понимал. Как же мне хотелось, чтобы он был сейчас здесь, рядом со мной, чтобы я мог говорить с ним, а не просто читать эти написанные на примитивном греческом тексты.

А потом я дошел до места, где он в своих посланиях упоминал о конце времен.

Я вам сказываю, братия: время уже коротко… ибо проходит образ мира сего^[61].

Но он ничего не говорил об огне или о том, чтобы как-то приблизить конец времен. Я продолжил читать и благодаря своему упорству наткнулся на следующее:

Нет, но что язычники, принося жертвы, приносят бесам, а не Богу. Но я не хочу, чтобы вы были в общении с бесами.

Не можете пить чашу Господню и чашу бесовскую; не можете быть участниками в трапезе Господней и в трапезе бесовской^[62].

Итак, передо мной было свидетельство того, что лидер христиан считал римских богов демонами, а религию римлян – поддельной.

Поппея не раз говорила мне, что христиане – провокаторы и разрушители; теперь, читая их свитки, я смог в этом убедиться.

Также она говорила, что христиане практикуют магию – наказуемое смертной казнью преступление.

И вот оно, свидетельство:

Признаки Апостола оказались перед вами всяким терпением, знамениями, чудесами и силами^[63].

В империи были запрещены любые маги, будь то оккультисты, некроманты или прорицатели всех мастей. Но очевидно, это практиковали их апостолы. И сам Иисус якобы творил чудеса, и, понятное дело, одно из главных его чудес – воскрешение из мертвых.

Я сдвинул свитки ближе к краю стола и приказал слуге принести вина.

Слуга принес вино, я повращал кубок и задумчиво посмотрел на образовавшуюся по его краям пену.

Вино. Бахус.

Что хотели сказать христиане, когда говорили о разделенной с демонами чаше? Какую чашу они желали разделить со своим Господом в своих ритуалах?

Я пригубил вино. Насладился его вкусом. Если эта чаша послана демонами, почему она дарит наслаждение?

Наши боги, боги римлян, одаривают нас: Венера дарит любовь, Вакх – вино, Церера – урожай. Все они даруют добро, но не зло. А христиане готовы осудить их и лишить нас благодати, которую даруют нам наши боги.

Освежившись вином, я открыл следующий свиток, в котором было послание к фессалоникийцам. Здесь Павел не писал о грехах, но зато я наконец-то наткнулся на упоминание об апокалипсисе.

Сам Господь при возвещении, при гласе Архангела и трубе Божией, сойдет с неба, и мертвые во Христе воскреснут^[64].

И далее:

О временах же и сроках нет нужды писать к вам, братия, ибо сами вы достоверно знаете, что день Господень так придет, как тать ночью. Ибо когда будут говорить: „мир и безопасность“, тогда внезапно постигнет их пагуба^[65].

Среди свитков было несколько, которые не принадлежали авторству Павла или кого-то из его последователей, но содержали сведения об Иисусе. То есть это не были истории в полном смысле слова, а лишь какие-то короткие заметки.

Просмотрев их, я пришел к выводу, что Иисус был довольно загадочным персонажем, который мог увлечь своими речами, но цели его или предназначение я так и не смог для себя уяснить. Все было каким-то путаным и бессвязным. Хотя, возможно, это потому, что в моем распоряжении оказался случайный набор его высказываний, причем расположены они были в произвольном порядке и потому могли показаться невразумительными.

Но я проявил терпение, а с его помощью, как известно, можно и в пустыне отыскать драгоценные камни. А я нашел вот это:

Посему как собирают плевелы и огнем сжигают, так будет при кончине века сего: пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие, и ввергнут их в печь огненную; там будет плач и скрежет зубов^[66].

Это о нас, о римлянах, о нашем городе, который христиане «ввергли в печь огненную», чтобы сбылось вот это пророчество.

И в другой части свитка я наконец нашел последнее и решающее доказательство. Вот оно: