Все равно он не хотел, чтобы у него был отец, не хотел быть отцом, не хотел иметь сыновей или быть сыном. Он хотел быть самим собой, одиноким, неповторимым, безначальным и самодостаточным. С сегодняшнего дня он будет свободен от иллюзий, станет делать, что захочется, обрывать зрелые плоды с древа жизни, надкусывать их, высасывать сок, выкидывать кожуру.
До комнаты его дотащил Коростель. Джимми уже помрачнел и еле передвигался на своих двоих.
– Проспись – сказал Коростель, как водится, доброжелательно. – Я тебе завтра позвоню.
И вот теперь Коростель блистал на выпускном, его просто распирало от собственных достижений. Хотя нет, не распирало, поправляет себя Снежный человек. Хотя бы тут надо отдать ему должное. Коростель никогда не плясал на костях побежденных.
– Поздравляю, – выдавил Джимми. Ему было легче оттого, что на этом сборище только он давно знал Коростеля. Еще на выпускном был дядя Пит, но он не в счет. К тому же он старался держаться от Коростеля подальше. Может, понял наконец, кто пользовался его интернет-счетами. А мать Коростеля умерла за месяц до выпускного.
Это был несчастный случай – так утверждалось. (Никто не хотел произносить слово «диверсия» – это очень плохо сказывается на бизнесе.) Наверное, она порезалась в больнице – хотя, сказал Коростель, скальпелями она не пользовалась, – или поцарапалась, или, может, потеряла бдительность и сняла перчатки, а потом пораненного места коснулся пациент, носитель инфекции. Это не исключено: она грызла ногти, на пальцах были, что называется, чрескожные точки входа. Так или иначе, она заразилась каким-то активным вирусом, который перемолол ее, как газонокосилка. Трансгенетический стафилококк с хитрым геном миксоамеб, сказал один ученый, но когда им удалось определить, что это, и начать предположительно эффективное лечение, мать Коростеля уже лежала в Изоляторе и быстро превращалась в комок слизи. Коростелю не разрешили с ней повидаться – никому не разрешили, всё делали роботы, как с сырьем для ядерных реакторов, – но он мог посмотреть на нее через стекло.
– Впечатляюще, – сказал Коростель. – Из нее пена выходила.
– Пена?
– Ты когда-нибудь посыпал слизняка солью?
Джимми сказал, что никогда.
– Ладно. Ну, как если зубы чистишь.
Предполагалось, что мать Коростеля скажет ему последние слова в микрофон, но случился какой-то сбой, поэтому он видел, как шевелятся ее губы, но слов разобрать не мог.
– В общем, все как всегда, – сказал Коростель. И прибавил, что мало потерял: от нее все равно уже нельзя было добиться ничего связного.
Джимми не понимал, как Коростель может так спокойно об этом рассказывать – это было ужасно, ужасна сама мысль о том, что Коростель наблюдал, как его мать буквально разлагается. Джимми бы так не смог. Но, возможно, Коростель просто притворялся. Держался как мог, иначе полностью слетел бы с катушек.