5

Ч – 237

Мобильный телефон Беатрис вибрирует на ночном столике. Она вытягивает руку, ощупью отвечает. Голос начальника окончательно вырывает ее из дремоты:

– Бебе́! Сколько можно ждать? Где тебя носит?

– Сиеста… – бурчит она. – Я на отдыхе, Жэ Бэ, ты же сам настоял, чтобы…

– Включи телевизор и шевели булками! Нам нужны все!

Тон комиссара Лезажа такой тревожный, что Беатрис глотает просящийся на язык резкий ответ. Она косится на будильник. Девятнадцать часов. Ну она и придавила.

– Что случилось, босс?

– Давай живо.

– Уже еду.

– Ты бы лучше…

Связь прерывается. Беатрис пытается перезвонить, но соединения нет; ее телефон пищит и отключается сам собой.

Она откладывает аппарат на вторую подушку, делает глубокий вдох и встает. Направляясь в кухню, совмещенную с гостиной, берет на ходу джинсы, рубашку и лифчик, брошенные в кресло, и, нажав кнопку кофеварки, торопливо одевается. В стеклянной дверце духовки она видит отражение своих голых ног. Морщится. Беатрис никогда не любила свое тело. Подростком она внимательно его рассматривала и делала тысячу упражнений в надежде, что оно улучшится. После тридцати решила, что будет только хуже, и махнула рукой. Как бы то ни было, она никогда не позволяла мужчине задержаться у нее достаточно долго, чтобы он мог обратить внимание на объем ее бедер или дурацкие складки, образующиеся у паха, когда она садится. Беатрис замужем за своей работой и прекрасно себя чувствует.

Взяв дымящийся эспрессо, она идет в гостиную. С минуту, чертыхаясь, роется между диванными подушками и наконец находит пульт на круглом столике, служащем ей письменным столом. Включает телевизор. При виде появившихся на экране картин она едва не роняет чашку.

– Твою мать… – вырывается у нее.

Не медля больше, она надевает пальто, скручивает свою рыжую гриву в узел на затылке, хватает шлем, ключи и выбегает из дома. Мотоцикл мчит ее сквозь сумерки в сторону комиссариата.

– Майор, – приветствует ее Карен за стойкой ресепшена.

Беатрис нравится эта девчонка. Она напоминает ей ее самое двадцать лет назад, когда она, свежеиспеченная выпускница школы полиции, считала, что ей нипочем грязь и жестокость, с которыми приходится сталкиваться ежедневно. Вот только сегодня действительность далеко превзошла себя. Лицо Карен бледно, губы дрожат. Беатрис кладет руку ей на плечо.

– Где Лезаж?

– Наверху, в комнате для совещаний.

– Спасибо.

Беатрис поднимается, прыгая через две ступеньки, и входит в комнату для совещаний, не дав себе труда постучать. Она застает там десяток коллег, все стоят с опрокинутыми лицами. Некоторые плакали. Почему же она не плачет? Как давно она вообще плакала?

– Ты не торопишься, – ворчит комиссар Жан-Батист Лезаж.

– Отгулы мне никогда не удаются.

Ее попытка разрядить атмосферу повисает, никем не поддержанная.

– Садись, Бебе.

Как и все, она остается стоять.

В начале своей карьеры она ненавидела это детское прозвище, которым наградил ее Жан-Батист. Бебе – не младенец, а просто инициалы Беатрис Бланш. Теперь она привыкла, и в ее сорок с хвостиком кличка вызывает у нее лишь улыбку.

– Итак, – продолжает Жан-Батист Лезаж менее уверенным, чем обычно, голосом, – телевизоры всего мира показывают одну и ту же карту с последней границей жизни на Земле, которая проходит аккурат у нас. Те, кто хочет прожить несколько лишних дней, уже в пути. Местный аэродром переполнен боингами. На данный момент движение на главных дорожных артериях еще не затруднено, но чудовищные пробки образуются повсюду в Европе, и эти машины направляются к нам.

– Не только к нам, – уточняет Беатрис. – Эта граница пересекает Бретань сверху донизу. И еще край Испании, Великобритании, западный выступ Африки…

– Конечно. Но люди, что устремились сюда, почему-то предпочитают берег моря чистому полю. Поди знай, почему.

– У тебя есть информация о взрывах? – спрашивает Манюэль.

Манюэль пришел в комиссариат всего через год после Беатрис, и они вместе поднимались по ступеням служебной лестницы. После ЖБ они самые старые в группе. ЖБ качает головой, проводит ладонью по своему угловатому лицу.

– Я звонил разным людям, и никто не знает ни причины, ни происхождения этих взрывов – или, по крайней мере, никто не готов мне сказать. Невозможно предвидеть, как будут развиваться события в ближайшие дни. Надо готовиться ко всему, потому что наверняка придется иметь дело с худшим, чем мы можем себе представить. Наша работа – обуздывать панику, поддерживать подобие общественного порядка… Просто быть рядом. Успокаивать. Показывать наши рожи, наши формы, наши бейджи. А вот наше оружие – как можно меньше. Каждый волен остаться или уйти. Я буду на посту до конца.

Разумеется, будет. ЖБ, как капитан, не покинет тонущий корабль. Беатрис и ее коллеги переглядываются. Серьезно, растерянно, испуганно.

– Не можем же мы вот так смыться, – тихо говорит одна из лейтенантов.

– Это было бы всё равно что дезертировать, – соглашается другой.

ЖБ весь подбирается, гневно сверкнув глазами.

– Это не дезертирство. Здесь вам не диспут о морали, кончайте вашу хрень.

– Зря ты так, – возражает Манюэль. – Все мы выбрали эту работу не случайно. Pro patria vigilant. «Они неусыпно охраняют родину». Мы приносили присягу, расписывались.

– Если бы речь шла о сверхурочных часах при разруливании кризисной ситуации, я бы согласился с тобой, Маню. В этом вы и расписывались. Но это не кризисная ситуация. А чертов конец света. Никто вас не осудит, никто не будет в обиде, никто не упрекнет зато, что вы предпочтете провести оставшееся время с вашими близкими. Вы не станете фиговыми полицейскими или плохими людьми, если выйдете сейчас в эту дверь. И не заморачивайтесь всякой хренью типа угрызений совести! Ясно?

Ответить никто не решается, наверняка потому, что именно это большинство из них хотели услышать, чтобы легче было уйти. Пять лейтенантов и два капитана, обнявшись со всеми, покидают комнату.

– Держитесь, – говорит один, уходя.

Темно-синие глаза комиссара внимательно изучают тех, кто не двинулся с места. Два майора – Манюэль и Беатрис, один капитан, один лейтенант.

– А Карен? – спрашивает Беатрис.

– Я только что говорил с ней, – отвечает Жан-Батист. – Она хочет остаться.

Значит, два лейтенанта. Могло быть хуже.

– Стефан, Орельен, – продолжает комиссар, – возьмите машину и поезжайте по городу. Я хочу знать, как реагируют люди. Отчитывайтесь мне по рации каждый час. – Капитан и лейтенант тотчас выходят. – Беатрис, ты будешь патрулировать ночью большой пляж. Я хочу быть в курсе малейших инцидентов.

– Думаешь, будет горячо уже сегодня ночью?

– Надеюсь, что нет. Возьми с собой Карен. А ты, Манюэль, кончай страдать хренью и марш к детишкам.

– Комиссар, я…

– Это приказ. Вон отсюда, и чтобы я тебя больше не видел.

Челюсти Манюэля ходят сжимаются, пока он выдерживает взгляд начальника. Через несколько секунд он сдается. Молча кладет на стол полицейское удостоверение, служебное оружие оставляет при себе, с отчаянной силой обнимает Беатрис и выходит за дверь.

Она уже готова выйти следом, как вдруг комиссар Лезаж окликает ее:

– Как ты, дочка?

У него встревоженный вид. Он всегда вел себя с ней покровительственно. И вдруг, когда пронзительные глаза начальника всматриваются в ее лицо, Беатрис чувствует, что слабеет. Она не успела привести в порядок свои мысли и переварить шок от новости о взрывах. Кинулась сюда, чтобы ни о чём не думать. Облачилась в наряд суперполицейского, засунув подальше свои личные переживания. А ведь в глубине души она в ужасе.

– Я справлюсь, – отвечает она каким-то тонким голосом.

– Родителей навестишь?

Она пожимает плечами.

– Они не знают, кто я. К чему это?

– Тебе видней.

– Да, мне видней.

– Так я могу на тебя рассчитывать?

– Как всегда, босс.

Беатрис вымучивает улыбку и, отвернувшись, уходит.

6

Ч – 232

Полночь.

Сара в сотый раз за вечер вешает трубку стационарного телефона, косится на Гвенаэля, который яростно, как заведенный, барабанит по клавиатуре, и вновь садится перед двумя экранами, разделенными на десяток прямоугольников. На них – знакомые лица членов ее команды. Она надевает наушники, чтобы продолжить прерванный разговор.

– Ну КОНЕЧНО, это пришельцы, кто же еще! – убеждает на повышенных тонах Бартелеми, ее программист.

– Я проанализировала только что вышедшие видео, – вступает Ориана. – Никакого монтажа. Они выглядят реальными, эти люди. И чертова стена обломков вполне реальна.

– Она высотой метров двадцать пять, не меньше…

– Вдвое больше. Посмотри на высоту небоскребов.

– Значит, мощность взрывов сумасшедшая, – замечает Лила, инженер по сопротивлению материалов.

Сара некоторое время молча слушает их технические гипотезы. Ее рука снова и снова ныряет в пакет с чипсами. Их хруст на зубах помогает ей думать.

– Ребята, – перебивает она их.

Все тотчас умолкают. Она инициатор их проекта спасательных дронов-беспилотников и руководит группой, они привыкли ее слушаться.

– Анализ – это хорошо, – продолжает она, – и я знаю, что для всех нас это как рефлекс. Но у нас нет ни данных, ни времени, которые так нужны. Значит… что мы делаем?

– Взломаем базы нужных данных.

– Сорганизуемся, чтобы выиграть время.

У Сары вырывается короткий смешок. Эти ботаны – ее братья и сестры, которых у нее никогда не было; оттого, что они так верны себе сейчас, когда рушится мир, у нее теплеет на сердце.

– О каких данных вы думаете?

– Ученые наверняка сейчас вкалывают вовсю вместе с разными правительствами. Достаточно найти с какими и взломать их железо.

– Ок. Хакерство – скорее ваша область, чем моя. А вот что касается организации… Бартелеми, Мариам, Альдо, даю вам время до завтрашнего полудня, чтобы раздобыть для нас достоверную информацию. После этого вы забираете наших деток, грузите их в багажник машины и рвете на побережье. Вы видели, где проходит граница выживших. Времени у нас больше всего будет там.

Детки – это дроны, которых они разрабатывают уже три года. Их цель – помочь спасателям разыскивать выживших в труднодоступных зонах, например после природных катастроф. И каждый из членов команды захочет взять их с собой.

За ее словами следует короткая пауза. Она знает, что ехать ее друзьям не к кому, родных у них нет, это и сблизило их в докторантуре помимо страсти к высоким технологиям.

– Но, Сара, – шепчет Лила, – если это… если это вправду конец света, то какой смысл?

– Если это то, о чём говорят СМИ, – высказывается Бартелеми, – остается только уйти красиво. Я беру на себя раздобыть ром.

– Праздник?

– Не просто праздник, дорогуша… Праздник из праздников.

Мозаика лиц расцветает робкими улыбками. На экранах вдруг открывается карта со стрелкой и спутниковыми координатами.

– На случай, если потеряем связь, – поясняет Бартелеми. – Встречаемся там, ждем опоздавших каждый день в полдень, пока не будем в полном составе.

Раздается пронзительный звонок стационарного телефона. Сара, извинившись, встает. Это Магали, подруга детства, интересуется, как она и что думает делать. Телефон сегодня вечером звонит не умолкая. Сара только сейчас оценила, сколько у нее друзей, за которых она беспокоится и которые беспокоятся за нее в такой момент. Она всегда была общительной. В детстве, даже еще до того, как она потеряла родителей, центром ее мироздания были друзья. В дальнейшем их только прибывало. Она создала вокруг себя частую и крепкую сеть, чтобы держаться в этом мире. Чувствовать, как ее петли стягиваются в этот вечер, – несказанное облегчение.

Вот Гвенаэль – он не такой. У него три спутника жизни. Его книги, одиночество и Сара. Первые два дополняют и подпитывают друг друга в замкнутой цепи. Сара же всегда чувствовала себя источником помех. Она другая, она извне. Но такова плата за любовь к Гвенаэлю.

Она целует в трубку Магали, которая на том конце провода вот-вот расплачется, идет к Гвену, проводит рукой по его щеке. Он на миг прижимается лицом к ладони, поднимает на нее глаза. На языке у Сары вертится тысяча вопросов. Почему ты продолжаешь писать этот чертов роман? Зачем? Кто его прочтет, твою мать? Тебе не кажется, что лучше в последние дни побыть вдвоем? Но она молчит. Боится, что ответов ей не вынести.

Вместо этого она спрашивает:

– Ты слышал, о чём мы говорили?

– Нет, – признается Гвен, нахмурив брови.

– Завтра утром мы отправляемся на встречу со всей компанией на побережье.

– Зачем?

– Чтобы пожить подольше. Поискать выход. Просто прожить по полной время, которое нам осталось, если выхода нет. Ты ведь можешь писать где угодно…

– Нет, если не буду заряжать комп.

– Бумага. Карандаш.

– Это ты хочешь увезти меня от высоких технологий? – усмехается он. – Ты здорова?

Сара улыбается. Она видит его колебание за попыткой иронизировать, как видит и всё, что рушат в нем эти взрывы.

– Поедем, пожалуйста, – настаивает она.

7

Ч – 232

Гвенаэль сдерживает вздох.

Книги всегда были его коконом. Вот уже десять лет, как они стали и его ремеслом. Он выдумывает монстров, диковинные миры, космические корабли, устрашающих инопланетян и возвышенных эфирных созданий, выстраивает будущее, утопическое или кошмарное, и мало того, что ему за это платят, – раскошеливаются и читатели, чтобы посетить мир его грез.

Много людей только об этом и мечтают.

А он просто не умеет делать ничего другого. И каждый день благодарит всех богов, придуманных людьми, – впрочем, как знать? – за то, что дали ему возможность жить своим пером, пусть и трудно.

Вот только в последние семь часов всё встало с ног на голову. Реальность стучится в двери его воображения, вторгается в него, проникает ядом в его кокон. Взрывы и тянущийся за ними шлейф ужаса повсюду, стоит ему прекратить писать. Но и когда он приникает к клавиатуре, они не оставляют его в покое. Они хотят, чтобы он рассказал о них. И история, которую он замыслил, отступает под их натиском. Ее персонажи деформируются. Трансформируются. Гвенаэль не может вновь вдохнуть в них жизнь.